Ничем хорошим (Христофор/Эфир) (1/1)
Он знал, что ничем хорошим это не закончится. Его жизнь была полна разочарований. Всё, во что он верил, всё, чем он жил, оказалось фальшивкой. Слепящий Свет ослепил сам себя, и Христофору было противно осознавать себя частью этого лицемерного сообщества. Но что у него было, кроме веры и служения, безрукого калеки, давшего обет целибата и безбрачия? Куда он мог пойти тогда, когда жизнь предала его? Да и зачем ему было куда-то идти?
Он начал искать смерти, благородный, но разочаровавшийся паладин. Сражаться, надеясь, что найдётся противник, который окажется достаточно силён и умел для того, чтобы исполнить одно-единственное желание. Но вместо такого противника к нему пришёл кто-то другой.
После сияния, полного слепого фанатизма, сопровождавшего его, Христофор с сомнением и скепсисом начал относиться ко всем сверхъестественным сущностям. Конечно, Дети Ночи отличались от сияний очень сильно, но Христофор всё ещё был полон разочарования и недоверия. Поэтому когда эта женщина впервые явилась ему, он не был впечатлён. Хмурым мрачным волком смотрел на её молодое, спокойно улыбающееся лицо, и едва ли был очень вежлив с ней. Старый дурак…
Горькая улыбка ломает губы, и в тёмных глазах мелькает искренняя печаль. Он знал, что ничем хорошим это не закончится. Дочь Тьмы оказалась настойчивой и упрямой, и Христофор подпустил её к себе слишком близко. Гораздо позже он понял, что не стоило этого делать, но её тепло и сострадание растопили лёд раненого сердца. Он допустил фатальную ошибку, привязавшись к этой женщине. Болезненное тоскливое чувство, но оно возникает, и Христофору, старому побитому псу, одновременно и легче, и тяжелее. Легче, потому что существование внезапно наполнилось хоть каким-нибудь — последним — смыслом; сложнее же, потому что он знает, что это заведомо ничем хорошим не кончится.
Он стар, разбит и разочарован; одинокий калека, несущий на своих плечах тяжёлый груз тоски. Побитый жизнью пёс — он бы и другому человеку не принёс никакой радости, что уже и говорить о сверхъестественном создании, тем более таком, как эта женщина. Всё, что он может дать ей, — болезненная нежность, привязанность и открытость, выкрашенные в тёмно-серые и чёрные тона. Поздно уже заводить какие-либо отношения с кем-либо, ведь всё, что он может, — причинять боль собственной болью, которой слишком много.
Поэтому когда в какой-то момент Эфир исчезает и не возвращается, Христофор не удивлён. Она другая, ей тяжелее вдвойне, ведь Дети Ночи слишком сильно отличаются от смертных, и болезненная привязанность причиняет ей боль. А Христофор… одинокий и уставший, он и сам не заметил, в какой момент подпустил её к себе так близко, что она стала неотделимой частью, существование без которой стало ещё более тоскливым и невыносимым. Определённо, ничем хорошим это не закончилось.
Он всегда чувствовал эту незримую стену, что была между ними. Эфир пыталась держать дистанцию, опасаясь причинить Христофору ещё больше боли. И Христофор понимал, и никогда не говорил об этом, и уж тем более не винил её. И когда она ушла однажды, не попрощавшись, и вместо неё к нему пришёл её брат, Христофор тоже не оказался удивлён. Наверно, нечто подобное должно было рано или поздно случиться. Почему же ему тогда было ещё более тошно и тоскливо, чем раньше?
Он старается не думать и не вспоминать. Но одинокими холодными вечерами мысли снова и снова возвращают его в те дни, когда Эфир была рядом. Сердце сжимается от боли, и одиночество ощущается как никогда тяжёлым невыносимым бременем. На самом деле он так устал… Определённо, ему не стоило так опрометчиво делать эту ошибку.
Его жизнь была пуста, и в ней не было никого. Он шёл один по долгому, тернистому и мучительному пути, и теперь, когда он потерял последнюю искру на нём, смерть была ещё более желанным собеседником. И он искал её в надежде отыскать так же, как и единственную женщину, ставшую всем для него. Искал — и она наконец-то откликнулась на его призыв, даруя ему покой и исцеление в своих прохладных тёплых объятиях.