Часть 8 (1/1)

Достоевский проспал. Опять. Который раз он просыпается позже нужного времени из-за собственного же безалаберного отношения к школе? Не знает ответа на этот вопрос, к сожалению, даже сам брюнет, поэтому, машинально закидывая нужные и не особо вещи в рюкзак, он старался не думать об этом. Вообще ни о чем не думать, ибо тезис ”Горе от ума” Грибоедова подходило сюда как нельзя кстати.

Завтрак сегодня отпадает уж точно: да и без разницы. Николай в любом случае позаботится о том, чтобы брюнет съел хотя бы бутерброд из столовой, которые к слову отвратительны.

В тщетных попытках найти подходящую осеннему сезону верхнюю одежду, Федор быстрым шагом покинул квартиру, резким движением от локтя закрыл дверь на ключ и пошел так быстро, как мог.

По приходу в школу прозвенел звонок. Он в априори опоздал, а это значит, что очень и очень скоро ему в журнал поставят двойку, ибо Галина Петровна, она же учительница химии, эти самые опоздания на голову не переносит, хотя частенько принебрягает графиком сама. Класс находятся на третьем этаже, а потому идти Достоевский будет долго.

***

Федор и Николай шли после школы. Слякоть с наступлением последнего месяца осени стала лишь более явной из-за зачастивших дождей, которые ныне заменяет и мокрый снег, что тает от одного лишь прикосновения с землей. Но Достоевского это вовсе не побеспокоило, посему он, будучи с утра запаздывающим, мало того, что не позаботился о том, чтобы надеть шарф с шапкой, так и вовсе шел в одной лишь рубашке, а ныне и в толстовке, позаимствованной у своего неизменного визави, что был категорически недоволен брюнетом, а именно его отношением к собственному здоровью:

—Федь, ну ты нормальный? Ты и так до этого болел неделю, а сейчас вообще заявился в таком виде? Благо у тебя есть я, так бы вообще шел продрогши: еще бы раз заболел! Ебанулся в край!

—Уважаемый, я понял ваше беспокойство и в ноги вам кланяюсь за оказанную добродетель, но извольте не повторять одно и то же четыреста восемьдесят седьмой раз, я не тупой, — саркастично ответил брюнет, параллельно поправляя капюшон толстовки и шмыгая носом от особо сильного порыва ветра, что, как назло, дул в лицо, от чего глаза слезились лишь сильнее.

Перейдя дорогу они оказались в подъезде общего дома и направились в квартиру Гоголя, который грозился тем, что откормит Достоевского борщем и напоит горячим чаем, дабы последний уж точно не схватил простуду или чего похуже.

Быстрым шагом пролетая через лестничные площадки оба в скором времени оказались у нужной двери. Открыв ее, Гоголь театрально сказал: ”Проходите, сударь!” На что в ответ получил тихое ”ага”.

—Коль, здравствуй, ты кого-то привел? – послышалось откуда-то слева.

—О, мам, привет! Ага, друга своего, Федю,— Николай, разумеется, был удивлен, но быстро взял себя в руки и ответил так спокойно, как только мог.

—Что ж ты меня не предупредил-то, — в коридоре показалась женщина лет сорока пяти, весьма доброжелательная на вид, с темно-русыми волосами, зелеными глазами, невосыкого роста и в фартуке: по видимому что-то готовила, — я б хоть прибралась! Ох, Федя, здравствуй, проходи-проходи! — произнесла она, как только увидела друга своего сына.

Когда Гоголь и Достоевский сняли верхнюю одежду и разулись, то оба, в сопровождении женщины, прошли в гостинную, что по совместительству являлось и обеденной: справа от выхода на балкон стояли четыре стула, окружающие стол. Из этой же комнаты шла дверь в спальню светловолосого, куда они и отправились.

Федор в момент ощутил, как же сильно он хотел спать: даже сидя на кровати он испытывал непреодолимое желание отдохнуть, что вскоре брюнету и удалось сделать, даже не смотря на весьма громкий монолог Николая. Как только последний это заметил, то он не удивился: по Достоевскому было видно, что он спал часа по два уж какие сутки, а потому лишь сел на кровать, положил голову брюнета себе на колени и начал перебирать его темные, с фиолетовым оттенком волосы. Все же, позволить себе подобное, когда Федор бодрствовал он не мог: не то, чтобы не решался спросить, а скорее боялся получить отказ.