Часть 71. Визит (2/2)

— И еще тебе приглашение пришло, — произнесла Машунька. — По-видимому, решение суда стало известно и родне Филатова, поэтому та бабушка тебя желает видеть с визитом. Пойдешь? Имеешь полное право как пойти, чтобы просто полюбопытствовать, так и не ходить, если не хочется. Просто напишешь ответ, что не можешь.

— Могу и сходить, — сказала Глаша и подумала. — «Наверное, там будет что-нибудь вкусненькое, поем хоть».

— Только одна просьба, Глаша, — уточнила Машунька. — Веди себя прилично, не позорь меня.

— Хорошо, мама, — ответила Глаша.

В воскресенье Глаша чуть принарядилась и отправилась с визитом. Не сказать, чтобы девушке хотелось увидеться с Филатовым, который, как она понимала, точно будет в доме, но желание поесть чего-нибудь вкусненького и, особенно, впервые в жизни нанести визит самостоятельно, без матери, было достаточно сильным.

Елизавета Георгиевна оглядела пришедшую гостью. Приличное пальто, хоть и видно, что недорогое, белый платок, светло-зеленое платье в коричневую клетку…

«Мать или из дворян, или дочь священника», — подумала женщина.

— Рада тебя видеть, Глаша, — произнесла Елизавета Георгиевна.

— Благодарю за приглашение, — ответила девушка.

В гостиной разговор продолжился.

— А с кем ты живешь? — спросила Елизавета Георгиевна.

— С мамой, — улыбнулась Глаша. — Моя мама дает частные уроки и занимается переводами.

— А другие родственники, они где? — продолжила женщина.

— Мама ушла от родителей еще до моего рождения, — ответила Глаша. — Потому что они не одобряли ее занятия нужным делом.

— Глаша, но ведь женщине и вправду не стоит зарабатывать на жизнь, разве что от нужды, — уточнила Елизавета Георгиевна.

— Я о другом: они не давали моей маме заниматься агитацией, — произнесла Глаша. — Мама всегда этим занималась и была вынуждена оставить это занятие только после того, как сменилось положение. Ей не хотелось мной рисковать.

Глаза Елизаветы Георгиевны округлились. Софья, которая с интересом слушала этот диалог, тоже донельзя изумилась.

— Мама была верным борцом за счастье народа, — сказала Глаша. — Она и в тюрьме была, и в ссылку ездила. А иногда ей удавалось откупиться в жандармерии. Ну вы же понимаете, о чем я.

— Лихоимство? — спросила женщина.

— Можно и так сказать, — ответила Глаша. — Когда домой к мужчине приходила, чтобы рассчитаться, а когда прямо и на столе в кабинете царская власть над мамой надругивалась.

Елизавета Георгиевна была донельзя шокирована и тем, что такое вообще могло произойти, и тем, что Глаша так легко об этом рассказывает.

— А в случае с Дмитрием Геннадьевичем мама вообще была вынуждена четыре раза пойти в номера — слишком тяжкое могло быть обвинение, — продолжила Глаша. — Но все обошлось. Да, конечно, неприятно, что суд признал маму виновной в греховном поведении и предписал пойти и исповедоваться, но и второго грешника тоже осудили.

Уже через час беседы Елизавета Георгиевна была готова на все, лишь бы выгнать новоиспеченную внучку, которая развернула настоящую агитацию с изобличением пороков жандармерии. И только вспомнив, что обычно визиты не стоит затягивать, чтобы не утомлять хозяев, Глаша предприняла попытку уйти, которая была на удивление сразу же поддержана.

— Глаша, а вы не думали никогда о том, чтобы пожить теперь и в другой семье? — спросила Софья.

— Вы что, Софи, я бесконечно предана своей маме и не имею никакого морального права ее оставить одну, — ответила Глаша.

Попрощавшись с хозяевами, девушка вышла на улицу.

— Софи! — выругалась Елизавета Георгиевна, едва Глаша вышла за порог. — Что это за предложения? А если бы она согласилась? Как ты могла спрашивать такое, не спросив меня первую?

— Maman [1], но ведь бедняжка не видела настоящей жизни! — воскликнула девушка. — Она не знает, как пользоваться столовыми приборами, грызла яблоко, будто дикий зверь — прямо откусывая от серединки. Намазывала варенье на кусок хлеба ложкой, пыталась намазать масло ножом для хлеба! Вы же видели, я ей как будто случайно намекнула на нож для масла, а она продолжила мазать хлебным. А что она говорит об устройстве общества… Димочка, frère [2], я же права? За такие слова и судить могут?

— За такие слова, sœur [3], на каторгу отправляют, — ответил Дмитрий. — Это уже не исправить другим обществом. Привязывать можно молодое деревце, которое только-только начинает расти, а не уже криво выросшее.

— Димушка, но ведь у юной мадемуазели вся жизнь впереди! — воскликнула Софья. — Она же пойдет на каторгу только потому, что mère [4] ее не смогла воспитать! Это же не ее выбор будет!

— Не все и не всех можно исправить, — произнес Дмитрий.

— Дмитрий, вот тебя-то точно уже не исправить! — возмущенно ответила Елизавета Георгиевна. — Ты, верно, мне скажешь, что хотел сделать так, чтобы несчастная не пошла под суд, но твое поведение! Не передать словами, насколько аморально!

— Но что вы от меня хотите, maman? — спросил Дмитрий. — Чтобы я взял и принялся воспитывать мадемуазель? Так вы меня ругать будете, как ругали papa [5], когда он нас с Софи наказывал. Вот только мы с Софи в крамолу не ударялись, в отличие от новоиспеченной дворяночки. Не спорю, может, если ее подержать в ежовых рукавицах, она и образумится, но кто сразу виноватым станет? Дмитрий. А не она.

— Доведете же до головной боли! — выругалась Елизавета Георгиевна и пошла к окну, чтобы немного постоять на свежем воздухе.

— Димушка, да она же будто озлобленный бездомный щеночек, который кидается на прохожих, думая, что защитит так себя, — сказала Софья. — Ей просто надо пожить в другом месте, в другой атмосфере… А ты о чем сразу? За каждую ошибку на хлебе и воде оставлять да пугать, что всыпешь хорошенько? А время от времени и бить, чтобы и вправду в следующий раз боялись?

— Вот ее-то, Софи, в отличие от нас, только так и надо воспитывать, — ответил Дмитрий. — Но mère, к счастью, тебя никогда не поддержит. Мадемуазель получила дворянское сословие — и пусть живет, как жила дальше, подальше от нас. Или ты что, хочешь каждый день смотреть, как мажут масло ножом для хлеба?

— Да у них, Димушка, верно и нож один для всего, — вздохнула Софья. — Бедная барышня, как же мне ее жаль!

— Я тебе уже предлагал, Софи, как можно пустить твою излишнюю сострадательность в нужное русло — поработай сестрой милосердия в больнице, — произнес Дмитрий. — Сразу же возненавидишь людей, а потом, когда бросишь это занятие, просто нормальной станешь. Какой и нужно быть.

— Mère не разрешит, да и мне, Димочка, дома очень хорошо, — ответила Софья. — Так что не пойду я никуда.

— Как знаешь, — сказал Дмитрий.

[1] мама

[2] братик

[3] сестренка

[4] мама

[5] отец