Часть 1 (1/2)

Когда Кавех открывает глаза, небо окрашивается в алый.

У ветра больше нет запаха отцветающих падисар и пряных приправ с рынка; есть что-то злое, противоестественное самой жизни. Кавех бредет вперед, и он чувствует себя оглушенным: нет зазывающих голосов торговцев, детского смеха, тихой музыки — ничего нет. Он пытается бежать вперед — над академией сгущается тьма; нет, не просто тьма, а бездна тьмы. Человеческое тело несовершенно: задыхается, слабнет, увязает во время стремительного подъема вверх.

Ветер дует сильнее — неприятно подгоняет в спину, и в его завываниях чудится лишь дурное предзнаменование.

Кавех замечает, что вокруг тела. Искалеченные куклы с широко распахнутыми глазами в студенческих одеяниях. Может быть рядом с ними лужи крови. Кавех давит в себе тошноту и бежит не оглядываясь. Он цепляется глазами за трещины в древних колоннах, что пережили и его студенчество. Зелень вокруг кажется потускневшей, ворох листьев усыпает ступени академии, которые Кавех перепрыгивает одним прыжком.

Он думает только об одном: аль-Хайтам. Придурок аль-Хайтам. Пусть с ним будет все в порядке — и тогда они все исправят.

Ноги скользят.

Потому что пол залит кровью.

Кавех видит: неестественно изогнутое тело аль-Хайтама с дырой груди.

Чудовищный бог смеется. Кавех стоит на коленях, раздавленный темной мощью — раздавленный осознанием, что снова не успел.

Когда аль-Хайтам в нем нуждался, он сбежал.

Он заслужил этот конец мира.

***</p>

Кавех открывает глаза от удара. Он все еще чувствует болезненное ощущение тисков, сжавших шею — рука того злого темного бога. Удар тоже вышибает весь воздух — на физическом уровне. Кавех дергается, оглушенный, когда обдает прохладой пола и пульсирующей болью, что растекается от плеча и ниже. Он даже успевает услышать — чьи-то шаги, скрип двери и недовольный голос:

— В следующий раз твое пьяное тело я привяжу к кровати.

Кавеху физически тошно, но он все равно хрипло выдает:

— Мы уже на этом этапе отношений?

Он не может подняться. Просто нет. Его трясет так, что все вокруг расплывается. Пять секунд, чтобы прийти в себя. Чтобы все стало как обычно. Пять секунд лбом в пол и пытаться дышать полной грудью.

— Мы с этого этапа не сдвигаемся с первого дня знакомства, — говорит аль-Хайтам. С ним в комнату просачивается рассеянный свет.

Кавеху удается хихикнуть — скорее растерянно (потерянно), чем весело.

— Точно, — воспоминание отдает целительным теплом. — Ты привязал меня к дереву, чтобы я не мешал тебе читать. Посреди студенческой вечеринки.

— Жаль, я не догадался заткнуть твой рот тогда.

— … И поэтому мы теперь здесь.

Кавеху удается сесть. Он чувствует руку: сначала одну, потом другую. Опирается спиной на кровать и жадно глядит на аль-Хайтама — на живого аль-Хайтама, который держит в руке стакан.

— Оу, — Кавех находит в себе силы улыбнуться. — Ты принес мне воды? Твоя забота так утешает мое страдающее тело…

— Меньше пей — и будешь меньше страдать. И нет, это вода не для тебя.

— Ты так жесток, аль-Хайтам, — Кавех смахивает прилипшие ко лбу волосы. Он рад, что тут темно — что его сосед не увидит ужаса в чужих глазах; этого безумного страха, пока Кавех с жаждой ощупывает каждый кусочек тела аль-Хайтама. Живого.