Часть 1 (1/1)

Се Лянь не единожды в своих раздумьях приходил к одному исходу — смерти. Он много думал, много рассуждал и искал причины, чтобы найти другое решение, искренний в желании преодолеть все трудности. В какой-то момент жизнь переменилась, и Се Лянь перестал справляться. Не различая дни, просыпаясь с закатом и засыпая к рассвету, порой и сутками проводя время без сна, он потерял счёт быстротечной жизни, ставшей теперь серой и дотошно медленной для него. Се Лянь больше не кричал, надрывно моля о помощи, больше не плакал, отстранённо упираясь взглядом в стену, только рассуждал. Рассуждения стали неотъемлемой частью его жизни.Он позабыл чувство радости, когда-то заполняющей его сердце через край, готовый делиться искренними эмоциями с другими. Однако совершенно не думал, что это было так утомительно. Се Лянь любил помогать: поддерживал нуждающихся, не кривя душой всегда был рядом, если того требовала ситуация. Люди безбожно хватались за его отзывчивость, утаскивая загребущими руками сначала малую часть доброты и внимания, а после всё больше и больше. Се Лянь остался пустым. Вся наивная несдержанность подпитывала — чужих или родных — людей, но сам оставался ни с чем.Однажды его сердце раскололось. Он впервые увидел в осколках, растоптанных ногами, будто боли было мало, себя: такого же разбитого в своих мечтах и желаниях, утопающего в собственной беспомощности. И Се Лянь выплывал. Действительно пытался. Пока не оказалось, что с каждым барахтаньем на дне души он погружался всё ближе ко дну.Он искал утешение во многих вещах, давно не интересовавших его. Всплески гнева или навязчивых мыслей, чёрными воронами оседающими на осколки потерянного, выбивали из Се Ляня дух: он бросал на полпути всё, к чему стремился, но стремления превратились в призрака былых надежд. В день, когда боль стала нестерпимой, он оставил на своём теле напоминание, что физическая — ни что, в сравнении с душевной.Тело — лишь плоть и ничего более. Раны, оставленные пару дней назад, ещё не затянувшиеся, периодически кровоточащие, заживут. Рано или поздно они заживут. Се Лянь знал, что иначе и быть не может — не в первый раз он наблюдал, как обильно стекает от запястья вниз кровь, каплей за каплей срываясь с локтя на пол; не в первый раз он цеплялся взглядом за покрывшимися тонкой кожицей, стянувшей края раны воедино, свежими порезами, оковами алыми сковавшими запястья; не в первый раз он замечал, случайно оголив болезненно белую кожу, едва заметные на нейтакие же белые, излеченные временем, тонкие линии, когда край длинной кофты, скрывающей руки, сбивался складками. Се Лянь знал, и потому на теле появлялись новые шрамы.Впервые он сдался, признав швейное лезвие — временной помощью, затягивающей в омут безнадёжности.Се Лянь долго думал, о чём хочет поведать в конце своих горестей. Мысли роем кружились в голове, находя новые строчки для письма, которое он стремился оставить после себя в знак существования. Се Лянь писал, как сильно он любил жизнь, как весело ему было проживать когда-то каждый день, писал, как сильно ненавидит, что просыпается, если удаётся заснуть. Он не знал, для кого пишет. Почему-то казалось, что его послание кто-то прочитает.Он думал о своей семье, виня их в том, что оставили его так рано, перечёркивал всё написанное, неровными линиями выводя слова об отсутствии их вины в случившемся.В конечном итоге, мыслей не осталось. Се Лянь больше не обвинял, не рассказывал в письме о самочувствии, с каждым пережитым с трудом днём становившемся хуже, чем прежде, словно это было интересной частью его истории. Ему было, о чём сказать, но все слова остались глубоко внутри, недостойные внимания. Чем ближе становился назначенный день суда, тем больше Се Лянь понимал, что много слов не нужно.Рука сама вывела строчки, оставленные на измятом листе: «Я был болен. Но мне не помогли таблетки».Се Лянь игрался с кошкой. Белая лента, обмотанная вокруг ладони плотным слоем, извивалась над раззадоренным домашним питомцем — Жое сама вытянула аккуратными зубами край ленты перевязанной раны. Лапы ухватились за ткань, размотав её длиннее и оставив заметные глазу от острых когтей дыры. Се Лянь измученно улыбнулся.— Жое, — позвал он.Кошка потянула «добычу» вниз клыками, фыркала и шипела на неё, когда оставшийся без внимания Се Лянь отнял у питомицы «игрушку». Жое готовилась прыгнуть за отстраняющейся лентой, но неожиданно была прервана лёгким прикосновением к пушистой шерстке. Се Лянь погладил кошку за забавно дёрнувшимся ушком. Питомица не противилась и охотно подставилась под ласковую руку.— Скоро всё будет в порядке.Размеренное мурчание заставляло думать, что всё, к чему он пришёл — было единственным решением избавиться от воды в лёгких. Се Лянь гладил на своих коленях кошку, оказавшуюся самым преданным другом, и со спокойными чувствами признавал, что в этот раз не был предан. Он не сожалел о содеянном, да и сожалеть было поздно.Белоснежная шёрстка окрасилась в красный, Се Лянь виновато поднял Жое на стол и убрал руки от неё, не желая испачкать. Но та, в свою очередь, обняла хвостом его запястье, отдалённо предчувствия что-то страшное. Шестое чувство?.. Кошка льнула к ладони хозяина, потираясь макушкой о грубую ткань, однако не получала ответных прикосновений к мягкой шёрстке. Се Лянь поджал губы и выписал на бумаге несколько символов.Последние слова созрели ядовитым плодом.«Пожалуйста, позаботьтесь о Жое».