Глава 5 (1/2)

Промозглый туман в тяжелеющих легких…хруст заиндевевших листьев… всполохи фейерверка на искаженном лице… рубиновый бисер… мельтешат… тонкие лапки… мельтешат… красные ладони на скользком полу…

Пламя, пожирающее почерневший, искореженный остов…

Вздрогнув, Геллерт распахнул веки, тут же болезненно сощурившись. Здесь, над облаками, тусклое ноябрьское солнце вовсе не казалось таковым и предательски резало глаза. Недовольно поерзав в седле и окончательно проснувшись - хоть сны в последнее время становилось все труднее отличать от видений - убаюканный мерным ритмом крыльев Геллерт хмуро вгляделся в бугристое как смятая скатерть полотно скалистых предгорий в проплешинах сизых облаков. Ориентируясь по кажущемуся отсюда ручьем, вихляющему руслу Эльбы, он без труда различил узнаваемую даже с высоты птичьего полета макушку Дрездена, царственно раскинувшегося на оба берега. Но его путь лежал не туда, а чуть дальше на северо-запад, и здесь не было нужды в заклинании компаса - Шаттен отлично чувствовала направление.

- Braves Mägdlein*, - нагнувшись, хрипло шепнул он в ее ухо, и, сложив крылья, она резко ухнула вниз, прободая облачный войлок в крутом пике, от которого все его внутренности прибило куда-то к горлу. Спустя миг, наглотавшийся от неожиданности воздуха ртом Геллерт громко расхохотался, вцепившись в луку седла под дикий свист ветра в ушах. Благо, терморегулирующие чары работали исправно.

* - Хорошая девочка (нем)

Лишь у самых верхушек деревьев она вновь расправила мощные кожистые крылья, и готовый к толчку Геллерт выпрямился, бодро помотав головой, чтобы встряхнуть сбившиеся к макушке волосы. Да, Шаттен лучше всех знала, как согнать с него клочья мрачных дум.

Они еще некоторое время летели над густым с проседью голых деревьев лесом, бесшумные и невидимые - он благодаря Мантии, она - в силу самого своего естества. Местность в этой части Саксонии была обжита почти повсеместно, но со всем почтением к первозданной природе, так что маленькие города, представляющие собой с десяток домов, облепивших стены очередного средневекового замка, казались лишь скромными островками цивилизации в океане холмов и лесных чащ.

Вскоре впереди замаячил замок поновее, окруженный не домами, но виноградниками, уже обрезанными, но еще не убранными на зиму, и, почувствовав ободряющее похлопывание по шее, Шаттен плавно слетела вниз, с чавканьем воткнув копыта в блестящую, напитавшуюся осенними ливнями бурую землю. Пробежав немного по инерции, она перешла на шаг, тряхнув длинной, покрытой капельками дождя гривой, и в тот же момент Геллерт скинул капюшон Мантии-невидимки, привычно затолкав ее под одежду.

В конце концов, Ольбрих знает о его визите.

Сияющий бельмом на фоне высохших и совсем не впечатляющих в это время года виноградников, идеально-симметричный и торжественный замок Вакербарт был построен в начале XVIII века как личная резиденция магловского графа, но несколько лет назад его выкупил у обнищавшего рода Ольбрих-старший в качестве свадебного подарка единственному сыну.

Мой отец даже открытку бы не прислал.

Под копытами Шаттен захрустел мелкий гравий, и Геллерт спешился. Аллея, ведущая к замку, являлась одновременно центральной осью небольшого парка с незамысловатой, но не нагромождающей взор и не портящей естественный пейзаж геометрией. И, глядя на армейские ряды пирамидальных самшитов, на лужайки тщательно подстриженного газона и колонны крыльца, увитые зачарованными вечнозелеными виноградными лозами, Геллерт подумал, что Ханс, вообще-то говоря, весьма неплохо устроился.

И как раз вышел к нему навстречу, встречая на полпути.

Хочешь оценить, безопасно ли впускать в дом международного террориста?

- Геллерт! - окликнул Ханс басом, и только теперь тот в полной мере ощутил, насколько далеко позади остались школьные времена. Он помнил Ханса Ольбриха полноватым веснушчатым юношей, неглупым, но слишком застенчивым, чтобы это демонстрировать. Неуверенным в себе хвостом надменной Коко, на который та могла наступить, даже не заметив. Теперь же Ольбрих в прямом и переносном смысле окреп и набрал вес и походил на выросший из тонкого побега дуб - широкоплечий, несгибаемый, прочно укоренившийся в земле. И хоть теплый шерстяной костюм-тройка сидел на нем безукоризненно, куда больше ему пошла бы рубаха с закатанными до локтей рукавами и удобные рабочие брюки на подтяжках. Да, от робкого нежного паренька не осталось и следа. Лишь, может, искра добродушия на загрубевшем, на добрую половину скрытым густой каштановой бородой лице. Серьезно кивнув, Ханс протянул ему широкую лапищу. - Давно не виделись.

И не виделись бы еще столько же, да?

- Здорово, Ольбрих. Симпатичное гнездышко, - пожимая его мозолистую ладонь, хмыкнул Геллерт, попутно по привычке отмечая, что на Шаттен тот взглянул, сознательно взглянул, без страха и даже без удивления. Любопытно. - Самое то, чтобы вырастить свору детишек. Сколько их уже у тебя?

- Всего лишь двое, - пожал плечами тот, с сомнением оглядывая кожистые крылья, сложенные вдоль костистой с торчащими позвонками спины. - Позвать конюха?

- Не стоит, - любовно похлопав Шаттен по шее, кровожадно ухмыльнулся Геллерт. - Разве что пусть принесет пару цыплят на перекус.

Его же в доме ждало куда более изысканное угощение. Познакомившись и зачем-то показав ему двух пухлых розовощеких младенцев, Свенья, жена Ольбриха, пригласила гостя к ломившемуся от традиционных для Саксонии блюд столу. Здесь был Sauerbraten с олениной и картофельными оладьями, и суп из коровьего рубца, и еще многие другие вкуснейшие яства немецкой кухни, напоминавшие Геллерту сейчас картон. Немного распалить его аппетит удалось только местному вину из винограда сорта Goldriesling, который выращивался исключительно в этих местах и больше нигде в мире.

Налегая больше на ароматное золотистое вино, нежели на еду, Геллерт невпопад отвечал на светский лепет, посредством которого Свенья пыталась придать происходящему некое подобие ужина. Фруктовая кислинка вина напомнила ему что-то. Что-то, что вертелось на языке яркой резвой вспышкой, никак не давая поймать себя...

Наверное, молча хлебавший наваристый суп, грузно сложив локти на столе, Ольбрих счел его молчание за раздражение, а может, и сам не вынес нависшего над столом дамоклова меча, но после третьего блюда, не дождавшись десерта, предложил показать Геллерту виноградники. Швырнув салфетку на почти не опустевшую тарелку, тот без всякого сожаления отвесил взволнованно притихшей фрау Ольбрих едва заметный поклон и вышел вслед за ее мужем в плотную влажную прохладу ноябрьского вечера, закуривая на ходу.

Табачный дым, вырвавшийся из его сомкнутых губ, напоминал призрака, сквозь молочную прозрачность которого темное небо казалось каким-то тусклым и пустым.

Точно так же поднимающийся с горящих обломков дым скрыл все звезды в тот вечер…

- Я знаю, зачем ты пришел.

Голос Ханса прогремел в ушах Геллерта так, что тот еле сдержался, чтобы не вздрогнуть, обнаружив, что они оставили позади и замок, и конюшню с меланхолично похрустывающей куриными костями Шаттен, и успели прилично углубиться в ровные ряды обстриженных виноградных кустов. Стряхнув пепел с кончика почти догоревшей сигареты и с недовольством отметив, что измазал бурой грязью полы светло-синих брюк, Геллерт криво усмехнулся.

Неужели? Так даже проще.

- В таком случае не стоило тратить на меня продукты. Я насытился бы одним твоим “будет сделано”.

Уверенно хлюпая по влажной земле толстыми подошвами сапог, Ханс задумчиво глянул на него из-под нахмуренных бровей:

- Ты знаешь, что не в моей власти принимать подобные решения. Почему не обратился к отцу?

Род Ольбрихов не входил в число древнейших магических семей Германии, однако, маглорожденная бабка Ханса сумела поставить на ноги унаследованную от мужа и почти разорившуюся лавку колониальных товаров и выкупить небольшой сталелитейный завод на торгах, который затем подарила сыну. А тот в свою очередь взрастил из него целый комплекс предприятий, вобрав в сферу семейного влияния практически все отрасли тяжелой промышленности - от добычи железа и выплавки стали до производства станкового оборудования, локомотивов, судов, рельс, а также артиллерийских орудий. Последнее в годы Франко-прусской войны обогатило семью настолько, что даже принятый в 1900-м году запрет смешанных производств практически никак не повлиял на состояние их дел. Большую часть предприятий отец Ханса, желая обойти и запрет, и магические налоги, попросту переписал на своих родственников-маглов со стороны покойной матери. Тем более, что концерн с самого начала был известен широкой публике под ее девичьей фамилией - Крупп.

Геллерт знал, что договориться с таким предприимчивым человеком, не составит труда, тем более, когда обеим сторонам соглашение исключительно выгодно. Так что даже не стал отправлять к нему Винду, с успехом очаровавшую высшие чины магловского правительства Германии (да и пусть лучше не отвлекается от разгадки шифра Эткинда). А вот Ханс. Ханс - дело совершенно другое. Геллерт хотел на всякий случай лично удостовериться, что тот не станет чинить ему препятствия, и теперь, увидевшись спустя столько лет, уже вовсе не был в этом уверен.

Но, раз уж Ханс узрел в его визите угрозу, грех не воспользоваться обработанной, засеянной страхом почвой.

- Я обратился к тебе, потому что именно ты отвечаешь за выплавку почти всей стали в стране, а значит, именно ты решаешь, куда и на что она потом пойдет. Я думал, став отцом, ты, наконец, перестанешь прятаться за тень собственного?

Это Хансу явно не шибко понравилось, и он резко остановился, расправив широкие плечи и воззрившись на Геллерта с сердитой откровенностью:

- Ты хочешь, чтобы я перераспределил мощности нескольких десятков заводов и перенаправил промышленность всей области. Думаешь, я не понимаю, зачем тебе это нужно, Геллерт?

- Тем лучше, что понимаешь, - довольно кивнул он. - Это поможет тебе организовать все максимально эффективным образом.

Ханс ожидаемо взорвался:

- Да ты хоть представляешь, о чем именно просишь?! В чем пытаешься заставить меня участвовать? Это уже не игры, Геллерт! Не забастовки и громкие речи с трибун, и даже не взрывы на вокзалах.

Слегка задетый Геллерт окатил его ушатом презрения.

- Я перестал играть в игры в четыре года, Ханс. К тому же ты слишком давно знаешь меня, чтобы допускать, что я не понимаю, что делаю. Я ВСЕГДА лучше всех прочих представляю последствия своих действий, - отшвырнув окурок, облетевший пеплом в воздухе, он твердо добавил. - Это произойдет. С тобой или без тебя. Но лучше бы с тобой, Ольбрих. Едва ли на чашах весов твоего отца ты перевесишь выгоду, которую ему сулит мое предложение, - криво ухмыльнувшись, он не глядя махнул на белеющий в сумраке замок. - Надеюсь, твоя милая женушка еще не успела привыкнуть к этому дивному месту?

Упоминание семьи подействовало ровно как надо. Стиснув похожие на кувалды кулаки, Ханс мрачно уставился на землю под сапогами, не рискуя больше сомневаться в серьезности его намерений.

И правильно. То, что грядет, уже не остановить. Но если приблизить кризис, контролировать его, не дать развиться в настоящую мировую катастрофу, может тогда волшебники всего мира, наконец, поймут, что я прав. Ждать понимания от таких как Ханс сейчас, в сытые времена, бесполезно. А вот когда города содрогнутся от грохота магловских орудий и привычный мир начнет поглощать пламя…

Алое пламя плясало на останках дирижабля, и его узкие желтые лепестки яростно взвивались высоко в чернильно-розовое небо.

Он был там.

Он видел.

Примчался на зов пылающей метки - но только для того, чтобы, опалив жаром легкие, увидеть объятого огнем Альбуса с поющим фениксом на груди.

Мгновение.

Это длилось всего лишь мгновение, но с тех пор Геллерт не мог ни спать, ни есть, ни ясно мыслить. Он буквально горел изнутри, плавился как тот несчастный дирижабль, и не было его обожженному разуму пристанища нигде, кроме как в том пламени. И как мотылек, бьющийся о нагретое фонарное стекло, он бросался в него снова и снова. И снова.

Глупец!

За эти годы он почти убедил себя, что Альбус Дамблдор - инструмент, орудие, досадная ошибка юности. Заноза в плоти его самолюбия. Что-то одно из этого списка, а может и все сразу. Да что угодно, но только не это пронзительное, переполняющее, окрыляющее чувство близости к чему-то великому, чистому и бесконечно прекрасному.

Феникс был знаком.

Гоня сквозь ночь на первом подвернувшемся автомобиле, прочь от толпы маглов и прибывающих авроров, Геллерт почти не разбирал дороги. Образ, выжженный на сетчатке, маячил перед ним, ослепляя.

Но разве может быть иначе, когда сумел заглянуть в глаза вечности?

- Геллерт?! Ты вообще меня слышишь?...

- А? - рассеянно моргая, словно его угораздило засмотреться на солнце, он вернулся в поблекший пейзаж настоящего, и ему понадобилось несколько мгновений, чтобы узнать Ольбриха. - Ммм, что ты сказал?

Ханс совершенно очевидно готов был ему врезать. Но все же устоял перед соблазном, поиграв желваками и скрестив руки на груди под жалобный скрип натянувшейся ткани пиджака.

- Я сказал, - повторил он, четко выговаривая каждое слово, - чтобы ты шел к бесу, Гриндевальд. Я не присоединился к тебе после школы и уж точно не сделаю этого сейчас! Но я не идиот и знаю, на что ты способен. Поэтому выполню все, что тебе нужно, если поклянешься, что больше ни о чем ни меня, ни моего отца не попросишь, и что больше я никогда тебя не увижу!

В другой день Геллерт бы еще немного подразнил его веселья ради, но сейчас вдруг почувствовал тошноту, не имеющую ничего общего с выпитым на пустой желудок вином, и спазм - словно бы в животе скрутилась тугая пружина. Стоять по щиколотки в грязи среди скрюченных обрубков виноградных кустов резко стало физически невыносимо.

- Чем быстрее ты все организуешь, тем меньше вероятность, что мне придется вернуться, - уже не глядя на Ольбриха, Геллерт звонко свистнул. В мгновение ока Шаттен зависла над его головой, бесшумная как всегда. С мерзким чавканьем оттолкнувшись от земли, он взлетел в седло. Антигравитационным чарам в его исполнении давно уже не требовалась волшебная палочка, и среди волшебников это обычно производило фурор, которым Геллерт с удовольствием лакомился, отщипывая понемногу, как восточными сластями. Но сладкого сейчас явно было недостаточно.

- Не подведи меня, Ольбрих, - бросил он с высоты и, не удосужившись попрощаться, оставил его далеко внизу.

***</p>

Изначальный порыв был - наведаться в один из пользующихся определенной славой магловских кварталов Берлина, но в итоге, отослав Шаттен обратно в Нурменгард, Геллерт воспользовался нелегальным порталом в город, занимающий второе после Парижа место в его личном списке табуированных столиц Европы.

Ирония заключалась в том, что офис “Патентного агентства К.Ф.” располагался на Райдер-стрит в шаговой близости от Сент-Джеймского парка. И, ступая по утопающим в утреннем тумане дорожкам, слыша за каждым стволом отголоски счастливого смеха, Геллерт не мог не думать о том, вспоминает ли Альбус те их прогулки в последнюю зиму XIX века всякий раз, как идет сквозь парк на встречу со своим любовником?

С этим мистером жгучее совершенство.

Геллерт, разумеется, сразу же навел о нем справки, но только лишь убедился, что Кабра в точности соответствует впечатлению, которое производит. Самовлюбленный, нарциссичный, искушенный холостяк с выкупленной ложей в Ковент-Гарден и постоянным членством в самом скандальном мужском клубе Лондона. Геллерт знал немало таких как Кабра.

Так почему именно он?

В Кабра должно было быть что-то особенное. Иначе никак. Альбус никогда не стал бы связываться с тем, кто не способен оценить его по достоинству и кто сам того не достоин. И несмотря на его кажущуюся готовность сделать шаг навстречу и открыть сердце любому нуждающемуся, Геллерт знал, что на самом деле, по-настоящему близко Дамблдор подпускает лишь очень и очень немногих избранных.

И это выводило его из себя.

Поэтому он обязан узнать.

Взлом и вторжение на частную собственность с учетом владения Мантией значительно упростился и во многом потерял свою былую азартную прелесть. И все же на третьем этаже, полностью отданном под агентство, Геллерту пришлось заглушить свои шаги заклинанием, ибо даже в этот ранний час здесь уже вовсю кипела жизнь в лице юноши, бойко сортирующего внушительную пачку писем, бандеролей и газет по папкам «клиенты», «бюро» и «личное». Одет он был скромно, но исключительно аккуратно, и время от времени позевывал, широко открывая большой как у птенца рот.

Любопытно, что еще входит в перечень твоих обязанностей?

Коротко махнув рукой, Геллерт заставил окно распахнуться, впуская сквозняк, тут же сметший всю корреспонденцию на пол. Смачно выругавшись, молодой секретарь полез под стол, а незамеченный Геллерт тем временем проскользнул в кабинет с латунной табличкой «Ф. Кабра Фейн». Как он и предполагал, охранное заклинание на двери было серьезное, но далеко не такое неприступное, как думалось его хозяину. Так что, оказавшись внутри, Геллерт без труда восстановил чары в точности. И снял Мантию.

Расположение агентства в центре Лондона сказало о процветании маленького бизнеса мистера Кабра столько же, сколько обстановка в его кабинете - о его любви к роскоши и комфорту. Начиная с мягкого ковра, в котором туфли Геллерта утонули по самые шнурки, и заканчивая зеленым шелком обоев на стенах и дорогой мебелью - большим письменным столом из акации с орнаментом из бронзовых цветов, высоким кожаным креслом с изящно выгнутой спинкой и настольным светильником из слоновой кости, исполненным в виде сатира, страстно обнимающего дриаду под сенью ее густой листвы и по совместительству абажура. И это не говоря уже о внушительной библиотеке с рядами тисненых золотом корешков, волшебном сейфе производства компании Trésor, двумя картинами неизвестного автора, но вполне известных сюжетов по обе стороны двери и, разумеется, отменным видом на Сент-Джеймский парк и поблескивающую за ним Темзу из высокого панорамного окна.

А этот Кабра знает как обустроиться со вкусом.

Даже с поддержкой Розье и еще нескольких весьма зажиточных волшебных семей Геллерт не мог позволить себе такой кабинет. И какая разница, нужен он ему или нет! Фыркнув, он обогнул стол и по-хозяйски развалился в кресле.

И встретился глазами с Альбусом.

Точнее с его небольшим, с ладонь портретом в серебряной рамке. Рисунок был выполнен карандашом и явно рукой волшебника, ибо изображенный на нем Альбус в отличие от героев картин на стене дышал и глядел на Геллерта совсем как живой. Тем самым своим пронзительным, все понимающим взглядом.

А затем вдруг улыбнулся.

Геллерта пробрало.