Часть 1 (1/2)

Трэк в наушниках сменился. Мощное гитарное вступление захлестнуло слух упругой сверкающей волной. Рихард ускорил шаг. Улица впереди была безлюдна, в сыром ноябрьском воздухе фонари светились белесыми призрачными кругами, похожими на огромные потусторонние одуванчики. Силуэт на противоположной стороне улицы не отставал, идя вровень с Круспе, как тень, гипертрофированная тень, упрямая и неподвластная ни свету, ни тьме. Рихард старался не смотреть туда. До дома оставалось метров сто. Оглушительная перкуссия заставляла подгонять под себя темп шагов.

Он остановился у ворот, доставая ключи. Силуэт быстро пересёк дорогу и материализовался в свете фонаря, совсем рядом.

— Спасибо, Мориц. Свободен на сегодня, — сказал Рихард.

Телохранитель не двинулся с места.

— Провожу вас до двери. Инструкция, — без выражения произнес он, но глянул на Рихарда самую малость смущённо и поправил свой наушник.

Рихард с досадой сжал губы, отворачиваясь и открывая дверь во двор.

— Если я сказал «свободен», это и есть инструкция.

— Извините! — глухо произнёс охранник и протиснулся следом за ним.

В лифте Рихард убрал наушники в карман и закурил, не глядя на Морица. Его всё сейчас раздражало: и тесная стеклянная кабина, и свет в ней, и этот человек рядом, который занимал поллифта и слишком громко дышал.

Вылетев быстрым шагом на крышу, Рихард обернулся, подчёркнуто вежливо сказал:

— До свидания, Мориц!

И направился к двери.

Пауль встретил его в гостиной. Он смотрел боевик и поставил его на паузу, поднимаясь навстречу Рихарду.

Положив обе ладони на его щеки, Рихард прижался губами к его губам, и Пауль за пояс притянул его к себе.

— Все нормально?

— Угу… Паули, — помедлив, сказал Рихард, — я не могу так гулять. Я чувствую себя идиотом, когда он тащится за мной и нарезает со мной круги по району. А эти прогулки мне сейчас необходимы. Ты же понимаешь. Не знаю, хочешь, я буду брать с собой шокер? Ствол? М? Только не этого медведя.

Пауль отрицательно помотал головой, твердо глядя ему в глаза.

— Нет. Риш. Нет.

— Солнце, я не слабоумный, не инвалид и не маленький ребёнок.

— Конечно. Но ты не будешь гулять один без охраны. По крайней мере, пока. И закончим этот разговор, прошу тебя.

Рихард закатил глаза, высвобождаясь из его рук. В другое время, раньше, он устроил бы Ландерсу целую сцену и уволил бы несчастного Морица сию же секунду. Но сейчас, отойдя лишь на несколько шагов, он развернулся, быстро подошёл к Паулю и обнял его, обвивая руками плечи и зарываясь лицом в его волосы.

— Прости. Прости меня, хорошо? Ладно, пусть ходит. Ему, наверное, тоже полезно гулять каждый вечер. С его-то нервной работой.

Рихард поцеловал Пауля в шею, потом в щеку, чувствуя, как он улыбается, и как его ресницы бегло касаются его собственной кожи.

— Переодевайся, ужин готов, — почти шепотом ответил Пауль, гладя его поясницу и мягко хлопая по спине. — Здесь поедим? Я только начал смотреть.

— Да, давай.

Они вернулись из тура с месяц назад, и с тех пор оба словно заново учились ходить. После пережитого ужаса, Пауль всеми силами старался быть собой прежним, но Рихард отлично видел, каких усилий ему это стоило. Тот взрыв, несколько месяцев назад, будто оставил в нем выгоревшую брешь. Его нервы словно срастались заново, причиняя ежесекундную боль. Сам же Рихард совсем перестал переносить замкнутые пространства. Вечерами, в сумерки, на него накатывала тоска, за ней тревожность, временами доходившая до панических атак. Ему жизненно необходимо было разгонять это состояние ходьбой по улицам. Он надевал очки, капюшон, включал музыку и ходил, ходил, ходил, в любую погоду.

Каждый вечер Пауль с готовностью провожал его на прогулку. Однако, довольно скоро Рихард понял, каких страданий ему это стоит. Пауль физически не мог переносить его отсутствие. Боялся отпустить его от себя на шаг. Ломал себя волевым усилием, а потом сходил с ума от ужаса. Снова и снова. Так что, прогулки с телохранителем были компромиссом. Пауль сначала настаивал на двух, но, глядя в глаза любимого и зная, как ему противна несвобода в любой форме, согласился на одного.

Ночью, в спальне, после ужина, фильма и ванной, Рихард сбросил махровый халат и забрался в постель. Пауль читал что-то в телефоне и, не прерываясь, вытянул руку, чтобы обнять его. Рихард лег рядом. Посмотрел на него, слегка потерся щекой и коснулся губами пониже ключицы, ещё и ещё, прокладывая путь по аккуратной, почти плоской груди к маленькому соску. Гладя его живот, спустился рукой ниже. Пауль убрал телефон на тумбочку и запустил пальцы в его волосы. Когда Рихард, постепенно сжимая сильнее, начал ритмично ласкать его, Пауль развернулся на бок и затянул его в поцелуй. Прижал к себе, скользнул рукой по его телу, жадно стиснул бедро, а потом соединил руку с его рукой, позволяя плоти тереться о плоть. Рихард подтолкнул его наверх. Когда Пауль сел на край кровати, он спустился, устраиваясь между его коленей и поцелуями прошёлся по его животу и внутренней стороне бедер. Он знал, что действовало наиболее безотказно: не опуская взгляда, взять глубоко, двигаясь легко и при этом не слишком медленно, не слишком быстро. Раньше это был верный путь, но теперь всё было иначе и повторялось из раза в раз.

Всё менялось в одну секунду.

Пауль зажигался, постанывал, упруго сжимал его коленями, гладил шею и пробегал пальцами сквозь его волосы, ненадолго забывался, растворяясь в удовольствии, а затем — резко останавливал сам себя и тянул Рихарда наверх, чтобы поменяться с ним местами.

— Почему? — шептал Рихард, невесомо целуя его ухо, — мы ведь были уже совсем близко.

— М-м, не были, — отрицательно качал головой Пауль, — я опять не кончу, а ты только устанешь. Позволь мне теперь.

— Подожди! — мягко останавливая, Рихард тянул его на себя, глубоко целуя и прижимая к себе за ягодицы. Пауль снова на время становился самим собой: голодным, страстным, почти резким, неуловимо-чувственным. Рихард терял голову, торопя и направляя его… И в этот момент что-то ломалось.

Так произошло и на этот раз. Как только дошло до дела, Пауль сел и притянул Рихарда к себе. Он часто дышал, обнимая его, напряжённый и потерянный, почти в панике.

— Чёрт, опять. Я не знаю, почему. Ты понимаешь?

Рихард гладил его, положив голову ему на плечо.

— Понимаю. Всё хорошо.

— Именно в этот момент меня будто переключает. Снова становится так… снова те картины и это жуткое чувство страха за тебя!

Пауль произнес это едва слышным шепотом, будто это была тайна, и кто-то мог их услышать.

Рихард потянул его на постель и сам лег рядом на бок, к нему лицом. Снова увлек в поцелуй и направил его руку, позволяя довести себя до разрядки.

Обычно, после этого Пауль шел в душ. Только там, наедине с собой, без особого удовольствия, у него получалось снять уже становившееся болезненным возбуждение.

Во время тура всё было прекрасно. Они были сумасшедше счастливы на сцене и вне её. На сцене, отбросив все сомнения и предрассудки, не сводили друг с друга влюбленных взглядов. Целовались и заигрывали друг с другом уже совершенно по-настоящему. А потом… Адреналин, алкоголь, взвинченное безумие всей обстановки делали свое дело. И их первый за вечер секс случался сразу после шоу — в гримерках или душевых — непроникающий, быстрый, жаркий, на кураже и бешеном возбуждении, заряженном децибелами звука и ревом стадиона.

После афтепати, ночью в отеле они, чаще всего, продолжали, теперь уже по полной программе, и всё было именно так, как оба всегда любили.

Но, стоило им вернуться в Берлин, всё куда-то делось. Началась эта странная, нервная осень, бесконечность дождей за окном и неясное напряжение в доме. Временами, оба успокаивались в присутствии друг друга, им снова было хорошо и весело, оба пьянели от счастья просто быть вместе, после всего пережитого. Но надлом в них брал свое, и оба толком не знали, что с этим делать.

Рихард не сдавался. Не принимал проблемы в постели на свой счёт. Было ясно, что Пауль хотел его, и не меньше, чем прежде. Но был какой-то психологический стоп-кран, который срабатывал не вовремя, и виной тому был кошмар, который Ландерсу не так давно пришлось пережить. Рихард знал, что должен проявить максимум терпения.

Во время тура, Пауль выглядел совершенно счастливым. В нем было столько беспечной, радостной нежности, что она выплескивалась через край. Ему, казалось, было абсолютно безразлично, что о них двоих подумают и скажут. Оказываясь рядом на сцене, он буквально оторваться не мог от Рихарда: целовал его то в губы, то в щеку, клал свою руку поверх его руки, когда Рихард держал микрофон. Сидя перед ним на коленях, недвусмысленно проводил вверх и вниз по поднятому грифу своей гитары с таким бесстыдным и хулиганским задором на лице, что Рихарду стоило немалых усилий не смеяться, причем, с изрядной долей смущения. На сцене Пауль мог просто подойти и поцеловать его в шею, в плечо, а иной раз, коснуться губами рукава его белого пушистого пальто, или даже руки.

— С ума не сходи, — сквозь смех говорил потом Рихард, а Пауль лишь беззаботно отмахивался и, счастливо улыбаясь, отвечал:

— Поздно. Уже!

Перемена, произошедшая с ним в Берлине, хоть и не стала для Рихарда удивлением, все равно пугала и заставляла сердце сжиматься.

Выйдя из душа, Пауль бесшумно прошел к кровати. Рихард уже погасил свет, было тихо. Пауль лёг, и Рихард обнял его в темноте.

— Не спишь, — тихо сказал Пауль.