Глава 30: Ария на века (1/2)

Тоби был идеальным, мягким, сладким, от него пахло молоком и особым ароматом, присущим младенцам, и Елена не могла перестать целовать его маленькие пальчики, головку с пушком и рассматривать крошечные ноготки. У него были темные волосы, и когда он открыл глаза, хмурясь, они оказались шоколадными, как у его отца. Елена коснулась его носика, нежно поглаживая его. У Элайджи он был немного другой формы, так что здесь уже сработали ее гены.

Тоби обхватил губами сосок, и это было больно: ее грудь слишком чувствительна. Но Елена даже не вздрогнула, ей было все равно на дискомфорт. Самое главное, что она держала на руках своего настоящего, теплого, здорового ребёнка.

— Вот так, — сказала медсестра. — У вас прекрасно получается. Больно?

Елена не могла улыбнуться, но ей хотелось. Она медленно кивнула, и длинная прядь волос упала на одеяло сына. Элайджа сразу же убрал ее назад, заправил за ухо. Он задержался у кровати, затем осторожно коснулся пухлой ручки Тоби, подушечкой пальца проведя по складочкам. Елена отодвинулась от него, забирая ребенка с собой, а Элайджа отошел в другой конец комнаты.

Это было странно.

Она была переполнена этой… невозможной любовью. Ее душа растаяла, все в этом драгоценном моменте с ее ребенком было совершенным и правильным. Ее жизнь? Сердечная боль, печаль и невзгоды? Про них теперь было забыто. Всё потеряло свое значение, стоило только ребёнку оказаться в ее руках. Вообще любила ли она когда-нибудь до того, как увидела своего маленького мальчика?

Но помимо всепоглощающего счастья была еще и жгучая агония неизвестности. Елена не видела, не слышала и не обнимала свою дочь. Никакая любовь не могла заглушить ее страдания, которые кричали, разрывали в клочья ее горящую душу и препятствовали радости, пытавшейся наполнить ее сердце. За эти годы Елена испытала множество отрицательных эмоции, но все они поблекли на фоне того опустошения, что возникало при одной лишь мысли о потере маленькой девочки… Елена никогда не чувствовала ничего подобного.

В один день она была благословлена и проклята. Это был лучший и худший день в ее жизни. Елена сделает все, что в ее силах, чтобы Тоби был счастлив и здоров… но ее дочь находилась в чужих руках, и она не могла обещать того же.

— Я могу что-нибудь сделать? — тихо спросил Элайджа. Его голос был сорван, как будто он кричал. Но первородный покорно был рядом с ней на протяжении всего времени и почти не сказал ни слова. Когда она медленно покачала головой, он попробовал другой вариант: — Мне послать за Джереми?

Она снова покачала головой.

— Кто такой Джереми? — с доброй улыбкой спросила медсестра. Она лениво просматривала анализы и прочие отчеты о состоянии Елены и либо намеренно игнорировала атмосферу в палате, либо была невосприимчива к неловкой обстановке.

— Ее брат, — ответил Элайджа.

— О, если тебе нужно воспользоваться телефоном, дорогая, то пожалуйста, — сказала она, указывая блестящим карандашом в направлении кровати Елены. Она не отрывала взгляда от карты, Елена — от своего сына, а Элайджа — от нее. — Нет более подходящего времени, чем сейчас, чтобы восстановить разрушенные мосты.

Елене было наплевать на Джереми. Сейчас. Она могла помириться с ним позже. У неё и без него было так много проблем, которые нужно было обдумать и решить.

Окажется ли Тоби единственным ребенком в их маленькой семье? Будет ли он ближе к Хоуп без своего близнеца? Поймет ли он когда-нибудь, что в его жизни чего-то не хватает, или однажды пошутит, что занимал все место в ее животе? Назовет ли Элайджа их дочь, если она не выживет? Что, если ей не понравится имя, которое он выбрал? (Неважно, какое имя он выбрал, оно уже было высечено на кровоточащем сердце Елены.) Что, если все эти машины не смогут сохранить ей жизнь? Неужели единственное, что она когда-либо знала о своей маленькой девочке, будет то, что что-то пошло не так? Неужели у нее не будет шанса увидеть, как ее маленькая девочка плачет, брыкается и суетится? Неужели у нее никогда не будет дочери?

— Когда мы сможем ее увидеть? — спросила она, не отрывая глаз от медленно закрывающихся век Тоби. Его ресницы были идеальны. От него так хорошо пахло.

Медсестра что-то ответила. Елена из этого поняла, что после кормления Тоби Элайджа мог усадить ее в предоставленное им кресло и отвезти посмотреть на свою дочь через стекло.

Но Тоби засыпал, и она не могла упустить эту возможность — уложить его спать. Он так успокаивал ее, что мысль о том, чтобы вообще отпустить его, вызывала страх.

— Ты иди, — пробормотала Елена и наклонилась ко лбу ребёнка. Боже, она так сильно хотела поцеловать его. Но он ещё очень маленький для этого мира, и его иммунная система могла оказаться слабой, всё-таки Тоби наполовину викинг. — Ты иди первым. Мы еще не закончили.

Она не знала, сколько времени прошло, прежде чем Тоби наелся и срыгнул. Елена держала его, сладкого, сытого, теплого и тяжелого в объятиях. Он казался волшебным. Ее маленьким чудом. Она гладила его пухлые красные щечки кончиком пальца и мечтательно представляла, каким он станет, когда вырастет без сестры или с ней.

Щелчок замка должен был заставить ее почувствовать хотя бы небольшой трепет. Она так долго не отрывала глаз от слипшихся ресничек Тоби, что, казалось, могла их с точностью нарисовать. Честно говоря, любой мог бы войти в комнату, и Елена не обратила бы внимание, громко выкрикивать ее имя, и ей было бы все равно.

Но тихое хриплое кряхтение?

Привлекло ее внимание.

Элайджа держал на руках их дочь, улыбаясь мягкому розовому свертку, а по его носу катилась слеза. Не было никаких сомнений, что это был их ребенок, потому что Елена видела невероятную любовь в каждом миллиметре его лица. Он подошел к кровати, не сводя глаз с крошечного ребенка в своих объятиях. Присев на край, первородный повернул ее к матери.

Такая крошечная. Не такая румяная, как ее брат, но с каждой секундой ее щечки наливались цветом. Живая и не подключенная ко множеству машин.

Удивительная. Дышащая. Живая.

— Елена, — сказал Элайджа дрожащим голосом. — Я дал ей имя.

— Как она здесь оказалась? Что ты сделал?

— Капля, — его голос был хриплым от пережитых эмоций. Он поднял девочку и еще раз поцеловал в лоб, отчего она слабо заерзала. — Дал ей каплю крови. Я не убирал трубки. Я капнул между ними. Она не… Ей стало легче дышать. Я должен был. Я должен был попробовать.

Он нежно потёр мочку уха дочери, очарованный ее бархатной персиковой кожей. Элайджа склонил голову и закрыл глаза, чтобы остановить рвущиеся наружу слёзы, его губы дрожали, когда он говорил ей обещания, клятвы на своем родном языке.

— Она могла перестать дышать, — прошептала Елена.

— Я не мог оставить ее, — в отчаянии прошептал он. Его глаза покраснели и опухли, а волосы по его меркам были в беспорядке. На лбу и висках блестел пот, и он скривил губы в отвращении. — Они сказали, что я должен уйти. Но я не мог. Я не мог оставить ее среди этих трубок и больных детей… Моему ребенку там не место. Нашей девочке там не место. Я должен был попытаться.