10 глава (1/2)

Высокая блондинка в очках с задорным хвостиком на затылке возвышается над Олегом, сидящим за столом Грома. Он втягивает носом воздух, отмечая для себя — омега. Она и выглядит как типичная представительница своего второго пола: хрупкая, с аккуратными чертами лица, гладкой светлой кожей, и огромными зелеными глазами на маленьком личике, да и пахнет чем-то цветочным… Ландыши что ли?

— Здравствуйте, а Дима тут? Он писал, что до обеда будет в участке, — щебечет девушка. И тут же хохочет, как будто в ее вопросе есть что-то смешное.

Олег мягко улыбается и, немного наклонившись вперед, произносит:

— Вы — его девушка?

— Сестра, — отзывается подошедший к ним Дима и берет ее за плечи, отводя подальше от Волкова на свою сторону стола, как будто Олег может ее съесть.

— Жаль, — с хитрой улыбкой отвечает Олег, — тебя бы в хорошие руки.

Дима строит кислую мину, так сильно сморщив нос, что даже очки чуть приподнимаются на переносице, делая его похожим на сердитого кота. Олег же, изображая сожаление, стреляет глазами на подошедшего хмурого Грома, который, увидев его, тут же теплеет взглядом и даже немного поднимает уголки губ, но радость свою явно пытается от посторонних скрыть, потому что вместо того, чтобы поздороваться с Волковым, он протягивает руку омеге и пожимает ее маленькую ладошку.

— Привет, Вер. Что, снова принесла этому оболтусу обед? — Олег поджимает губы, стараясь не засмеяться от того, с какой отеческой любовью Игорь говорит о Диме, потому что тот явно этим недоволен. И только после того, как Гром подает руку еще и напарнику, он обращается к Олегу. — Ну что, здравствуй, начальник службы охраны. Какую сахарную косточку ты нам сегодня принес?

Олег очень бы хотел сказать, какую именно, но тут дама, очень милая и привлекательная дама, так что Волков только кивает на стаканчики кофе, стоящие на каждом рабочем месте. На одном из них, кроме привычного М.И.Г., нарисован мультяшный песик. Олег до сих пор помнит умиленное лицо баристы после его вопроса, умеет ли она рисовать.

— Ну что ж, — прячет Гром улыбку в свой стаканчик, явно заметив сюрприз, и кладет перед Волковым толстую папку. — Раз вы нам ничего не принесли, мы сами вам подкинем работы. — Олег поднимает на него удивленный взгляд, и Игорь пожимает плечами: — Мы с Димой решили перечитать судмедэкспертизы; кажется, мы все же что-то упустили.

Игорь так и стоит над ним, касаясь боком Олегова плеча, разбирая содержимое папки, деля дела на три равные части, стараясь больше не поднимать глаза. А Олег буквально ощущает исходящий от него восторг и счастье от того, что спустя всего несколько часов после знаменательной их ночи Олег с самого утра уже у Игоря на работе, хоть ему даже нечего им принести для дела. Если бы у Грома был хвост, он бы прямо сейчас им вилял.

Волк Олега и сам очень рад и даже вываливает язык от радости, становясь похожим на собаку. Олег слышит его довольное урчание под сердцем и берет предложенные Громом папки, которые, на самом деле, не имеет права видеть.

Читает он не очень внимательно: причина смерти все та же, никаких новинок они найти просто не могут, а наблюдать за краснеющим от его близости Игорем — намного более приятное занятие.

Они сидят очень близко, почти плечом к плечу, и Олег периодически касается под столом Игорева бедра своей коленкой. В этот момент кончики его ушей краснеют, хотя он упорно делает вид, что ничего не замечает. Олег немного отдаляется, утыкается в свою папку и переворачивает страницу. А потом, немного подождав, снова проезжается по шершавой джинсе на ноге Грома икрой, затянутой в черную брючную ткань. Уши Грома краснеют еще пуще прежнего, от чего у Олега невольно выделяется слюна.

Напротив Дима переговаривается с сестрой; та, активно жестикулируя, что-то рассказывает, посмеиваясь, а Олег только и может думать о том, какие на вкус будут эти красные от смущения уши Игоря. Волков бы облизывал каждый завиток, кусал бы мягкие хрящики, немного царапая клыками, проталкивал бы язык в чуть горьковатую ушную раковину, а Игорь обязательно бы сдержанно стонал, сжимая зубы, делая вид что ему не так уж и хорошо. Но Олег бы знал, Олег чувствовал, как и сейчас, еле уловимый смущенно-возбужденный запах. А после он бы сцеловывал стоны с Игоревых жестких губ, вылизывал бы колючий подбородок, скулы, щеки, горло. И, наконец, прокусил бы…

Перед внутренним взором встает лицо Сережи — растерянное, испуганное, отчаянно-бледное. И голова вновь проясняется, выбрасывая пошлые образы. Олег убеждает себя, уже который раз, что все это — только ради Сережи, ведь только ради него Волков здесь, только ради него он проводит часы рядом с Громом. Изо дня в день, каждую неделю Олег тут исключительно ради благополучия Разумовского.

Но, смотря на такого красивого, такого желанного сейчас Игоря, который наконец поднимает на Олега свои серые бездонные глаза — увязнуть в них, как в трясине с головой, и ничего больше не надо — Олег совершенно себе не верит.

И становится так горько и так стыдно за свои…

— О, я знаю этот препарат, — звонкий девичий голос вырывает его из болота фантазий. Дима, через плечо которого она что-то читает, поднимает на нее изумленный взгляд. Вера наклоняется и тыкает пальчиком в листок А4 в его руках. — Вот этот гормон, «Омегаверус» — подавитель; такая большая доза делается только для химической кастрации собак. — Теперь уже и Гром внимательно слушает девушку. Та пожимает плечиками, на которые накинута белая, крупной вязки кофточка, и с непосредственностью ребенка поясняет: — Но для них применяется такой же препарат, как и для Омег. Ну, понимаете, у нас же общие предки. Так вот. Кастрация им незаконна — слишком много побочек. Но можно обойтись без операции, что большой плюс — голос ее, высокий, мелодичный произносит эти страшные вещи с таким милым безразличием и задором, что Олегу становится не по себе. — Но лет десять назад это делали законно, — кивает она головкой и довольно улыбается. На щеках ее милые ямочки. И в этот момент Олег понимает, что они ведь с Димой — одно лицо. Ну очень похожи. Странно, что такой симпатяга до сих пор одинок. Надо это как-то исправлять.

Игорь наклоняется к Олегу и шепчет на ухо:

— Она — ветеринар. — И тут же обращается к Омеге: — Ты уверена, что человеку тоже ее хватит?

— Вполне, — утвердительно кивает девушка. Кажется, она собой очень горда.

Олег ей, если честно, тоже. Он начинает рыться в своей папке, находит название препарата.

— Сколько, говоришь, там доза?

— Доза «Омегаверуса», рассчитанная по содержанию в сыворотке крови — около тысячи миллиграмм в сутки, — читает Дима.

Игорь выпучивает глаза и показывает цифру гормональной нагрузки своей жертвы, ткнув в нее пальцем. Волков заглядывает в последнее дело и хрипло выдыхает:

— Такая дозировка у всех.

— Это рецептурные препараты, — продолжает девушка. — Их не могли им давать просто так. Тут дозировка выше средней раз в десять. Не очень верится, что все четверо хотели устроить себе бесплодие.

— Может они дружили, и это — какой-то ритуал? — предполагает Дима.

— Или кто-то давал им эти таблетки без их ведома, — мертвенным голосом произносит Игорь.

***

Холодные капли текут за шиворот, мочат футболку, но Игорь все плещет и плещет водой из крана служебного туалета себе в лицо. Тошнота, подступившая к горлу в тот момент, когда Вера рассказала про таблетки, все никак не отступает, принося с собой муторное ощущение ненависти к убийце.

Когда-то давно, когда умер отец, Игорь очень хотел семью. В какой-то степени Прокопенко ему ее заменили. Но он хотел свою собственную, любимого рядом и общего с ним ребенка. Потом Гром понял, что у него не получается завести отношения ни с омегами, ни с женщинами-бетами — это все походило на суррогат. И он смирился с тем, что всегда будет один. Только сейчас Игорь понимает — это потому, что такой он, неправильный и больной извращенец, может любить только альфу, и они никак, если даже очень сильно захотят, не смогут родить общего ребенка. Кто-то из них вообще должен будет отказаться от детей. Вчера, когда Игорь понял, как много значит для него Олег, он осознал, что готов на подобный шаг. Ведь только истинные могут чувствовать то, что он чувствует сейчас, а Олег — однозначно его истинный. И Игорь может выбирать, кто действительно будет его семьей — ребенок или любимый человек.

Но даже, если это случится, в чем Игорь очень сильно сомневается, это по-прежнему будет его собственный выбор.

Но когда кто-то решает такие вещи за других… этот человек не должен оставаться на свободе. Никто никогда не имеет право решать за других иметь ему или не иметь потомство. Ни родители, ни близкие, ни тем более какие-то обезумевшие маньяки. Это исключительно базовое право. Как право на жизнь. А этот ублюдок лишил этих несчастных омег обоих этих прав.

— Кошкины дети, — рычит он, рукой разбрызгивая по сторонам воду из крана, — какая же гадость, он еще и травил их планомерно...

— Мы найдем его, обещаю, — говорит Олег, стоящий все это время подле него. И Игорь так сильно ему благодарен за то, что рядом, за то, что не говорит ни слова все это время, пока Игоря кроет от жгучей ненависти и омерзения.

— Я так заебался, Олеж, — Гром хрипло скулит, вцепляясь мокрыми руками в черную идеально отглаженную рубашку, и глядит с отчаянием в голубую спасительную радужку. Ткань под пальцами мгновенно промокает, но Олег не отнимает его рук, только прижимает к себе, поглаживая по лопаткам горячими ладонями. А Игорь все пытается понять, почему именно это дело так сорвало у него крышу. Ведь столько в свое время трупов видел, столько убийств, жестких, хладнокровных. Он, привыкший к этому черному городу, никогда так еще не переживал за жертв. Дело было в том, кого именно убивали или быть может в том, что рядом оказался Волков, разбудив в нем чувства, которые так давно спали? В том числе и чувство эмпатии? — Как надоела гниль вся эта, — хрипит он в чужое плечо, — безнаказанность, система эта прогнившая, решающая за нас. Я ведь каждый день это на улицах вижу. И мудак еще этот, решивший, что он право имеющий. — Игорь поднимает лицо, всматриваясь в Олега, в его суровый изгиб бровей, в волевую челюсть и плотно сжатые губы, в то, как выражение жалости на лице сменяется чем-то отчаянно-пламенным. — Он должен сидеть, слышишь, Олеж. Он должен быть наказан, слышишь меня, — шипит Игорь сквозь зубы.

— Да, — кивает Олег и обхватывает скулы Игоря руками. — Да, он будет наказан, — и целует.

Так неожиданно и с таким напором, что Гром даже вздох не успевает сделать — только встречает горячий влажный язык, врывающийся внутрь.

Они стоят поздним вечером в туалете пустого участка и отчаянно целуются, пожирая рты друг друга будто это — последний их шанс выжить, будто они единственные, кто есть друг у друга. Два альфы, два человека, отчаянно жаждущие поймать убийцу, два одиноких на самом-то деле мужчины. Игорь чувствует это одиночество в Олеге по тому, как тот к нему прикасается — не так как вчера, осторожно, боясь спугнуть, а как-то отчаянно жадно, и в этом не только сексуальная жажда, в этом отчаянная нужда в близости. И Игорь тот, кто как никто желает ему эту близость дать. Потому что сам жаждет ее до скребущей когтями боли за грудиной.

Игорь буквально задыхается в поцелуе; воздуха не хватает, голова кружится, хочется всего и сразу — целовать жесткий рот, прижимать Олега как можно ближе, чтобы никогда его больше не покидал. Внутри него оказаться хочется, как тогда, когда боялся этого до трясучки, когда не мог принять кроющие его эмоции и ощущения. А сейчас их так много и так мало одновременно. Ему нужно намного больше.

Игорь толкает Олега вперед, прижимая к дверце кабинки; та скрипит под их общим весом и распахивается, впуская внутрь. Остро пахнет хлоркой после вечерней уборки, но Игорю все равно. Он придавливает Олега к перегородке, отрывается от чужого рта только для того, чтобы впиться в шею, буквально вгрызаясь в жажде ощутить чужую плоть как можно ближе, и только чудом не прокусывает кожу клыками, хотя очень хочется. Олег фыркает:

— Игорь, я не игрушка-жевалка, — и начинает расстегивать ему ширинку.

И это действительно отвлекает — проворные пальцы быстро справляются с пуговицей и молнией и накрывают набухший член. От контраста прохладной ладони и горячей кожи Игорь чуть не взвывает в голос, но вовремя приходит в себя и зарывается носом Олегу (тот по-прежнему застегнут на все пуговицы, хорошо хоть галстук не напялил) в воротник рубашки, вдыхая смесь запахов какого-то явно дорогого одеколона и естественного свежего запаха тела. Игорь рычит в раздражении и дергает воротник, пытаясь расстегнуть мелкие черные пуговки, от чего одна не выдерживает напора и отлетает куда-то на пол, звонко брякая. Игорь не придает этому значения, сует нос в яремную ямку Олега и кладет руку плашмя на основание его члена поверх брюк, кайфуя от ощущения толстого узла под пальцами. Волков охает и отнимает руки от Игоря, протестующе гортанно ворчащего на это как пес, у которого отбирают кусок мяса. Гром получает в ответ короткий и грозный рык, и мгновенно подчиняется, ждет. Хотя секундное промедление кажется равным бесконечности. Олег не теряет времени зря — он поспешно расстегивает свой ремень, ширинку, и перемещает руку Игоря на свой член. Гром понимает мгновенно — кладет руку на узел, надавливая, а второй обхватывает влажную головку кольцом из пальцев, и начинает двигать рукой, как самому нравится, с нажимом, параллельно вылизывая солено-горькие ключицы, кайфуя от вкуса, ощущений и запаха. А запах, о, он просто отменный. Так ярко пахнет альфой, так горько и сладостно, рука на члене так правильно двигается — достаточно жестко, но не до боли, и Игорь мычит сквозь зубы, на грани слышимости, сопровождая каждое свое слово движением запястья:

— Ты.., — стон в ответ ласкает уши, — лучшее.., — Игорь поднимает лицо, смотря на красный рот, — что со мной.., — и выдыхает перед тем, как поцеловать, — случалось.

Олег мычит в поцелуй, вздрагивает всем телом, и выплескивается в его руку. Игорев член в чужой судорожно сжавшейся руке начинает пульсировать, и вяжущий запах чужого горячего семени толкает Игоря к краю — оргазм выворачивает наизнанку, бьет по нервам электрическим разрядом, такой горячий и леденящий одновременно. Перед глазами — белые вспышки света, под руками — чужие сильные плечи; Игорь вцепляется в них, как за последнюю точку опоры; а в яйцах наконец — блаженная пустота. Когда сознание проясняется, он находит себя в чужих объятиях, еле стоящим на ногах, прижимающимся щекой к чужой горячей и колючей щеке.

Олег размерено дышит ему в затылок, щекотно потоком воздуха приподнимая волоски, целует в висок и и блаженно мычит:

— Ты тоже.

Игорь хмурится, не сразу понимая, о чем он, отодвигается, заглядывая в глаза — в них искристое веселье и любовь. Любовь же, Игорь не ошибся?

— Ты тоже, — повторяет Олег, и Игорь вспоминает, что сказал почти на пике оргазма.

Восторг захлестывает штормовой волной, не оставляя после себя никаких больше сомнений и эмоций. Игорь показывает его как умеет, жадно целуя такой обожаемый рот.

Олег улыбается в поцелуй.