honey, it already happened (2/2)

Кровь капала в раковину, пока Азик заливал ранку перекисью в огромном количестве. Человеческое тело все еще было слабо, и занести туда инфекцию — раз плюнуть. Перекись шипела и пенилась, реализуя за раз все мемы про лезвия и пенную вечеринку. В зеркале — грязный подбородок, бледные белесые пятна на футболке и осунувшееся лицо. Надо было подкрасить волосы. Вернуть хоть что-то стабильное.

А в голове бил набат. Все это время, все это ебаное время, ему мерещился Даня. Два года ходил следом, наступая на пятки, успокаивал в сложные моменты, разогревал в горячие, преследовал, разрушая и врываясь в хрупкую картинку мира, которую Митрохин выстраивал по кирпичику вокруг себя, чтобы хоть как-то адаптироваться к новой жизни.

Из-за Дани — болело.

Из-за Дани — было горячо.

Осознание обрушивалось Вавилонской башней, которую так и не построили. Давило и прижимало к полу, и Азик сполз вниз по двери, закрывая лицо руками.

Хотелось вырвать волосы, покрошить зубы, расцарапать лицо и разгромить все вокруг.

Кто такой Митрохин, чтобы себе отказывать?

Первыми на пол полетели зубные щетки. Осколками разлетелся стакан. С грохотом в ванну падали бутылочки от шампуней. Вся посуда со стола рукой была сметена вниз. Электрический чайник швырнулся в стену и разлетелся на части. Книги с полок — нахуй. Пульт — нахуй. Одежда из шкафа — нахуй. Все — нахуй.

Азик зарядил кулаком в стену с такой силой, что захрустели костяшки и ливанула кровь. Этого оказалось достаточно, чтобы немножечко прийти в себя и восстановить дыхание.

Как там Даня говорил? На раз-два-три.

И нахуй.

В разъебанной в хлам квартире. В жестокой тишине, среди осколков и мусора. С окровавленной рукой и выбитой костяшкой. Рана на губе снова открылась и кровоточила.

Надо было прибраться.

Завтра новый день.