Часть 18. Лишь бы не казаться плаксой (2/2)

— Ներեցեք, ես պետք է գնամ<span class="footnote" id="fn_31478471_0"></span>, — тихо-тихо проговорила девочка, поднимаясь с пола.

— Куда нах?! Чё ты пиздишь, что по-русски не балакаешь? Я все знаю, говоришь, ещё как! — парень вдруг сделал один широкий шаг и оказался совсем рядом с Ангой.

Он вдруг резко подхватил девочку на руки и потащил в сторону кабинета.

Анга завопила и дернулась, но тут же была схвачена крепче. Ладонь, пахнущая машинным маслом крепко зажала рот, не давая даже попытаться издать звук.

***</p>

Санька прятался на складе. Он почти плакал. Нос тек, а глаза чесались. Из груди рвались всхлипы.

Было даже не столько больно. В первый раз ремнем отлупили что ли? А рубашка? Грязно-голубая, широченная и длинная, рваная и заштопанная, наверное, раз пятьсот! Она была одна. Одна единственная!

Санька шил криво. Неровные стежки ещё больше портили вид рубахи, окончательно превращая ее в тряпку. Оторванный кусок рукава был весь порван, и его было проще выбросить, чем зашить, но Сашка не сдавался и продолжал свою неблагодарную работу.

Почему кто-то просто родился в богатой семье и может не трястись над несчастной тряпкой?!

Санька вытер слезы ладонью и убрал иголку.

Зашитое выглядела ужасно: кривой шов делал рукава слишком глупыми, стянутыми гармошкой.

Мальчик надел рубашку и скривился. Стало вдруг слишком противно.

Являться в таком виде в школу было нельзя. За порванное отругает Макар Игнатьевич, за заплаканные глаза просто засмеют.

Сашка сдвинул несколько ящиков, обустраивая себе лежбище. Спать на ящиках было неудобно и больно. Грубые деревяшки оставляли занозы и больно впивались в бока, но Санька было плевать. Он свернулся клубком и обнял самого себя.

Да плевать, что Макар Игнатьевич будет ругать! Лишь бы с Ангой не встретиться. Не казаться плаксой перед ней!