I. Длинная стрелка, короткая стрелка. (1/2)

Чёрные джинсы прилипали к напряжённым ногам из-за обилия влаги. Он всего-то коснулся крови, но казалось, будто рухнул в лужу. Сердце высчитывало кости рёбер снова и снова, словно сбивалось со счёта, и эти удары отдавались точечными пульсациями по всему телу, будто хаотичный дождь, и при соприкосновении эти крохотные капли замерзали, превращаясь в острые ледяные кинжалы, пронизывая его мышцы насквозь. Такими были ощущения, когда он стоял в холодной, словно морозильная камера, комнате.

Движение вдоль спины, от подстриженных волос на затылке до крестца — тонкое, словно указка, острое, будто игла. Он повернул голову, и перед ним возник силуэт, сокрытый темнотой, и только неосязаемый малахитовый цвет освещал брендированный костюм. Женщина — а это определённо была женщина — отошла от него, и острые шипы-каблуки оставили на плитках пола зеленоватые капли. Эта комната была подвластна ей — темнота разошлась в резком, возникшем из воздуха болотном цвете, который через мгновение смешался с бирюзовым.

Впереди замелькала пространственная сетка, расползаясь по всей комнате. Лёгкое манящее движение худой рукой — он подошёл ближе, всматриваясь в виртуальное окно своими большими блестящими глазами, отражающими зелёно-голубой цвет. Даже его частые родинки насытились им, бледная кожа отразила цифры и фразы.

Он всегда, сколько себя помнил, был сильным, его спина была крепостью для близких, его плечи несли ответственность, его мозг был подвержен сложным решениям. А сейчас, когда рядом с ним стояла эта женщина, он чувствовал свою крепость всего лишь крохотным домиком в сравнении с громадной высоткой. Она сдавливала его, её короткие ухоженные ногти сжигали внутренности. Хотя она не была даже огнём.

— Видишь их? — голос её был тихим, уверенным, и она сама была неподвластной никому. Тонкая ладонь с длинными пальцами скользнула по виртуальному окну, и на экране появился ровный ряд из фотографий, сделанных скрытой камерой. Все здесь были разными. — Они все предназначены тебе.

Её тонкий палец касался поочерёдно всех снимков, раскрывая каждый раз новое досье. Где-то информации было очень много, словно о человеке знали всю подноготную, где-то информации поменьше, как в делах обычных серых преступников: деятельность лица, совершившего криминальное деяние; особенность места преступления; способ совершения преступления. Иногда даже были имена, иногда примерные адреса, места работы. Но в последней анкете, которую раскрыла женщина, не было ничего. Пустота. Только одна смазанная фотография, где в острой тени здания, словно насыщенной тьмой, находился такой же тёмный силуэт. И только белила его маски светились, подобно первому снегу, а красные круги на щеках и лбу горели, словно пролитая кровь. Между двух таких же белых искусственных лисьих ушей покоилось украшение из алых кошачьих глаз. Он видел их через прорези маски, пускай они и не могли уловить блеск юношеского взгляда.

— Он особенный. И он нам нужен больше, чем все остальные.

Под единственной фотографией неоново светилось словосочетание, изредка мигая и пропадая: «особо опасный». Потому что скрытен. Неизвестен. Таинственен и неуловим. Потому что его сила — умбракинез.

— Она будет в порядке?

Фигура развернулась к нему. Он посмотрел в эти глаза, наполненные ночью. Без трепещущих звёзд, без облаков и космического сияния. В этих глазах была лишь суровая зимняя ночь.

— Это зависит от тебя. Ты должен постараться.

Её голос влиял на него сильнее, чем если бы его тело разрезали зубьями ледяных осколков. Она способна была заставить его почувствовать холод внутри себя так отчётливо, словно он паук, вьющий самому себе смертельный кокон. Её ладонь коснулась напряжённого плеча, и ноги вдруг подкосились, задрожав.

Силуэт исчез, промелькнув перед глазами словно в эффекте растяжения. Если бы эту женщину можно было бы описать одним словом, то он точно бы прошептал: «эхо». Она ушла, дверь за ней плотно закрылась, вливаясь в стену, а цокот каблуков, её голос, её дыхание ещё расходились под потолком устрашающим репетативным напоминанием.

В нём не было обиды. Только страх.

Теперь комната осветилась лёгким аквамарином, который тщетно пытался сражаться с тьмой вокруг. Не выходило.

≪━─━─━─━─◈─━─━─━─━≫</p>

После прохладной осени мегаполис постепенно начинал охлаждаться. Рабочие подготавливали улицы к громоздкому снегу, чистили и подкрашивали готовящиеся к спячке деревья, расчищали пруды и готовились к встрече холодной зимы. Впереди рождество, излюбленные ночные пикники на берегу реки Ханган ещё не закончились, огромное количество туристов гуляло в торговой улице, традиционном рынке с уличной едой, потом все они под покровом ночи разрушали Итэвон — кладезь мудрости всех преступных группировок, нелегалов, иностранных шпионов и других нелицеприятных личностей. Кто-то более интеллигентный, чем компания бандитов, направлялся в Гаросу-Гил — обитель уличных художников и других деятелей искусств. Если бы Сеул был книгой, то эта улица определённо была бы размещена на иллюстрированном обороте.

Двадцать третий раз в своей жизни Сонхун столкнётся с этими преображениями города. Только у него не было столько свободного времени для того, чтобы посещать какие-то выставки или драться с иностранцами за шоты внутри ночного клуба. Времени утром у него хватало только на то, чтобы в течение пятнадцати минут собраться, затем зайти по дороге за бодрящим кофе и дойти до Сеульского Национального Университета.

Вся эта красота города была не для него, ведь проспал он сегодня всего трое часов, и перед глазами гуляли не ряды деревьев с аллеи, а гепатопанкреатобилиарная хирургия. Холодный кофе сегодня был особенно невкусным, горечь тянулась по всему рту и застревала в горле, как непроходимая изжога. Давненько ему не было так плохо с утра. В груди билось стойкое ощущение того, что в сегодняшний день он не должен был покидать дом. Но внутри он знал: должен. Всё ему говорило о том, что должен.

Он остановился перед огромным белоснежным зданием университета, когда особенно сильный ветер растрепал его чёрные волосы, а в тёмных нечитаемых глазах прокрутились ледяные искры. Сонхун обожал зиму. Это было единственное время года, когда он не испытывал тягостного ощущения жары. Он никогда не переносил высоких температур, так что даже сейчас, когда многие корейцы кутались в пуховики и шарфы, он был в лёгком чёрно-белом пальто, джинсах и водолазке, что делали из него весьма непримечательный силуэт.

Сонхун обратил внимание на свои наручные часы, короткая стрелка которых вот-вот коснётся десяти. Раз. Два…

— Эй, Сонхун-а-а! — послышалось вдалеке, но ближе, чем можно было бы себе представить. Названный развернулся, и подол пальто хлопнул по его ноге. Со стороны уличной парковки бежал, спотыкаясь, его самый лучший друг, придерживая ладонью вечно слетающий красный в клетку шарф. В другой его руке была зажата уже помятая булочка в плёночной упаковке. Своими пальцами младший сделал в угощении множество вмятин.

— Я же просил…

— …«звать меня хёном, Чонвон, уже много раз», — дополнил за ним мальчишка, открывая булочку и откусывая. — И что? Какой ты гадкий, хён. Пошли уже!

Ян Чонвон был той ещё проблемой не только в жизни Сонхуна, но и в жизнях всего университетского состава. От него порой страдали и студенты, и педагоги. На первом курсе, когда они ещё не были знакомы, Чонвон умудрился перепутать кабинеты, имея в своих руках расписание, и доказывал тогда ещё четвёртому курсу и их лектору, что он пришёл в нужный кабинет. На второй неделе учёбы он вступил в горячий спор со своим одногруппником о том, какие наркотики действовали на сознание лучше до того, что дал всем слово выкупить каждый и испробовать на себе в качестве научного эксперимента. Педагог успокоил его тем, что просто сочтёт это за рвение к учёбе, и выставил большие плюсы у себя в блокноте. Рвущиеся к знаниям студенты — это настоящие бриллианты, но такие, как Чонвон, пугали даже комиссию и совет директоров.

Познакомились они, как ни странно, только спустя месяц учёбы. Сонхун первым впечатлением оставлял у каждого человека образ хмурой заучки, потому что он ни с кем не общался, сторонился остальных и знал ответ на каждый вопрос, который ему задавал педагог. Сначала Чонвон решил, что дружба с таким ботаном ему пригодится, а потом понял, что Сонхун никакой не ботан — у него отец был квалифицированным кардиохирургом, который даже оставил след в медицине и разработал свою технику операции коронарного шунтирования, которая гораздо быстрее стандартной.

— Я сегодня даже не опоздал, — довольно мурлыкнул Чонвон, подхватив друга под руку и направившись в университет. — Что у нас первым?