Часть 13 (1/2)

Лето подходило к концу. Середина августа радовала прохладными ночами и огорчала жаркими днями, школьников на улицах становилось всё меньше: все готовились к завершению каникул. Люди продолжали умирать, а значит, работы не убавилось. Да и в жизни его мало что изменилось: всё те же гробы с утра до вечера, тот же собачий приют по выходным, те же визиты сестры, хоть и без неожиданностей. Отличалось лишь то, что теперь почти каждый его вечер был скрашен не всегда приятной, но безусловно весёлой компанией Дазая. За несколько недель совместного времяпровождения — журналисту явно приносила удовольствие возможность называть их вылазки не иначе как свиданиями, и он не упускал ни единой возможности — Чуя узнал о нём практически всё. И о том, что его любимым деликатесом с самого детства является консервированный краб, а второе почётное место занимает копчёная скумбрия (интересно, а если Дазай и сам похож на скумбрию, это считается каннибализмом?); и о том, что главный редактор журнала, с которым он сотрудничает чаще, чем с другими, тот ещё сноб, который очень смешно бесится даже от самых безобидных шуток; и о том, что был тем самым популярным парнем в своём вузе; и о том, что перетрахал половину города, чем, по его словам, не гордился, хотя Чуя не был так уверен на этот счёт; и о том, что в детстве его укусила собака, и с тех самых пор он их не любит; и о его друге из России, с которым они познакомились на международной конференции и уже не первый год соперничают. Узнал он и о том, что первую попытку — во время щекотливых разговоров они оба старались изобретать всяческие эвфемизмы, как будто боясь называть вещи своими именами — Дазай совершил в возрасте тринадцати лет. И сейчас, в двадцать два года, на его счету их было не меньше двадцати — он пытался повеситься, утопиться и наглотаться таблеток или средства для мытья посуды, вскрывал вены, прыгал с моста, принимал ванну с <s>пеной</s> тостером, морил себя голодом и жаждой — и список на этом не заканчивался. Дазай перепробовал всё что только можно было представить, в вопросах самоубийства его фантазия не знала границ, но ни одна попытка так и не оказалась успешной. Где-то испугался боли и остановился на полпути, где-то спасли прохожие, где-то просто выжил, даже не получив серьёзных травм — в больнице после своих перформансов он оказывался всего пару раз. Успокаивало лишь то, что в последний раз он пытался убить себя за пару месяцев до знакомства с Чуей, и желания пробовать снова пока не испытывал.

На вопрос о том, почему никто до сих пор не попытался его остановить, насильно отправив в дом с мягкими стенами, Дазай ответил, что от друзей он свои наклонности тщательно скрывает, а его семья живёт в Токио — соответственно, он в состоянии контролировать то, что они знают о его жизни. Как родители не заметили явных проблем своего сына ещё когда он был младше — другой вопрос, который Чуя не стал задавать. Но из его рассказа о том, как они вечно пропадали на работе и практически не уделяли ему время, компенсируя нехватку родительского тепла деньгами на любые хотелки, ответ напрашивался сам собой.

Чуя не оставался в долгу. Постепенно, вспоминая одно за другим, он поведал Дазаю историю всей своей жизни: и про отца (мерзавцу хватило наглости вслух предположить, что его тяга к гробам — последствие незакрытого гештальта из детства), и про мать и её проблемы с алкоголем, после которых Дазай стал реже предлагать Чуе выпить («предрасположенность к зависимостям передаётся по наследству, ты не знал?»), и о более весёлых периодах своей жизни, как школьная и студенческая пора. За этими разговорами он часто вспоминал своих друзей, с которыми уже давно не общался — того пацана Ширасе, например, и всю их компашку, с которой Чуя тусовался в средней школе, пока они не объявили ему бойкот, поверив абсолютно неправдивым слухам о том, что он чуть ли не до смерти избил какого-то мальчика из параллели. На деле то была обычная потасовка, из которой они оба вышли только с парой синяков, а его сломанный нос и выбитая челюсть — это не дело рук Чуи. О том, что они ещё и подставили его, прежде чем отвернуться, когда их поймали с выпивкой, даже вспоминать не хотелось. Друзья называется. Зато после них Чую приняли в другую компанию, воспоминания о которой были куда приятнее — первые, по крайней мере. Флаги, как они себя называли, были для него настоящими друзьями, и Чуя до сих пор иногда жалел, что после окончания школы у них так и не получилось продолжить поддерживать связь. Последний раз, когда они собирались вместе, был на похоронах одного из них — ему было всего девятнадцать, когда он разбился на мотоцикле. Дазай даже не отпустил ни одной шутки во время этой части рассказа.

Не то чтобы каждая их встреча заканчивалась тем, что один из них изливал другому душу, они говорили не только друг о друге. Обсуждали и последние события в своих скучных жизнях; Дазай, как настоящий, порядочный журналист, время от времени начинал разговоры о том, что происходило в мире. С ним никогда не было скучно, и это нравилось Чуе больше всего.

Они не только разговаривали, конечно. Дазай пытался поцеловать Чую при каждом удобном и не очень случае: в темноте кинотеатра, во время просмотра фильма, название которого он забыл сразу после выхода из зала; под тусклым светом уличного фонаря; на заднем сидении такси — Дазай совсем не беспокоился о том, чтобы быть замеченным. Ему нравилось дразнить и доводить Чую, смотреть за тем, как он краснеет и пальцами впивается в собственные колени, нравился его злобный взгляд и то, как он шикал ему, пытаясь отвязаться. Ему нравилось и всё то, что Чуя делал с ним, стоило им остаться наедине, за закрытыми дверями. Уж чего-чего, а драйва Дазаю не занимать: он хотел его всегда и везде.

Их отношения были странными. Наполненные взаимными шутками и подколками, но при этом уважительные, развивающиеся быстро, но при этом неторопливые. Чуя совсем отвык от постоянного ощущения нахождения рядом другого человека, но быстро вспомнил о том, как это приятно. Каждый вечер он знал, что кто-то ждёт встречи с ним, даже, может быть, скучает. Он знал, что кому-то рядом с ним лучше, чем одному — что кому-то рядом с ним хорошо, и этот кто-то не хочет его терять. Он сам, чёрт возьми, ждал каждой встречи, скучал и не хотел терять, ведь с Дазаем он забыл о своей прежней рутине, а новая, наполненная их особой, странной романтикой, нравилась ему намного больше.

Так продолжалось несколько недель. Они проводили время вместе и с каждой встречей узнавали друг о друге больше и больше, привязывались друг к другу всё больше и больше. Чуя уже с трудом вспоминал то время, когда не знал Дазая и был один — казалось, что они знакомы всю жизнь. Но судьба решила напомнить ему о тех временах.

Они лежали в обнимку на большой и мягкой кровати в квартире Дазая, отдыхая после яркого вечера. Окно было открыто, и почти осенний ветер мягко качал лёгкие шторы. Журналист перебирал пальцами рыжие пряди, пока Чуя просто лежал рядом с ним с закрытыми глазами и улыбкой на губах.

— Меня отправляют в командировку на две недели.

Читателю наверняка это сравнение покажется до невозможности банальным, но всё же его слова прозвучали как гром среди ясного неба. Чуя ощутил, как сердце в груди замерло, пропустило пару ударов и вновь забилось с удвоенной силой и скоростью. Он открыл глаза и уставился в потолок.

— Куда?

— В Саппоро.

Саппоро, префектура Хоккайдо… На другом конце страны, в тысяче (или около того) километров от Йокогамы. О том, чтобы хотя бы раз встретиться за эти две недели, можно было даже не мечтать.

— И когда?

— Завтра.

— Прекрасно. И ты только сейчас мне об этом говоришь?

— А что, я должен перед тобой отчитываться? — усмехнулся Дазай ему в макушку, продолжая накручивать рыжие пряди на пальцы.

— Ну, знаешь, было бы неплохо поставить меня в известность, чтобы я учитывал твоё отсутствие в составлении своих планов.

— Ладно тебе. Двадцать два года как-то жил без меня, и сейчас справишься.

— Жил-то жил, но… — Чуя тяжело вздохнул и протёр уставшие глаза одной рукой.

— Что?

— Неважно.

— Неужели Чуя… — Дазай приподнялся на локтях, смахнул чёлку с его лица и заглянул в голубые глаза — всё с ехидной улыбкой на губах, — будет по мне скучать?

— Ещё чего, — Чуя недовольно фыркнул, убирая руку от своего лица, и отвернулся в другую сторону. Дазай обнял его за плечо и уткнулся носом в шею. — Отстань.

— Ты очень милый, когда обижаешься, но всё-таки не надо, — он поцеловал его прямо за ухом и прижал к себе покрепче. — Я и сам только сегодня утром об этом узнал.

— Верится с трудом.

— Тем не менее, это чистая правда. С этим заказчиком всегда так. Не хотят давать мне времени на подготовку.

Дазай повернулся на спину, отпустив своего возлюбленного, но просунув руку под его подушку и обняв его с другой стороны. Чуя не знал, что сказать, и даже не пытался что-нибудь придумать — говорить ему совсем не хотелось. Хотелось, честно говоря, одного — поспать, но теперь, узнав о скором отъезде Дазая, он никак не мог перестать о нём думать.

Да, быть в отношениях — в этих отношениях — было странно. Но это было приятно-странно, а к хорошему, как известно, быстро привыкаешь. Он бы соврал, если бы сказал, что перспектива возвращения в привычную рутину ему не претила. Работать, зная, что по окончании рабочего дня его ждёт приятный вечер в компании восхитительного ублюдка — это одно, но снова возвращаться к жизни от выходных до выходных — совсем другое. Снова пустая, холодная квартира, снова одиночество. До знакомства с журналистом он особо от этого не страдал, потому что не знал другой жизни: даже будучи окружённым друзьями, находясь в отношениях или живя с сестрой, он всегда чувствовал своё одиночество в той или иной степени. Как будто все эти люди, несмотря на то, как близки они ему были, не являлись полноценной частью его жизни. У них у всех был кто-то, кто был для них дороже, чем Чуя, и с этим приходилось мириться, даже если это было больно. С Дазаем же всё было иначе: с ним у Чуи не было ни минуты на то, чтобы задуматься о подобном. Практически каждый вечер был предоставлен только им двоим; Дазай посвящал ему всё своё свободное время, а Чуя ему — своё. За такой короткий срок они стали частью одного целого, и ему не хотелось на целых две недели снова становиться тем неполноценным человеком, которым он был раньше. Или которым он себя чувствовал тогда.

От этих мыслей стало не по себе. Насколько глупо так сильно зависеть от другого человека, от одного факта его присутствия в своей жизни? Насколько жалко не считать себя человеком лишь потому, что этому нет подтверждения извне? Впрочем, всё это лирика. Чуя чувствовал то, что чувствовал — страх и нежелание отпускать, и копаться в себе в поисках глубинных причин этих ощущений ему вовсе не хотелось.

Хотелось только одного: чтобы Дазай не уезжал.

Жаль только, что его никто не спрашивал. Эту ночь они провели вместе, как обычно, и Чуя старался запомнить её как можно лучше: какой мягкой на ощупь была его кожа и какими шершавыми были бинты, каким тёплым было его тело, как пахли его волосы, как часто билось его сердце и как он улыбался сквозь сон, стоило оставить лёгкий поцелуй на его щеке. Хотелось оставить нежность, с которой он смотрел на журналиста и касался его, хотя бы в памяти, чтобы одиночество не ощущалось слишком остро и болезненно.

Утром, когда Чуя только проснулся, Дазай уже был на ногах. На кухонном столе дымился мерзопакостный растворимый кофе, на тарелке рядом с ним лежал на удивление не сгоревший тост с сыром. Сам хозяин жилища спешно расхаживал по квартире, неаккуратно кидая вещи в чемодан, стоящий посреди квартиры.

— Напомни, ко скольким тебе на работу? — стоя у окна и рассматривая себя со всех сторон в настольное зеркало, спросил Дазай.

— К семи.

— Отлично, вместе поедем. Закинем тебя на работу, и оттуда я сразу в аэропорт.

— Ты не расскажешь мне, что это вообще за командировка? — Чуя спросил, отхлёбывая кофе и морщась от его горечи.

— Я обязательно тебе всё расскажу, но когда вернусь, — он улыбнулся, исчезая за углом гостиной. — Просто знай, что я буду трудиться в поте лица!

— Интересно, что такого сложного может быть в работе журналиста…

Вопрос был скорее риторическим, и Чуя пробубнил его себе под нос, даже не ожидая ответа. Но в арке появился Дазай, и выглядел он крайне возмущённо.

— А я тебе расскажу, — он повернул голову и с важным видом приготовился считать на пальцах. — Найти всю доступную информацию по предмету статьи, это раз. Найти всю доступную информацию о людях, которых я буду интервьюировать, это два. Подготовиться к интервью: составить план, вопросы, и так далее, и тому подобное, это три. Запланировать и провести интервью — иногда даже найти подходящее и для меня, и для интервьюируемого место и время — это уже задача не из лёгких, а это только четыре. И интервью в данном случае будет далеко не одно!

— Я понял, понял!

— Набросать план статьи, — продолжал Дазай, — это пять. Проконсультироваться с экспертами, это шесть. Подготовить все необходимые сведения, данные, собрать статистику и информацию в интернете — это семь. Написать саму статью — не забыв включить туда всё самое важное — последовательно, с доказательствами и полученной на интервью информацией, не налив при этом слишком много воды — это восемь, и это ещё не конец! Отправить её редактору и, в случае чего, внести правки — это девять, и только после этого её можно будет опубликовать. Ну и восхититься проделанной работой и воздвигнуть себе памятник — это десятый, последний пункт.

— Хорошо, я понял, работа журналиста — это невероятно тяжкий труд.

— Вот именно! И на всё про всё у меня будет каких-то две недели. Придётся постараться, чтобы уложиться в сроки.

— Значит, на что-нибудь вроде видеозвонков я могу не рассчитывать?

— Не знаю пока. Смотря как я буду успевать.

Чуя вздохнул, хмурясь, открыл пошире окно и закурил. Ну что ж… это не конец света. Неприятно, да, но это не конец света. А значит поводов расстраиваться совершенно нет. А раз поводов расстраиваться нет, значит, он и не должен быть расстроен. Но по какой-то причине… это не совсем так. И это очень, очень глупо.

— Ну что, дорогуша, — Дазай улыбнулся ему из гостиной, закрывая чемодан. — Пойдём?

Чуя вздохнул, туша окурок о блюдце, служащее пепельницей, и поднялся со своего места. Потянулся руками вверх и вышел из квартиры вслед за Дазаем.

Такси приехало почти сразу. Чуя, как обычно, сел на переднее сиденье, Дазай расположился сзади. Всю поездку они провели в тишине — даже радио не было включено, да и не нужно оно было. Сонное солнце, совсем недавно поднявшееся из-за горизонта, только начинало окрашивать верхушки деревьев и многоэтажек в золотой цвет, а его яркие лучи скользили по поверхности земли и всё норовили ослепить водителя, отчего его спасал только опущенный козырёк. Город неспешно просыпался.

Когда машина остановилась у дверей магазина, Чуя поблагодарил водителя и со вздохом вышел на улицу. Уже захлопнув дверь, он заметил, что Дазай тоже выбрался из такси.

— На две недели расстаёмся, а ты даже не попрощался? — он улыбнулся, подходя ближе к нему. Чуя закатил глаза.

— Ничего не перепутал?