Actus fidei (2/2)

Самого Кравченко здесь не было, но они нашли то, что можно было назвать его лабораторией — там же, в подземельях, большое помещение с аппаратурой, генераторами, магнитофонами, мониторами и архивами. Оборудование было допотопным, но Кравченко и не требовалось многого. Какой из него биолог. Можно было заключить, что сами эксперименты ставились где-то в другом месте, а здесь он обрабатывал данные. Среди бумаг были отчёты, где во всех ужасающих подробностях описывались различные воздействия яда на организм и попытки взять процесс под контроль. В документах нашлись упоминания Штайнера и, самое главное, координаты базы, где его держали — сведения приходили из лаборатории на острове Возрождения. Когда Алекс торопливо обшаривал столы, его взгляд зацепился за предмет из другого мира, из другой жизни. Повеяло дорогим и священным холодом.

Виктор не заметил или нарочно обошёл, но у Алекса сердце кольнуло и повело. На одном из столов, должно быть, письменном, лежали в аккуратности немногочисленные личные вещи. Несколько книг и одна фотография. Одна, но в рамке и под стеклом, правда, треснутом, но где в диких лесах найдёшь новую рамку? Видимо, фотография была важна для этого чудовища Кравченко. Его сентиментальное поблёкшее сокровище, память о давнем светлом дне: снег, сизая метельная проседь и позади — очертания овеянного бахромой льдов огромного корабля. На переднем плане несколько закутанных людей в форме военных лет — смутные, подёрнутые вьюгой очертания. Снято не с близкого расстояния, лиц не разобрать. Типичная геройская расстановка, фото после победы: у одного из солдат в руках большое полотнище с нацистской эмблемой — трофей. Другой трофей — тощая чёрная фигура, отличающаяся от остальных. Рядом с ним, впереди него, самый ясный и крупный, должно быть, сам Драгович. Около него Кравченко должен узнавать в размытом пятне себя, верного, стойкого, как многолетнее колючее растение, ничего не желающего, кроме преданной службы своей любви. Наверное, среди людских призраков двадцатилетней давности налегали на арктический ветер и Виктор, и Дмитрий, и все те, что были с ними, и где они теперь, друзья, однополчане?

Виктор рвался дальше по верному следу. События развивались стремительно — вверх по реке Меконг, Лаос, сбитый самолёт, перестрелки с вьетнамцами, а затем и с русскими… Силы оказались не равны. Почти весь их отряд перебили, все оставшиеся угодили в плен. Алекс видел Драговича и Кравченко. Или это было видение? Нет. Как и много лет назад, на Кубе — они были вместе. Драгович узнал Мэйсона и бросил равнодушную улыбку. Или это было видение? Что-то тяжело ударило в голову, навалилась темнота. Снова плен. Алекс пришёл в себя, но соображал с трудом. Голова не переставала кружиться и ужасно болеть. Ни на чём не удавалось сфокусировать плывущий взгляд, но Фрэнк был рядом. Фрэнк был рядом. А с Виктором пришлось разлучиться. Слава Богу, ненадолго. Хотя, в человеческих масштабах — на безумный срок. Фрэнк следил за временем. Он говорил, что миновала неделя. Виктора держали в каком-то другом месте — Алекс опасался, как бы Драгович не сделал с ним что-нибудь по старой дружбе. Нужно было выбираться, выручать Виктора, доводить дело до конца.

Алекса, Вудса и Боумена утащили в партизанские подземелья в сети бесконечных тоннелей. Их держали в прочных деревянных клетках, в тёмных ямах, наполненных зловонной жижей. Над поверхностью можно было держать только голову, к тому же не кормили, били и издевались. Подумаешь. Цветочки. Правда, Боумен погиб. Алекс симпатизировал ему. Большими друзьями они не были — не такими, как с Фрэнком, но Боумен всегда был искренне рад видеть Алекса и безоговорочно верил ему — на Кубе они сражались вместе. Русский инструктор, верховодивший над шайкой вьетнамцев, разбил Боумену голову обломком трубы. Но для Алекса и Фрэнка это была рядовая ситуация. Их так просто не возьмёшь. На Фрэнка так и вовсе сидение в яме ничуть не повлияло. Словно он и не человек вовсе, он был всё так же несокрушим, нескончаем, как вечный двигатель. Он был тем более вынослив и несгибаем, что рядом был Алекс. Вудс думал не о себе, защищал и спасал не себя, и покуда это так, Алекс мог не волноваться за свою жизнь. С Фрэнком он мог бы метнуться в жерло вулкана.

В эти быстролётные жаркие дни приключений им выпало на жизнь вперёд. Они смогли освободиться, убили своих сторожей, отыскали координаты другой базы и там, наконец, настигли Кравченко. Там же держали Виктора и других американских пленных. Когда Алекс открыл дверь его камеры, Виктор подхватил оружие и коротко бросил, что его хотели отправить обратно в Россию. Его не били и не пытали, он был в порядке. Алекс был так рад снова видеть его, что в и без того кружащейся голове всё окончательно перемешалось. Уже много часов Алекс балансировал на грани обморока. Только Фрэнк его поддерживал, не давал упасть. И Виктор снова был рядом. И Кравченко здесь — цель так близка, на этот раз он не уйдёт…

Но в глазах темнело. Алекс видел всё плохо, как сквозь пелену. Охрану Кравченко перебили, но враг и лично оказался силён. Алекс не учёл того факта, что в рукопашную его не одолеет, поторопился, полез к нему и один на один оказался слабее. Сказывалось недельное сидение в яме, истощение и бесчисленные травмы. Кравченко повалил его на пол и бил подошвами ботинок в разбитую голову. Откуда могло прийти спасение? Странно, но Алекс подумал не о Резнове, а о Фрэнке. И Вудс появился. Всё произошло быстро. Он налетел на Кравченко со спины и вонзил ему в бок нож. Но у Кравченко поперёк груди висела лента гранат. Мгновенным рывком он вырвал сразу изо всех чеку. Сильнейший взрыв был неминуем, и Фрэнк сделал единственное, что мог и что должен был: не выпуская Кравченко, рванулся к окну. Конструкция комнаты, нависавшей над большим залом, это позволяла. Вместе с Кравченко он нырнул вниз и сразу после раздался грохот и полыхнул огонь.

Оглушённый, едва соображающий, Алекс остался лежать. Сознание уплывало, сквозь дымку он видел чёрный силуэт над собой. «Ты цел?» — голос Фрэнка. Но ведь он погиб. Должен был разорваться вместе с ублюдком. Верно… Чернота силуэта сходила и на месте Фрэнка проявлялся Резнов. Алекс невольно потянулся к нему, но Виктор наклонился сам с ласковым «Тише». Погладил по обожженной щеке. «Нам предстоит долгий путь, не будем терять время, Алёшка. Помирать нам рановато, есть у нас ещё дома дела…»

Алексу казалось, что он спит. Он не приходил в себя, но сквозь полузакрытые веки различал, как калейдоскопически быстро меняются декорации. Виктор вёз его в Россию. Не управляя своими руками, не сознавая, Алекс делал многое. Угонял самолёты, вёл машины, пересекал границы, спешил, ведь нельзя было терять время. Поняв, что Штайнер в опасности, Драгович мог перепрятать его в другое место. Алекс не думал о том, как добраться до Аральского моря, до запретного острова. Виктор всё делал за него. Виктор всё знал, ко всему был готов. Алекс только спал на ходу и не сводил с него полузакрытых глаз. В России Виктор сменил американскую форму на где-то добытую советскую, старую, растрёпанную и в неё же переодел Алекса. Неизвестно, на каких внутренних ресурсах Алекс держался, но всё же не падал, умудрялся держать голову ровно. Резнов был ловок и хитер, как настоящий секретный агент. Когда бы Алекс ни взглядывал на него, его резкое лицо было освещено алыми и золотыми лучами заката. Алекс хотел целовать его, хотел лежать у его ног — только на это хватило бы сил. Виктор понимал это, и всё же не бросал Алекса, всё же тащил за собой, хоть теперь Алекс был только обузой, смятой газетой, подхваченной ветром автомобильных колёс.

Виктор нашёл способ пробраться на базу. На большой земле они спрятались в одном из контейнеров, что везли на остров. Погибающее рыжее море бушевало и гомонило. Солёная пыль резала глаза. Ветер носил брызги. Действовать нужно было скрытно. Вдвоём, вернее, в одиночку, Виктор не одолел бы целый гарнизон. Через крышу и шахту лифта они проникли в лаборатории. Прорывались, стреляя. И вот, наконец, Фридрих Штайнер — незнакомый Алексу, бесцветный, тонкий и беспомощный, словно кролик. Этот не мог за себя постоять. Пока Виктор, что-то выкрикивая, свирепо избивал его, Алекс в изнеможении отвернулся. Окинул невидящим взглядом кабинет, куда больше похожий на кабинет учёного. Снова повеяло холодком. Как блеск луны сквозь синий мрак ночей. У Штайнера на рабочем столе тоже лежала фотография. Тоже чёрно-белая, но чёткая. Алекс узнал пейзаж, хоть его суть раскрывалась не в очертаниях, а в цвете. Лагерный художник справился бы лучше — ещё одно невыполненное обещание. Бестрепетно и схематично фото отображало изогнутые линии. В реальности это была тундра весной — знакомый вид близ лагеря, открывающийся через просвет в заборе или сверху, с охранной вышки. Изгиб ручья, к тёмной дали горизонта тянется по багряному лугу тропинка… Здесь гуляли. Ведь и это была жизнь, ведь и здесь скрылись годы. Виктор прострелил Штайнеру голову. Всё было конечно. Всё только начиналось. Где им искать Драговича?

Это уже не имело значения. Алекс потерял сознание. Приходил в себя — снова прикован, примотан к креслу, вокруг мониторы, аппаратура, допросная камера. Снова пытки, удары током и проклятые цифры, искажённый машиной голос, неустанно пытающийся докричаться, достучаться до него… Без конца повторяющийся вопрос: «Что означают эти цифры, Мэйсон?» Откровения, галлюцинации, электрические разряды, вся жизнь проносилась перед глазами, начиная Кубой и заканчивая дымной далью Аральского моря в бурю. Череда скачущих перед глазами картин и лиц, и Хадсон трясущий его за плечи, бьющий по лицу и кричащий, что никакого Резнова не существует — он умер много лет назад… Куба, подводная станция связи, атака на русский корабль, погружение, мгновение — и вот уже Алекс душит и топит Драговича в тяжёлой воде, ударяя его об решетчатый пол, понимая, что только этим оборвёт цепь своего безумия, а вместе с тем на кону стоит судьба целого мира. Но какое ему дело до мира?

Искажённое лицо врага потеряло магическую силу. Заклятие чужой любви и общей ненависти развеялось. Перед Алексом на мгновение промелькнул Сталинград в лучах солнца. Звезда полей во мгле обледенелой. Светлее инея и росы, нежнее зари и тумана, незабываемее предвоенных лет и тех неповторимых песен. Скатерти изумрудных холмов, и затаённая в душе обида, повторяющая юность. Мы не будем об этом говорить, но всегда будем помнить, будем слагать в сердце своём. Прозвучал ли в голове голос Резнова? Ведь Алекс выполнил его волю. Слышен ли был пронзительный звон колокольчика — прощай и ты, прощай… Под перебор таинственных струн Виктор тоже растворялся в этой воде, выходил изнутри, как изгоняемый бес, как удовлетворившийся демон, как священный сияющий дух, как очищающее пламя. Брось своё сердце через барьер. Бросься сам. Всё было кончено. Но сколько ещё впереди.