Часть 1. Где-то на окраине души. (2/2)

— Шофранка.

— Запоминающееся, если можно выразиться. Позор мне!

— Чего уж… Таковых у вас, как меня, — несколько засмущалась.

— Одна, — потеряв голову, Нил поцеловал хрупкую ладонь дамы. Несколько забыл о субординации, но девушку, стоит заметить, то нисколько не коробило. Психология его — наука точная.

— Не нужно лести! Оглядитесь вокруг, тут есть и иные медсестры.

После подобных слов как-то скверно думается. Вновь ощутил он себя обузой и раздражителем. Холоден и чист должен быть разум, иначе все как в пелене. Тут же решил Нил — довольно тянуть резину. Плоть требует, перемены не настают. Стало быть, не зря знакомы ныне. Как же подступиться? Новая «жертва» вызывает нечто чудное, но от того только интереснее. Физически уж он ощущал — время даром терять нельзя. Ну ничего-ничего, довольным всяко останется.

— Бесспорно, вы правы, — не терял настроя. — Молодцы девчата, молодцы солдаты, но и вы среди них. Почему не могу вас похвалить лично? — старался прощупать почву, но Шофранка словно знала каждый шаг. Вопрос оставался подвешен. — Мне интересно иное… — потянул, дабы создать интригу к своей личности. — Как вас занесло в подобное русло? Заставил кто?

— Долг пред родиной, очевидно, — с некой нервозностью, она

перелистнула страницу предложенного. — Я не против поговорить об этом.

— То бишь, просто как доброволец ринулись под огонь?

— Можно и так сказать. Но к сему имелись и иные причины, — на деле, совсем не хотелось Собакину обсуждать подобное, ведь приятнее говорить о чем-то добром, легком, не кровавом. Печально вздохнул. Да и в прочем, не особо интересно. — Брата призвали, а сердце мое кровушкой обливалось, посему и решилась. Это все ради наших граждан, дабы вы могли тут учиться и веселиться.

Не торкнуло ничего у собеседника от подобных слов. Глазами своими не узришь — не поймешь. Да и что в этом мудреного?

— Это очень похвально, — с трудом подбирал чего сказать. Не принято подобные темы поднимать, а уходить от них — более того.

— Глядя на вас осознаю, что не зря задачу свою выполняю! Все ради мирного неба. Значится, опасность вскоре минует. По крайне мере, надо на это надеяться. Будем слушать чаще славную музыку, радоваться жизни и не бояться за близких, — на щеках девушки появились еле заметные ямочки, но она тут же перешла в «нападение». — А тут, ходит слушок, что вы, мол, дамский угодник!

— Чудные люди! — почти вскрикнул. — Нет слов. Как-то не сложилось у меня в браке, — приготовился сетовать.

— А лет вам сколько?

— Двадцать пять от роду.

— Пора бы уж.

— А кто спорит? Старался заводить романы — ничего не выходило. Но иметь славу «дамского угодника», — произнес с ноткой иронии. — Это уже слишком!

Шофранка покачала головой и перевела взгляд на сцену — ждала следующих артистов.

— В общем-то, я не полагала рыться в чужом белье. Третировать — тоже, — так прямо и дерзко представилось сказанное Нилу. — Вопросец к общему сведению. И обо мне, попрошу, плохо не думать! — приподняла указательный палец. — Если уж общаться, так знать коим образом вести себя, — огорошили слушателя подобные сведения, собственно, как и предмет обсуждения. — Ничего личного. Лучше поведайте мне чего интересного происходит там, за кулисами? Представлять вам свои рассказы не желаю — тьма тьмущая. У вас, думаю, повеселее будут, — она была права, но, честно сказать, особо делиться нечем.

Тем не менее, покопавшись в своем разуме, Собакин нашел чего сказать. Что-то додумывал, где-то приукрасил, иное само по себе звучало потешно — развлекал всяко даму. Все получалось отлично, диалог шел плавно, словно знакомы не первый год. Поболтали они минут двадцать, да пролетели они, как за пару секунд. Совсем не заметив, услышали аплодисменты — коллега вышел на сцену. Так ничего и не заказав, оба умолкли — простой этикет. Слушать, как вздыхают, умиляются, да лестные слова молвят иному, Нилу вовсе не хотелось. Вероятно, без лишнего понятно почему. Он мысленно выдвинул предположение, что позднее Шофранка за другим артистом увяжется. Подобного допустить никак нельзя! Пришлось пошевелить мозгами. Если уж внимание толпы снова невозможно получить, одного человека — вполне реально.

Внимательно слушал, замечал, как с распростертыми руками исполнитель делится воспоминанием о былом. Сидеть молча, отбросив все негодования, оказалось сложно. Хотелось высказаться, что в ноты вышедший не попадает, осанку держит непрямо, а взгляд притуплен. Быть может, старался Нил убедиться в собственной уникальности, а, возможно, сильно в юношестве затюкали, что ныне любой косяк замечал. Тогда твердили, мол, горбиться будешь — палку к спине приколотим, а тот, молодой и глупый, до определенного срока велся. Еще ужасней были другие байки. С жутью на сердце приходили слова матери, что если себя правильно не поставит — в цирке уродов будет выступать. От части, посему столь требовательно относился к собственному эго, ходил по струнке, за кою уже никто не дёргал. Всплывал и день, когда на очередном концерте, лет эдак в двенадцать, юнец на нервах расплакался — родители решили проучить, искоренить подобное поведение — в дело пошли розги. Кажется, вслед за тем жестоким воспитанием и начались проблемы с хромотой.

В подобных воспоминаниях он мог долго плавать, но тогда было вовсе не время тем заниматься. О страницах из жизни, на которых маленький растерянный мальчик учится жить с костылем, больно не любил думать. Врачи разводили руками, отец посмеивался, что симулирует, а проблема оставалась неизменна. Конечный вердикт — нервы. Разумеется, думалось Нилу, все это — бред сивой кобылы. Только нынче уж ничего не поделаешь — ждал излечения как манны небесной, а оно все не приходило. Стоит взять во внимание и то, что не к каждой болезни в ту пору имелся должный подход.

Иногда окунаться в минувшее полезно. На сцене выступать с тростью совершенно неприемлемо, уж если стоять может. Как мы по помним, в гримерку за ней сходить не успел. Дабы не гибнуть в огне скуки, перестать трепать себе нервы — дамочка не убежит, пока слушает, а вот если общение их зайдет дальше — всяко опора нужна. Пролепетав на ушко что-то нежно Шофранке, поднялся. Ее взгляд все так же был устремлен к сцене, посему волноваться о том, как нелепо перемещается Собакин, не стоило. Тем не менее, он это сделал, не смотря и на то, что освещение в зале оставалось приглушенным.

Отсутствовал не долго, забрал портсигар, палочку и пару иных личных вещей. Никакого лишнего груза. Обратно возвращался почти сияя. Мог бы, шел в вприпрыжку. Только вот, в поле зрения, рядом с его «фройляйн»<span class="footnote" id="fn_30542972_1"></span> оказался высокий мужчина. Он был тяжелым, с крупной фигурой и таким же носом. Молодые переговаривались, посмеивалась. Что не удивительно, Нил постарался скорее обозначить свое место и намерения по отношению к Шофранке. Незнакомец встретил грубо: молча кивнул, одарил недружелюбным взглядом. Сама же девушка, как и прежде, оставалась навеселе.

— Нил Тимофеевич, знакомьтесь, братец мой, Арсен Кхмалович! — через неприязнь, пожали друг другу руки, тем не менее, второй уступил сидячее место. Далее девушка выразилась на цыганском языке, обращаясь к родственнику, потом вновь перешла на русский. — Глянь, хороший человек, — и вновь от ямочек на щеках ее, нечто теплое озарилось в душе Собакина.

— Кстати сказать, — и сам Нил непринужденно улыбнулся, искренне и чисто. — А вы надолго здесь? — двусмысленно прозвучало.

— Где? — басил Арсен Кхмалович, видать принял за личную неприязнь.

— В Нижнем, — не отрывал взгляд от милой сердцу.

— Ой, — махнула крохотной рукой Шофранка. — Пока не залечит раны Арсенушка. Они не видны, но очень серьезны!

— Пожелал бы вам здоровья, — вздохнул Собакин. — Но отпускать вас совсем не хочется. Заходите еще в кафе, а также, к слову сказать, я чаще выступаю в кабаке близь Благовещенской. Заглядывайте на чашечку чая или чего покрепче, — посчитал сказанное лишним, но слово не воробей, вылетит — не поймаешь.

— Обязательно, коли уж общий язык нашли! — сердце облилось чем-то теплым, покуда девушка казалась все более привлекательной.

— С этим повременим, — нахмурил черные брови братец. — Пора откланяться, да домой воротиться, — Шофранке услышанное не понравилось. — Чувствую себя не очень, а без своей сестры милосердия не доберусь, боюсь, чего произойдет, — прощаться с дамой и Нилу не желалось.

Далее вновь разговоры на чужом языке. Они явно спорили, а Собакин лишь озадаченно глядел. Младшая что-то доказывала, Арсен пытался вразумить.

— Имею дерзость предложить миледи, если уж не вернетесь, провести вечер в менее официальной обстановке, — несколько неприлично было вмешиваться, но для Нила то — обыденность.

Родственники переглянулись.

— Ты чего, не видишь, — вступил Арсен, обращаясь к сестре, позднее вновь цыганский. Разгорался спор, в кой вступать Нил явно не собирался. Он не томился, думал, что сие разбирательство — семейные вопросы, но не более. Драки нет, чего волноваться? Явно не он виновник сего торжества. Побранятся, да перестанут, а он — получит желаемое. Прежде получал, а тут чего нет? Тем не менее, стычка быстро прекратилась.

— Я туда, да обратно, Нил Тимофеевич! — приложив руку к сердцу, молвила Шофранка. — Вы, главное, останьтесь здесь, ждите, — стремительно поднималась на ноги, да кланялась.

Брат взял под руку девушку, а затем вдвоем, мельком прощаясь, устранились. Они почти бежали в толпу, так стремительно покидая столик, что Нил успел лишь кивнуть. Странно. Бывает всякое, размолвки средь близких — не ново, а значится, на личные отношения ни коим образом не повлияет. Сказанное, в прочем, исполнитель принял прямо, продолжая слушать концерт.

Тогда он твердо решил для себя, что не покинет место до того момента, пока Шофранка не вернется. Закурил папироску, замечая, как тот неприятный глазу со сцены сменяется уж другой артисткой. Сегодня собралось достаточно незнакомцев, видать и правда не многие из круга общения Собакина желали присоединиться. Их можно понять, отчасти, ведь выступление пред раненым, пред уставшими и изнеможденными — морально тяжело. Как бы Нил не хвастался, не говорил, насколько ему все равно — на деле оказалось иначе. Нельзя сказать, что ему желалось плакать или заниматься самобичеванием, взглянул лишь иначе на обстановку в стране. Другие действуют, а его, если уж не касается — пусть. Нет никакой ответственности, для каждого своя дорога и путь — выбирает б-г. Небольшое состояния шока, тем не менее, имелось, тоже с растерянностью, однако это не мешает жить в свое удовольствие.

Слушая оперетту, многие поражались тому, на что вовсе способен человеческий голос. Нилу в свою очередь подобные трюки давно знакомы, мысли занимает совсем иное — возвращение Шофранки. Очевидно, не строил планов на продолжительное общение, но, тем не менее, ее поведение ставит врасплох и интригует. Даже инициатором не пришлось быть. Это, бесспорно, очень хорошо. Не положено девушке так вести себя, да и кавалеру ее — тоже. В целом уж надоели порицания со стороны Нилу, на секунду ему почудилось, что дама та — собственное отражение.

В томительном ожидании пролетел час. Одни музыканты сменялись другими, людей все меньше, а вечер близился к ночи. Нетронутая пища оставалась на месте. Полное неуважение персонала к гостям, подумал Нил. В иной ситуации возразил, поругался, да вызвал начальство — обыденность, в порядке вещей. Сейчас он решил концерты не устраивать, ведь если уж начнется суматоха, не далеко и столь желанную пропустить. А вдруг выгонят? Случалось уж такое не единожды. Тем более, когда Шофранка вернется, показывать себя в плохом свете — не лучшее решение. Приходилось терпеть. Нервы, тем не менее, не шалили — слишком уж настроился на правильный лад, на хороший и теплый разговор.

Когда длинная стрелка часов вновь обогнула круг — Собакину надоело сидеть, затекли ноги, но чудилось — осталось подождать еще совсем малость. Столько времени проводить в одиночестве — настоящее мучение! Был бы дома хоть у себя, почитал книгу, выпил или чего интереснее. Там есть прислуга, коли что, поболтать есть с кем. В кафе же, не смотря на огромное количество людей, внутри оставалась пустота, кою так и желалось разбавить. Раз уж ни собеседников, ни друзей (априори их нет!), всегда есть один верный и хороший товарищ — алкоголь. Пить невесть что, думалось Нилу, куда лучше, чем есть, посему потянулся к винной карте. Знал, что если Шофранка возвратится, застать его со стопкой водки, стало быть, не лучшая перспектива. Хотя и трезво объясняться со столь сложными людьми — затея куда хуже. Ничего страшного, вино всему поможет!

К третьему часу казалось, что на сцене комический номер, никак не благотворительный вечер. Это полная катастрофа. Совсем неинтересно, но ныне хоть навеселе. Пока ничего не мучает, только на вход все поглядывает. Скоро придет девушка и исправит сие упущение. Столь чистая и юная особа явно не соврала. Немного подождать… Самую каплю…

Капля оставалась и на дне второй бутылки к четвертому часу. Наверняка отмечать, что это много — не стоит. Без того понятно. Теперь Нил был не сказать, что подшофе, совершенно под турахом<span class="footnote" id="fn_30542972_2"></span>. Хоть вновь выступать выходи, ей б-гу. Только, стоит напомнить, что хмель действует сильнейшим депрессантом, посему часто вгоняет людей в слезы и агрессию, реже в счастье. Тут же огляделся он по сторонам, удивился, от чего еще не слышит грязное за спиной «пошли бы добровольцами песельники» или «наши в окопах гниют, покуда эти развлекаются». Точно переговариваются меж собой, явно неприятное молвят. Хотел бы он иметь изумляющий нейтралитет, только уже казалось — Шофранке дороги обратно нет. Среди таких же неприятелей слилась и все тут.

Выступление подходило к концу, откланялись последние артисты, но в зале еще оставалось кой какое движение. Люди мило беседовали, кто-то заводил грустные разговоры, то и дело слышались воспоминания с войны, но никто к одинокому столику не подходил. Существование Нила сталось совсем не сладостным, поражался сам себе чего сидит еще. Со стороны выглядел как гордый одиночка, но на деле нудился безотрадным занятием. Нельзя верить первой попавшейся, да сделал то. Все вспоминал последние слова Шофранки, но, облокотившись на руку, уж хотел погрузиться в сон.

Таким образом, сам того не замечая, витая в собственных грезах, совсем потерялся. Шумели на фоне, но в бреду все равно. Кажется, пришло время расходиться. Где-то слышалось шуршание веника, отгремели прощальные словечки солдат, да кто-то все чокался за дальними столами. В забытье Нил не выглядел несчастным и обманутым, совершенно наоборот. От столь незамысловатого занятия отвлек недоприятель.

Мамонов, явно тоже выпивший, принялся вопить, так стремительно приближаясь к спящему. Он был явно не в лучшем расположении духа, но оставался Нилу еще не замеченным. Крики приглушенные и совсем не разборчивые. Где-то в глубине души, если б услышал, подумал, что обращено к иному. Лишь громкий удар кулаком, кой заставил стол трястись, а Собакина вздрогнуть. Пробудившись, оглядел разъярённого Сашу, и глядел он так же, как как прежде — совершенно неэмоционально. Этот визит стал сюрпризом, да поражаться иль пугаться не спешил. На его месте завидев столь громоздкого и тяжелого человека, любой другой принялся бежать. Хотя отдых и прелестное средство, чтоб наконец покончить с хмельным состоянием, Нилу он нисколько не помог — все так же пьян. Знакомцы вглядывались друг другу в глаза, словно выжидая чего-то.

— В чем дело? — монотонно протянул Собакин.

— Терпел я долго, гнида, — от сказанного совершенно неприятным тоном можно было протрезветь. Непоколебимо мнилось слушателю — Мамонов покричит да вновь в слезы, сантименты<span class="footnote" id="fn_30542972_3"></span> всегда губили его. Словно подчиняясь чужой воле, аккомпаниатор продолжал вопить. Очередной удар кулаком по столу. Теперь несколько опешил Нил, да продолжал внимать. Мало ли, чего в голове пьяного. — Твое поведение, отношение к людям — слишком жестоко. Ты — садист, Собакин! — собеседник в свою очередь тихо усмехнулся. — Почему же вас до сих пор никто не проучил? С распутьем общайся как хочешь, а честных людей не трогай! Я все видел. Позор и только.

— На твоем месте я бы не связывался со мной, — улыбка не сползала с лица Нила. — Теперь ты ни аккомпаниатор, ни музыкант, маловероятно, что найдешь хорошее занятие в жизни. Могилу себе ж вырыл, — оглядел бутылку вина, в надежде обнаружить остатки. — Своей матушке передай, что ныне ты и есть таскуша.

Следующее действие можно было предугадать, да думал Нил, что слишком мягок Саша для удара. Находясь на дряблом стульчике, Собакин чуть не упал на пол и совершенно диву давал с того, чего себе позволяет некогда хороший знакомый. Неслабо заболело лицо, в глазу потемнело, а под веком появились невесть какие картинки. Если сейчас зрение не потеряет, то останется побитым точно. Как же с синяками выступать? Мгновенно схватился за трость, дабы была хоть кой какая защита. В спешке страшился оступиться, ведь пьяная потасовка закончится может чем угодно. Отмахивался, стараясь не выронить свое «оружие», но руки тряслись как перед смертью. Бешено стучало сердце в страхе за собственную жизнь.

Поднявшись на ноги, Нил отступил от Мамонова на приличное расстояние, но растерявшись, не ведал как поступить далее. Абсолютно дикий взор, сжатые кулаки противника наводили на жуть. Словно дикое животное, нападающий походил на медведя, который вот-вот набросится. Оба не в лучшем состоянии и совершенно это не лучшее время для выяснения отношений. Сталось даже обидно — вроде ничем не насолил, а коллега кулаками машет. За какую справедливость борется и кого защищает? Наверное, не очень важно, раз уж трезвым не удосужился сказать. Ничего не сотворил, а действия те совершенно не понятны.

Размолвка длилась от силы минуту, но чудилось — вечность. Хотелось Нилу отомстить, да прекрасно понимал, что в своем положении может лишь обороняться. Не ровня они друг другу. Кричать не мог, уж слишком неожиданной стала драка, словно петля давит на шею, заставляя молчать. Зрячий глаз видел с трудом, двоится все, а второй медленно оправлялся от удара. Происходящее как вне времени. Тогда подумал, вправду слепнет, ведь правый глядел так смутно, как через самую грязную линзу. Хотелось разобраться с собой, кричать, как малахольный, мол, мне больно, да продолжал стоять, словно выжидая развития событий. Мамонов от чего-то держался подальше, видать, собирался с силами — морально все еще слаб. Бежать Собакин не в состоянии, не мог — удар сзади нанесет и поколотит без всякого сострадания.

— Сейчас-то я задам трёпку, — совершенно неестественно, будто себе же не верит, Саша пришел в трезвый рассудок после секундного раздумья. — Забью до смерти! — дело жестокое и устрашающее, но не походит на реальную перепалку.

Конечно, чувствовать дыхание смерти пришлось бы в любом случае, вне зависимости от тона речи Мамонова. Спасение явилось так же внезапно. Наконец оставшиеся зрители спохватились, поняли беспомощность исполнителя. Эмоции переполняли, голова кружилась. Сильней всколыхнулась грудь. На подмогу уж бежали двое неизвестных, Нил чувствовал себя маленькой девочкой, раздумывая о том, коим образом стоит вести себя, чтоб не получить еще раз. Туманно казалось все вокруг, как в бреду.