Последний поцелуй (2/2)
Егор бил — просто бил, яростно и безжалостно. Он до сих пор не понял, откуда у него взялось столько сил. Кисти рук, сжатые в кулаки, уже болели и были мокрыми от чужой крови, но парень продолжал наносить удары. Алексей, наконец очнувшись от дурмана, начал сопротивляться, но спиртное ещё бурлило в крови хоккеиста, делая его слабее, и силы оказались неравны. Лёша выкрикивал ругательства и плевался кровью в лицо Егора.
— Заткнись, тварь! — рявкнул Егор, нанося очередной удар. Он бил без разбора — в лицо, в подбородок…
Марину словно окатили ушатом холодной воды. Этот голос она не перепутала бы ни при каких обстоятельствах, даже если бы потеряла память — этот голос принадлежал Щуке. За считанные секунды Марина испытала не менее десятка чувств. Радость, что всё наконец закончится. Стыд за то, что Егор увидел её такой. Надежду на будущее — ведь, раз он пришёл, значит, она ему небезразлична. И ужас…
Самый настоящий ужас. Она и не думала, что Егор способен на такую жестокость, ведь, даже узнав об измене, он не поднял на неё руку. С точки обзора, в которой находилась девушка, зрелище предстало воистину жутким. Лицо Смирнова, впрочем, как и кулаки Щукина, напоминало не что иное, как кровавую кашу. От этой малоприятной картины в который раз за сегодняшний вечер в жилах у девушки застыла кровь.
— Егор, не надо, остановись! — закричала Касаткина, пытаясь хоть как-то остудить яростный пыл капитана.
Крик этот получился сдавленным и тихим, слишком много она плакала и кричала за последние несколько часов, но этих звуковых децибел вполне хватило, чтобы в голове
Егора «перегорела лампочка».
Он бросил мимолётный яростный взгляд на сжавшуюся в углу шатенку, взяв Алексея за грудки, бросил об пол и сказал сквозь зубы:
— Ладно, живи, тварь!
В следующую секунду он повернулся к трясущейся то ли от холода, то ли от страха Марине и, подав ей лежащую на полу одежду, тихо сказал:
— Одевайся, и пойдём.
Сам же он в это время вытер кровь Смирнова, что осталась на его руках, о куртку и принялся куда-то звонить, а Марина, молча наблюдая за ним, пыталась натянуть джинсы, но онемевшие пальцы не хотели слушаться. Уши заложило; всё, что говорил Егор, она слышала словно через вату.
— Давай помогу, — обратился он к ней, окончив телефонный разговор.
Присев на корточки, он стал застёгивать на ней джинсы, попутно обращая внимание на синяки, которые щедро украшали тело девушки. Прикосновения Егора напоминали Марине лёгкие удары тока — слишком давно она не ощущала их.
— Давай вставай, — когда с одеждой было покончено, он аккуратно помог ей подняться и, крепко держа за плечи, повёл её к выходу.
— Ты труп, капитан, — отхаркнув кровью на белый кафель, прошипел тринадцатый номер, но Егор был уже далеко и не услышал угроз.
***</p>
— Егор, а почему ты просто не прошёл мимо? — задала она, пожалуй, самый неудобный для данной ситуации вопрос, хотя бы потому, что он не знал ответ, да и говорить не очень хотел.
— Знаешь, давай потом? — он заглянул в такие родные и одновременно чужие, зелёные с искоркой глаза. — Осторожно, ступенька.
— Потом? А у нас есть это «потом»? — И вновь неудобный вопрос, и опять прямо в цель.
— О, а вот и скорая, — на помощь нападающему под номером десять пришёл громкий гул сирен медицинской кареты.
— Скорая, откуда? — испугано зашептала Марина.
— Я вызвал, — признался Егор.
— Зачем? Мне не надо, я домой… — Меньше всего девушке хотелось огласки — слишком мал её родной городок для такой «большой» истории.
— Нет, ты не домой, ты в больницу. У тебя ноги в синяках и в крови, — отрезал Егор тоном, не терпящим никаких возражений. — Давай осторожно, ступенька!
— Ладно, — вздохнула Марина, но на этом неприятные сюрпризы не закончились.
— Даш! — крикнул Егор куда-то в гущу ночной тьмы, и через секунду фонари осветили до боли знакомый силуэт.
Вспомнив, кто у Смирнова отец, Марина поняла, что огласки не избежать. Глядишь, ещё по всенародно любимому первому каналу покажут… Касаткина на всё наплевала и расслабилась.
— Господи, Марин, что произошло? — затараторила подоспевшая блондинка.
— Даш, все вопросы потом, — прервал её Щука. — Ей сейчас нужно в больницу, сможешь с ней поехать?
Дарья согласно закивала головой и подала подруге руку.
***</p>
Когда Марина с Дашей были уже в машине, а медики уже хотели закрыть тяжёлые двери кабины, Егор вдруг властно обхватил затылок Марины. Она слегка поморщилась — видно, набила шишку, пока летела головой об пол, но сопротивляться не стала. Парень властно, по-хозяйски впился в её искусанные в кровь губы, а она ответила ему.
Это был полный страсти и желания долгий поцелуй. Видимо, страх, который они оба испытали, не прошёл бесследно, и в крови произошёл бешеный выброс адреналина. Кровь буквально кипела, раскаляя сознание до предела. Кажется, температура у обоих поднялась до критической отметки…
***</p>
Касаткина не успела ничего сказать — кабина скорой закрылась, отделив её от Егора, и, включив мигалки, помчалась прочь. Однако Марина подумала, что этот поцелуй послужит стартом для возобновления их отношений с Егором.
Какая хитрая и в то же время глупая девочка. Это был конец. Самый настоящий конец всему — прежней жизни, чувствам, отношениям. Больше ничего не вернуть.
Какой болезненный и одновременно яркий финал, не так ли?
***</p>
Так почему же он не прошёл мимо? На самом деле, ответ прост до безобразия и лежит на поверхности.
Бывших не бывает. Эту формулировку придумали люди для собственного удобства, чтобы обозначить этим словом тех, с кем мы когда-то были счастливы. Тех, с кем делили вечера и чашку чая, тех, с кем у нас общие песни, даты и фотографии, тех, без кого когда-то мы не представляли своего существования.
Бывших не бывает, просто мы когда-то были близки, а теперь нет, и неважно, что произошло между вами — вы были близки.
И разве можно пройти мимо беды того, кто делил с тобой пополам свою жизнь? Даже если вас уже не связывает настоящее, вас связывало прошлое, в котором было много хорошего.
Егор провожал глазами карету скорой. Подольск спал, ему было невдомёк, что сейчас чья-то жизнь разбилась, чья-то сломана, а чья-то навсегда прекратилась. Егор молчал, а с густых ночных облаков на грешную землю падал белый невинный снег.