viginti tres. (1/2)
Юнги — грешник, который самовольно отдался в лапы дьявола.</p>
Юнги открывает дверь в квартиру и тут же застывает на месте, чувствуя режущий запах мелиссы. Ухмылка сама расцветает красными розами, шипы, которые режут по нежной коже. Гостиная освещена вечерней жизнью бурного города, а тень напротив панорамного окна слегка повернула голову в его сторону, и даже так видна эта сладостная ухмылка.
— Ты должен быть на совещании. — тихо, говорит Юн, снимая пиджак и кидая его на кресло.
— А что, мне нельзя пропустить столь скучное сборище чертей и приехать к моей главной слабости? — хрипло произносит, поворачиваясь к Юнги.
С каждым шагом он забывает, как дышать. Мелисса заполняет лёгкие, сдавливая их. А ведь пред ним сам Чон Чонгук стоит, чьё имя предписано дьяволом. Шаг — шипы вонзаются в кожу, руки на талии — бордовая кровь капает на мраморный пол. Чонгук изголодался по нему, глубокими затяжками пробуя вкус витающего в квартире запаха вина и цитруса. Запах Юнги для Чонгука как отдельный вид наркотика, также дурманит и сводит с ума.
— От тебя несёт другими альфами. — рычит Чон, проводя кончиком носа от ключицы вверх по шее.
— Не нравится? — ухмыляется. — В клубе было столько альф, каждый взглядом пожирал.
Юнги руки на плечи дорогущего костюма кладёт. Ухмыляется своей стратегии, ведь видит, что альфа на взводе, на нервах. Видит, как тот свои клыки показывает и чувствует, как те слегка вонзаются в чувствительную кожу. Вибрация по всему телу током проходит, медленно вводя в долгую эйфорию. С губ срывается тихий стон, мощные руки Чона окольцовывают талию, сжимая до боли. Чонгук изголодался, до последнего себя сдерживая.
— Хочешь, чтобы я тебя на арест посадил? — говорит Чон, снимая пиджак, показывая прекрасно накаченное тело, от чего Юнги губу до боли сжимает, наслаждаясь.
— Если только с тобой. — последнее, что успевает сказать, тут же затыкаясь поцелуем.
Чонгук целует страстно, вовсе не жалея губ. Кусает. Хрупкое тело на шелковистую кровать кладёт и сам нависает сверху, стягивая галстук. Слишком душно. Слишком тесно. Юнги вовсе теряет разумные мысли, пропадая в губах альфы. Тот ведёт жёстко с издёвкой, мучением. Медленно целует, после спускается к шее и долго целует каждый миллиметр, оставляя бордовые следы. А тот на его действия стонами откликается.
Он расстёгивает пуговицу за пуговицей, открывая вид на девственные соски и вздымающуюся грудь. Раздаётся выстрел. Юнги вздрагивает и всматривается в омуты глаз своего альфы. Тот лишь улыбается и тихо шепчет «не бойся», и льётся к губам, вырывая из них стон. Руки вырисовывают узоры на хрупкой талии, сжимают до стонов, терзают молочную кожу, оставляя красные следы. Омега сам в лапы дьявола идёт, всматриваясь в глаза, что кровью наливались. Он подписал контракт с тем, чью жизнь в завещании предписал. Умереть от лап чудовища или умереть в жестокой войне? Какой бы выбор не стоял, он всё равно попадёт к Чонгуку.
— Расслабься, я не сожру тебя, — ухмыляется — точнее постараюсь.
Юнги на эти слова в улыбке расплывается. Он проводит руками по рельефному телу, на котором рубашку почти по швам расходится, вырисовывает кончиками пальцев узоры на кубиках и медленно спускается к паху, прикусывая губу. Чон шумно выдыхает, сильно сжимая руку на ягодице.
— Твой волк воет, хочет, чтобы ему помогли. — с улыбкой, шепчет Юнги.
— Он с цепи срывается. — рычит, расстегивая ремень. Юнги же смотрит и слюной давится, предвкушая.
— Мой альфа, — расстёгивает рубашку. — самый сильный, — облизывает губы. — самый властный во всём Сиэтле.
Чонгук с себя рубашку снимает и резким движением стягивает мешающие брюки с омеги, и льётся к губам, надавливая на головку. Юнги громко в поцелуй стонет, толкается в руку, прося большего. Чон поддаётся ему, начиная медленно рукой водить, пытаясь доставить удовольствие своему омеге. Тот стонет под ним, извивается змеёй, окольцовывая шею и, под шипение в губы, начинает слабо душить. До хруста в спине прогибается и тихо имя шепчет, словно в лихорадке бьётся.