Warm rain (1/2)

Когда я впервые увидел твою мирную улыбку в уютном свете домашней лампы, я почувствовал, как внутри сквозь толщу золы прорывается бурлящий поток - моему воспалённому мозгу казалось, что это снова бесчеловечное едкое пламя, и я впервые в жизни бил себя по рукам. Теперь я понимаю - это была вода горячего источника, размывающая камень, смывающая накипь. Когда ты зажмуривался сладко и улыбался солнцу - бесстыдному послеполуденному или кроткому догорающему - внутри меня таял грязный снег.

Знал бы ты, как я ревновал к каждому лучу, целующему твою карамельную кожу, играющему на мягких влажных губах, в капельках воды на твоих плечах, груди - везде-везде... Как я завидовал волнам, что ласкают и нежат и проводят прохладными пальцами-потоками по твоим лопаткам, по шёлковой внутренней стороне бёдер, оглаживают живот, лижут твой затылок, расслабляя... Ветру, что сцеловывал с тебя морскую соль, перебирал сверкающие волосы. Я хотел учиться у воздуха быть трепетным к тебе. Я до сих пор ревную. Воздух прикасается к тебе, где хочет.

Прячась, я завидовал всем людям, которым ты ослепительно улыбаешься за стойкой бара. Всем людям, которые когда-либо занимались с тобой сексом - впивались в сильные плечи, царапали твою спину, стонали под тобой, у тебя на руках. Я почти уверен, что ты любишь брать на весу, гордясь собственной силой. Надеюсь, ты не растерял азарт быть нападающим, darling...

Когда мой отравленный мозг всколыхнуло жестокой идеей проучить Кинна за счёт тебя... Я счастлив, что ты разбил мне лицо, и Кинн появился вовремя, несмотря на то, что сделал с тобой. Я не знаю, какие глубокие рваные следы оставил бы на тебе сам, пьянея всё безнадёжнее с каждой секундой. Ты спас не только себя своим сопротивлением, ты спас меня от окончательного превращения в монстра. Я всё равно ненавижу Кинна - почему он поступил с тобой не лучше меня?! Почему тут он не смог стать недостижимым идеалом? Ты ведь сам потянулся к нему, нуждающийся чувственный котёнок, почему он не захотел залюбить, занежить, забаловать тебя?.. Почему до меня самого слишком поздно дошло, что твоя взбалмошность и дерзость это всего лишь голод по ласке, по безопасности? Так взятый из приюта ребёнок брыкается и балуется, желая удостовериться, что его примут и таким. Только ты взрослый, и твоя хаотичность и непосредственность вкупе с бурлящей чувственностью может ещё не раз привести к беде, если у того, кого ты дразнишь, не окажется для тебя ни понимания, ни нежности.

И вот сейчас я вижу, как ты умиротворённо, облегчённо улыбаешься в воздух, запрокинув голову, снова смешно щуришься, мягко фыркаешь по-звериному - и мне хочется, чтобы это дождь учился у меня, как с тобой обращаться. Я щемяще рад, что губы и кончики пальцев не обгорели - я хочу, чтобы ты позволял мне возносить тебя высоко-высоко. Как жаль, что я не могу бесконечно держать тебя вот так, чтобы ты смог беззаботно раскинуть руки и благодарно смеяться в лицо милосердному дождю...

Вот ты опускаешь светящийся взгляд на меня - и мне не холодно, мне уже не бесприютно. Я дома, я на своём месте во Вселенной. Да, моё место - поддерживать тебя уверенно, чтобы ты мог распахнуть себя для мира, в котором столько всего может баловать тебя. Теперь Вегас готов делить тебя с тем, что приносит наслаждение...

Я не скажу ни слова, когда захочешь кого-то ещё в свою постель, если я недостаточно хорош.

Прости, что я всего лишь недогоревшая скомканная бумага, раскрошенный соляной столб, обессиленный скелет сухого листа. Я до сих пор стыжусь своей дерзости, горю неловкостью за свои ошибки, за свою безобразность. Мне было бы легче увидеть в твоих глазах одну только жалость и уйти. Но там плещется лишь тепло, лишь дающий приют смех - ты дал понять, что не отпустишь меня. И я принимаю, льну к твоей доброте, будто подставляю слезящиеся от темноты и усталости глаза исцеляющему солнцу. Да, я зажмуриваюсь и подрагиваю, боясь пролиться саднящими слезами, но под закрытыми веками уже не темно, не страшно.

Мне до сих пор совестно, что я пошёл за тобой в минуту, когда ты, должно быть, хотел тишины. Но я не мог больше. Я не мог не приходить к вам и стоять в тени деревьев - и однажды бы ты заметил меня и испугался до смерти. Я пришёл безоружным, покорным, чтобы ты легко мог ударить меня, оттолкнуть. Но ты держишься за мои плечи, водишь пальцами по моим скулам и шее, и не можешь остановиться, словно я не вызываю у тебя отторжения, словно ты действительно принимаешь меня таким. Ты умеешь врать, но твоё тело никогда не обманывало меня.

Как же я люблю, когда ты берёшь моё лицо в свои ладони. Не удерживаюсь, судорожно прижимаю их к щекам своими. Щекочущее тепло разливается от виска до подбородка, и что-то внутри меня перестаёт умирать. Я хочу плакать, словно ласка, которой ты одариваешь, окончательно делает меня текучим воском. Ты гладишь, кончиками пальцев осторожно массируешь моё лицо. Если бы только вся моя кожа была чувствительной или хотя бы идеально гладкой для тебя... Но ничего - мне пьяно, дурманно ощущать, как ты лепишь из меня что-то нечеловеческое, вплавляя горячеющие на коже капли дождя.

Я почти задыхаюсь, когда тихонько ведёшь пальцем по моей нижней губе, лукаво улыбаясь. Не могу, не могу удержаться, ловлю подушечку пальца ртом, слизываю воду, заглядываю в глаза. Видишь? Видишь мою жажду, видишь мой голод?.. Прости, снова напугал тебя. Нет, нет... Нет, не буду так, прости, прости меня, не убирай руку... Darling... Пожалуйста...

По...

жа...

луй...

ста...

Порш, ты самый милосердный человек в мире. Снова прощаешь мою заполошную одержимость, улыбаешься ласково...

Нет, ты жестокий, потому что убираешь пальцы и снова жадно впиваешься в меня губами. Вылизываешь, дразнишь, урчишь и стонешь мне прямо в горло. Я дурею, я плыву, я разрушаюсь уже до основания, малыш. Я не могу дышать, я не могу думать...

Я...

Ох, нет...

Твоя горячая рука оглушающе-внезапно там, внизу, и всего... всего пары уверенных движений достаточно - и вот я обречённо скулю тебе в шею, не могу, плачу, всхлипываю, забываю себя. Ты гладишь осторожно мою спину, почти баюкаешь, как я тебя когда-то - и хорошо, что мы в воде, иначе бы я упал. Но ты поддерживаешь меня, целуешь в висок, лижешь пульсирующую жилку, впалую щёку, дразнишь языком косточку скулы, слизываешь соль, слизываешь стыд - и мне снова тесно в собственной коже, снова пылаю, снова невозможно.