Просветлеет вода сентября (2/2)

Резнов позвал за собой, и Дмитрий, словно на привязи, пошёл, едва успев попрощаться с Далетским. Без слов и рукопожатий, просто посмотрел ему в глаза. Далетский показался ему мальчишкой. Может потому, что сам Дмитрий резко постарел вслед за своим новым божеством. Отряд Далетского вызвал огонь на себя, пока Резнов руками Дмитрия убивал немецкого генерала, за которым много дней охотился. Остатки роты, начинавшей Сталинградскую битву на руинах в начале осени, погибли. Дмитрий видел сверху, со второго этажа разрушенного здания, как умер Далетский — его настигла очередь пулемёта, когда он неудачно высунулся из укрытия. Быстро и трагично. Видеть это было как раз так больно, как Дмитрий опасался, ограждая себя от потерь. Горько и почти невыносимо, оставалось только уткнуться куда-нибудь лицом зареветь. Но рядом был Виктор. Он схватил Дмитрия за ворот и встряхнул, мигом приводя в чувства. Лицо Резнова, его звериные свирепые глаза и вся его суть, всё основание его жизни, до которого ещё предстояло дойти, проступило сквозь слой слёзной мути, и Дмитрий очнулся. Чувствуя себя предателем и приспособленцем, он практически осознанно, торопливо и жалобно переложил свою старательно взращенную преданность и обожание, что оставались к Далетскому, на Виктора. Виктор бы уж точно никогда не умер.

Это было решено ещё пять лет назад, и Дмитрий не стал спорить с судьбой. Он хотел быть с Виктором, за ним след в след пройти все испытания и радости, быть его другом, его рукой и орудием. Для всех других Резнов оставался неуловим и неуязвим, и Дмитрий видел, что ему одному выпало счастье великой дружбы. Многие люди жертвовали своими жизнями ради замыслов Резнова, даже если не собирались или не знали о своём печальном предназначении. Виктор принимал эти жертвы как само собой разумеющееся и отплачивал за них жизнями немцев, которых по-настоящему ненавидел. Виктор радовался, убивая врагов. Чем больше, тем лучше. В действиях Резнова прослеживались кровожадность, бесстрашие и садизм. Если у него бывала свободная минута и возможность, то он не ограничивался пулей, а придумывал что-то более изощрённое — ломал кости, вспарывал животы и никогда не был против умыться вражеской кровью. Дмитрий наблюдал за этим и понимал, что если бы сам в глубине души был слабее и податливее, то послушно пошёл бы у него на поводу и тоже чаще использовал нож. Но что-то не позволяло. Он не препятствовал Резнову, но и не становился пособником его жестокости, а Виктор этого отстранённого отношения, казалось, не замечал, или же замечал, но проявлял терпение и уважение, и потому не придирался, хоть от остальных своих подчинённых требовал беспощадности. Дмитрию он давал выбор. Точнее, иллюзию выбора, что было ещё ценнее.

Виктор был сам по себе. Куда хотел в своём Сталинграде, туда и шёл, и ни перед кем не отчитывался. Дмитрий только через пару недель после того, как отдался ему в счастливое рабство, увидел их непосредственное начальство. Во время недолгой отлучки в тыл Виктор всё так же чувствовал себя начальником и не перед кем не сбавлял оборотов. С проверяющими документы вездесущими патрулями на поливаемом бомбами берегу Волги он разговаривал смело и так, что они, без суда и следствия расстреливающие дезертиров, его пропускали. Где-то в относительно целом тыловом здании, сидя в сторонке, не мешая и отдыхая, Дмитрий наблюдал, как Виктор на повышенных тонах выясняет отношения с офицером снабжения. Не просто офицером, а каким-то важным командиром, полковником, чистым, сытым, хорошо одетым, высоким и дородным, щерящимся как кошка, но до странности молодым. Этот тигр хитро улыбался и один раз положил руку Виктору на плечо, а Виктор её гневно скинул и потом целый день шипел, скалил клыки и сверкал глазами. Этому командиру он бросил под ноги стопку документов, которые иногда не ленился собирать с убитых немцев, чтобы доказать, что выполнил задание убить того или иного. Резнову обычно давали свободу действий и поручали устранять вражеских офицеров, что он и делал, при каждой возможности цепляя и простых солдат.

Складывалось такое ощущение, что Виктора невозможно загнать в рамки устава и подчинения. Резнов никому не принадлежал, но всех знал. Всюду он находил знакомых, со всеми перебрасывался боевыми фразами и всюду приобретал что-то полезное. Дмитрий не чувствовал ревности и обиды, когда видел, что кто-то занимает внимание Резнова. Чувствовать себя обделённым не было причины. Дмитрий постоянно ощущал и находил тому подтверждения, что именно он у Резнова на первом месте. Именно его Виктор, куда бы ни пошёл, брал с собой, с ним Резнов постоянно разговаривал, не давая вставить ответного слова. Его Виктор сделал своей единственной семьёй и неотъемлемой частью своей мятежной жизни. С ним Виктор разделял свои нехитрые обеды — остывшую кашу и куски мокрого хлеба или, если повезёт и удастся увести что-то у фашистов, консервы или даже очерченное немецкими словами вишнёвое вино.

Попробованное один раз в октябре вино Дмитрию не понравилось, но от него, как от лекарства, стало легче и теплее. Стоило залпом выпить полбутылки, и потянуло в сон. Выпив остальное, Виктор обнял его крепко, уложил рядом с собой. Жёсткое кольцо его львиных лап горело пожаром. Дмитрий обжёгся, смутился, не понял, а затем, поняв, спрятал испуг и попросил подождать. Виктор с готовностью согласился ждать сколько угодно, и эта тема долго не поднималась. Но с тех пор всегда, когда Дмитрия клонило в сон, Резнов оказывался рядом. Он и его колени, на которые так приятно опустить гудящую от военной усталости голову. Его тяжёлая рука ложилась сверху на волосы и застывала. Чудесные моменты. Сердце стучало часто и гулко.

Всё вокруг засыпало. Засенённый ресницами взгляд блуждал по серым стенам выселенной войной и вычищенной холодом комнаты. Они всегда выбирали для своих посиделок и позволяемого раз в сутки отдыха вторые этажи высоких домов в центре. Не только квартиры, но и магазины, ателье и рестораны, даже библиотеки, школьные классы и кабинеты. Не верилось, что жизнь покинула эти места всего несколько недель назад. Казалось, прошли целые годы беспримерного запустения и бездонной глубокой осени. Виктор умел находить безопасные места. Неподалёку завывали взрывы и стрекотали пулемёты, но Дмитрий знал, что если Резнов так рассудил, значит они в безопасности. Ничего плохого не случится. Даже если дождь и ранний снег будут потихоньку их заметать сквозь проломленные крыши, это всё равно. Под изорванными пулями ватными панцирями они оба такие жаркие, что легко могут согреться в мороз.

Виктор всегда был тёплым. Его руки, как и сердце, были горячими, как жидкая смола. Они спали по очереди. Дмитрий — головой у него на коленях и никак иначе. Рядом с Виктором выщербленный пол и клок соломы оказывались лучшей постелью. Перед сном Дмитрий вновь обводил взглядом исписанные трещинами стены, проломы и окна. За ними покачивался холодный и тяжёлый Сталинград, перекрытый туманом, который вместе с октябрём заменил дым пожаров и оказался не менее непроглядным. Дмитрий чувствовал руку на своей голове, на коротких волосах, от насыщенности дней удивительно быстро отрастающих. Резнов сам обрезал их ножом, когда считал нужным. Дмитрий чувствовал согревающую ладонь и на щеке — каждый палец, в том числе указательный, обрубленный наполовину и заживший. Дмитрий засыпал сытым, здоровым, счастливым и спокойным, и не представлял, что жизнь может быть ещё лучше.

Она могла, когда спал Резнов. Он это делал редко. Казалось даже, что он спит не потому, что ему нужно, а потому, что это — награда для Дмитрия. Когда тот под чутким руководством успевал особо отличиться, Виктор снимал с головы шапку и устраивался где-нибудь у стены. Дмитрий с насупленным видом выслушивал поручение «смотреть в оба» и с душевным трепетом ловил ожидаемое, ласковое «Дима», которое давно уже стало лучшим словом на свете. Этим словом был сам Дмитрий. В голове не укладывалось, как можно так вознестись. Резнов утыкался лбом в его плечо и уже через секунду замирал. Все те несколько часов, что были ему отпущены, Дмитрий не шевелился. Только и мог себе позволить, что повернуть лицо, чтобы коснуться губами его волос, тоже коротко остриженных, жёстких, прямых, светлых и пахнущих трудовой осенью. С удивлением Дмитрий ловил забитым носом, что от Резнова пахнет им самим, Дмитрием. Они стали так близки, что их человеческие запахи переплелись и соединились. Несколько часов подряд убеждаться в этом было ещё одним счастьем.

Нельзя было наслушаться своего имени в его диковатом произношении: «Дима», «Димка» — так Дмитрия звали необозримо давно, до того, как ему исполнилось десять, и он был отдан бесконечной работе. В редкие часы отдыха Виктор льнул к нему с этим словом, прижимался лбом ко лбу, опалял дыханием и сиянием волчьих тоскующих глаз. Дмитрий опасался, сам не зная чего, и упорно выказывал свою неготовность. Резнов с этим соглашался без единого упрёка, благодаря его доброте не возникало ни секунды неловкости, так что Дмитрий и впрямь не чувствовал, будто чего-то его лишает. Вместо ответа Дмитрий падал к его коленям и укрывался сном. Сквозь дрёму ему припоминалось, как он в далёких изумрудных вёснах бегал с другими ребятами в рощах. Может, это была одна из фантазий, перенятый у Виктора, но ему слышалось в шелестящем шуме мирного ветра, в молодых листьях и в переплетении нежных стволов, что его ищут и зовут звонкими голосами. Зовут «Димкой», и он видел себя, улепётывающего ради забавы, маленького зверёнка, едва обременённого сознанием, и всё же знающего наперёд о своей любви. Просыпался он в совсем иных декорациях, в иной жизни, в аду, но здесь ему нравилось не меньше.

Резнов иногда наведывался в тыл, но не задерживался там. Во всеуслышание он заявлял, что сам знает, как убивать проклятых фашистов, и не нуждается в поучениях. За успехи его уважали и не придирались. А он, нехотя доложившись, снова отправлялся в центр, в котором ориентировался как у себя дома, и там, ползая по снайперским позициям и указывая Дмитрию цели, воевал. Рота, в которой Дмитрий числился, вместе с сержантом Далетским полностью погибла. Дмитрия тоже посчитали погибшим. Потом тыловым бюрократам, каким-то образом сохраняющим порядок, стало известно обратное, его хотели представить к медали, перебросить в другое подразделение, но пока суд да дело, Дмитрий снова тихо исчез, вслед за Резновым растворился в городских развалинах. Красная Армия осталась позади. Война стала своей собственной, личной, дорогой работой на пару с другом. Резнов был рядом, и ничего больше не требовалось. Золотые, в пепле и копоти дни… Жаль, что сказка скоро развеялась.

Наступала зима. Дожди сменились крупным снегом, руины обледенели, небо прогнулось ещё ниже и тяжело легло вспухшим брюхом на сорванные крыши. Пожары погасли и самолёты стали летать реже. Немцы гибли от холода не меньше, чем от пуль, особенно тогда, когда их армию взяли в окружение. Советские войска, до этого лишь отступавшие, в ноябре победили. Перелом в войне был пройден. Волгу по-прежнему бомбили, но морозы стояли такие, что лёд быстро сковывал её заново. Виктор тайным путём ходил на другой берег, где умел раздобыть тёплую одежду и еду. В одном надёжном подвале, уже не меняя свои квартиры каждый день, они с Дмитрием отогревались и спали, теперь гораздо больше, чем раньше.

Противник перестал быть достойным, он просто умирал от голода и холода. Виктор от этого не ненавидел их меньше. Он стал предсказуем. Дмитрий привык к нему и наизусть выучил его повадки и речи. Благодарность и восхищение наполняли сердце, но случайность — одно какое-то неуместное слово или очередная жестокая выходка, и ощущение любви растаяло. Дмитрий явственно почувствовал, что никогда не будет готов отдаться ему полностью. Дело не только в кровожадности Резнова и противоестественности его желаний. Как бы ни был он хорош и верен, он слишком любил командовать, явно манипулировал людьми и управлял чужой волей. Дмитрий этим не тяготился, прощал и оправдывал, но видел всё яснее, что это бремя не лучше колхозного. Пусть Виктор прав и делает всё ради победы, но всё же его любовь — это плен. Такой же, как и тот, что длился до их встречи. А Дмитрий по-прежнему хотел свободы.

Зима пролетела быстро как метель. С русской победой Сталинград закончился. Пошла другая война, а прежней осени, прежней встречи и прежнего Виктора, которого Дмитрий, ещё мало зная, мог боготворить, было уже не вернуть. Прекрасный, таинственный и неизвестный образ у фонтана забывался, стирался под напором всегда находящегося рядом друга, который успел всё рассказать: где в Сталинграде жил, в какой школе изредка учился и где неподолгу работал. В каких разрушенных забегаловках, едва сохранивших уют и память о довоенном времени, встречался с возлюбленными. В какой части города нацисты казнили его отца.

Дмитрий чувствовал, как Резнов его любит и бережёт, как послушно ждёт согласия и никогда не поторопит, никогда не даст понять, как огорчён тем, что их чувства и желания не взаимны. Дмитрий понимал, что теперь он сам стал сокровищем, чудом, загадкой и магнитом. Хоть ничего в нём нет сложного и скрытого, но Виктор вглядывается в него с надеждой. И с преданностью волка или же только пса охраняет сон любимого, всегда оглядывается на него в бою, прикасается без надобности и без слов, несмотря на всю свою жестокость и грубость, сотни раз мягко говорит о своей привязанности.