Вопрос 4 (2/2)

Второе имя — то, как обращаются другие. Каким они знают тебя и как зовут изо дня в день. Имя, рассказывающее о тебе прежде всех подвигов и свершённых деяний. Он берёт его себе сам, хотя иным его дают товарищи, и не опасается, что звучать оно будет слишком вызывающе или самоуверенно.

Сервилий — тот, кто наблюдает, и тот, кто оберегает. Разве ж не в этом теперь его призвание и предназначение? С того самого мгновения, когда он разделил с учителем его учение, разве не стал он тем, кто оберегает его от уничтожения? Кто бережёт тайну и надежду, а теперь — саму возможность их существования так, как они существуют?

Его выбор определил его имя. Его имя лишь подчеркнуло сделанный выбор. Это было его решение и его ответственность, которую он сознательно взял на себя.

Третье имя, в общем-то, и не совсем имя. Прозвище, которое дают другие. У кого-то их несколько, у кого-то — ни одного. Своё же прозвище он получил практически сразу с основным именем. Атратин — «чёрный», «тёмный» — так его окрестили практически в шутку, возможно желая подчеркнуть черты его внешности. Он и не обижался, приняв его и лишь намного позже понимая, что сокрытый в шутке смысл оказался куда глубже и значимей.

Атратин — это не только «чёрный» и «тёмный». «Окутанный трауром» — мрачное значение прячется в тенях звуков, но и ему не укрыться там навечно. Ведь ни одно имя они не принимают просто и бездумно; ведь отныне их имена определяют их судьбу, и даже шуточному прозвищу надлежит сыграть свою роль. И он принимает их все как часть самого себя.

— И всё равно, мне не нравится твоё новое имя, — недовольный, с капризными нотками голос Луве вывел Сервилия из задумчивости, заставив снова поднять взгляд на дэву. — Уж поверь мне, любовь моя, но в ваших смертных судьбах я разбираюсь всё-таки чуточку лучше тебя. И твоё настоящее имя подходит тебе гораздо больше, ведь именно оно и ведёт и будет вести тебя по жизни до самого конца.

— Вот как? — улыбаясь глазами, с интересом хмыкнул Атратин. — Что ж, похоже, мне не переубедить тебя?

— Никогда, — безапелляционно качнула головой дэва. — Хочешь или нет, но для меня ты навсегда останешься Хюгередом.

Он беззлобно рассмеялся, расслабленно откинувшись на спинку стула. С весельем посмотрел из-под полуприкрытых век на серьёзную Луве и снова хмыкнул. Хюгеред — «совет сердца» или «совет души» (в некоторых контекстах «сердце» и «душа» отождествлялись и обозначались одним словом) — под этим именем он был рождён, под этим именем он рос, под этим именем и начался его путь. Не то чтобы он считал, что оно подходит ему, но, очевидно, Луве действительно было виднее.

— И в конце концов, — по-своему истолковав его молчание, упрямо добавила дэва, — я осталась с тобой ещё с твоей «прошлой» жизни. И лично для меня изменилось немногое. И ты для меня не изменился совершенно. И я по-прежнему люблю тебя, — она поджала губы, с вызовом глядя на человека перед собой.

Сервилий нежно улыбнулся, и взгляд его заметно потеплел. Неспешным взвешенным движением он поднялся со своего места, и обогнув стол, остановился напротив Луве. Та выпрямилась в ответ, и Атратин привлёк её к себе, обнимая холодными руками и прижимая к груди, в которой больше не билось сердце. Что вовсе не означало, что оно перестало чувствовать.

— Ты лучшее, что случилось со мной и в «прошлой», и в «этой» жизни, — искренне признался он. — Называй меня, как хочешь. Для тебя я всегда готов оставаться Хюгередом.

Горячие руки, горячее тело, горячее сердце — теперь тепло Луве было одно на двоих. Она охотно отдавала его, прижимаясь к холодному телу в ответ.

— Я знаю, что ты хотел бы забыть и отпустить, но я также знаю, что ты не сможешь этого сделать, — глухо прошептала дэва, и Атратин покачал головой. — Твоё имя многое говорит о тебе, Хюгеред. И время ещё придёт, когда ты поймёшь это. Когда поймёшь, что даже теперь оно продолжает оставаться с тобой. Пусть твоё сердце больше не бьётся, но твоя душа по-прежнему горит ярким огнём — уж я знаю это, поверь.

Тонкая женская ладошка коснулась груди там, где было сердце, и Сервилий осторожно накрыл её своей ладонью, несильно сжимая горячие пальцы. Бескровные губы оставили холодный поцелуй на пепельной макушке вместе с тихим выдохом:

— Я верю.