I. Это может стать проблемой (1/2)
Хвала отчалившим. Счастливого пути.
Погрузочный зашкаливает счетчик
На корабле – ко дну бы не пойти,
У океана слабый позвоночник.
В Ковчег не допускают одиночек,
И мы друг к другу в гости к десяти
Приходим с тортиком.
Нас некому спасти.
Хвала Отчизне. Что бы без нее
Мы знали о наркотиках и винах,
О холоде, дорогах, херувимах,
Родителях и ценах на сырье.
Отчаянье, плоди неуязвимых.
Мы доблестное воинство твое.
В. Полозкова. ”Хвала отчаявшимся”
</p>
***</p>
“Это может стать проблемой”.
Это короткое предложение было первой четко оформленной в голове Боргова мыслью в тот момент, когда он впервые увидел фотографию Бет Хармон, напечатанную в шахматном еженедельнике на тусклой, блеклой, почти не сохранявшей цвета газетной бумаге. Даже на этой бумаге, она выделялась из всего, что Боргов доселе видел в шахматах, настолько ярко, что он даже поперхнулся утренним кофе и, опасаясь за одну из немногих парадных рубашек, тут же отставил чашку.
Жена даже не обратила внимания на его смятение. За все двадцать лет, что они прожили вместе, все виды эмоций, которые могли отразиться на его лице, она могла пересчитать по пальцам и смятение явно не входило в их число.
- Дорогой, тебе разбавить кофе? - спросила она чересчур любезно, как будто они были на очередной пресс-конференции. Ни капли заботы, чисто необходимая реакция на хоть какое-то его действие, просто формальность.
- Нет, спасибо, - ответил он, даже толком не понимая о чем она спрашивала, но зная правила “игры в формальность” не хуже шахматных.
- Как скажешь, дорогой, - пропела она. Боргов едва заметно поморщился, снова погружаясь в чтение.
Бет Хармон.
Он покатал это имя на языке. Мог ли он раньше слышать его где-нибудь? Кажется мог. Не в силу ее выдающихся успехов, но в силу того, что в шахматах любое женское имя, которое употребляется вне какого-нибудь унылого турнира города Союза или как у них там - штата, довольно большая редкость. Если это имя не употребляется в ироничном контексте, конечно. Имя Хармон не употреблялось иронично. А значит девчонка уже тогда была редкой фигурой. Но уж точно не была опасной, Боргов был уверен, что так далеко, чтобы добраться до него, ни одной девчонке не продвинуться.
Про себя Василий тут же полушутливо окрестил ее “проходной пешкой” и сам улыбнулся своей шутке одним уголком губ, единственная улыбка, которую он мог себе позволить в отношении нее.
Кажется, около полугода назад на каком-то внутрисоюзном турнире, в курилке заговорили о девчонке-американке, играющей с действующим чемпионом страны. И вполне закономерно, как на тот момент казалось, провалившейся. Обсуждалось это сугубо мужской компанией, под крепкие папиросы и с известной долей насмешки. Василий слушал тогда краем уха, даже видел как кто-то из коллег разбирал данную партию. Можно было бы поинтересоваться, но в нем взыграла какая-то нелепая гордыня, он не видел смысла интересоваться девчонкой. Если действующий чемпион смог ее разбить, то это не зайдет далеко. А действующего чемпиона США он уже разбивал. Это было, как ни крути, одной из амбициознейших целей советского пропагандистского аппарата. Наряду с атомной бомбой и освоением космоса.
Боргов так и не стал вмешиваться в разговор и узнавать подробности фиаско незнакомой ему, казавшейся бесперспективной американки. Единственной мыслью, невольно мелькнувшей на задворках сознания, было желание узнать как она выглядит. Он почти не видел шахматисток вне Союза, да если и видел, то издали, традиционно женщины играли друг с другом и даже тогда редко попадали на крупные турниры. Но и даже с теми он не имел возможности пообщаться, жена следила за ним если и хуже, чем КГБ, но точно с неменьшим рвением. Все женщины-шахматистки, которых он знал и с которыми когда-то играл, были похожи друг на друга, иногда так сильно, что сейчас бы он и не вспомнил как они выглядели, для него они отличались только по стилю игры. Но и тот был посредственным, как и сами эти девушки. Они скорее раздражали, чем страшили его, как комары на их семейной даче под Москвой.
Василий ненавидел посредственность. Он потратил сорок лет, чтобы убить в себе посредственность, убить все человеческое и оставить только машину, механизм, компьютер, который не чувствует и не ошибается. Внутри этой машины не было места для интереса к личностям своих соперников. Они отличались по любимым дебютам, слабым местам в миттельшпиле и месту в рейтинге Эло. Остальное было никому не нужными сантиментами.
Именно поэтому, когда он увидел фото, некоторые мышцы его лица невольно дернулись, скрывая еще какую-то эмоцию, которую никогда не видела его жена.
“Советский шахматист боится только КГБ” - шутили его товарищи по шахматам, конечно, только среди тех, кому могли доверять. - “Противники - это меньшая из его проблем”.
Боргов не боялся Хармон. Если и может произойти на турнире хоть что-то, что способно его напугать, это не матч с этой девчонкой. Но будет интересно взглянуть на нее в тот момент, когда он вернет ее на место, поставив какой-нибудь максимально обидный, нелепый мат. В этом что-то было, в том, чтобы вернул ее на место именно он. Что-то возбуждающее его совсем не так, как обычные победы. Неправильно возбуждающее.
Мужчина позволил уголку рта приподняться чуть выше и потянулся за отставленной чашкой. Кофе неприятной горечью обжег язык, Боргов поморщился. Стоит ли быть лучшим шахматистом в мире, если хороший кофе он мог позволить себе выпить только на международных соревнованиях? Дальше границ Союза ничего, даже близко напоминающее настоящий кофе, не попадало. Поэтому приходилось пить эту растворимую бурду в ожидании когда его, жену, сына и пару особо матерых КГБшников в приданое отпустят на не очень вольные хлеба, отвоевывать честь страны.
Боргов уже давно был спокоен за честь страны. И он был совершенно спокоен о том, чтобы играть, впервые за почти десять лет с какой-то рыжей девчонкой. Кофе его волновал куда больше.
“Но почему тогда это может стать проблемой?” - иронично пропищал внутренний голос, который Василий, изо всех сил стремящийся стать “deus ex machina”, привычно прогонял прочь из головы.
- Дорогая, где будет проходить следующий заграничный турнир? - спросил Боргов у жены, заглушая неприятный комариный писк в голове. У него у самого турнирами был расписан ежедневник на год вперед, но супруге нравилось принимать участие в его шахматной жизни, будто бы тот факт, что она сопровождала его на его турниры делал ее хоть как-то причастной к его выигрышам. Он, в свою очередь, тоже старался быть хорошим мужем, поэтому делал вид, что это так и есть.
- Мехико, дорогой, - снова угодливое пение без поворота головы. Она жарила блинчики, он отметил это также краем сознания. Центральную его часть занимала мисс Хармон.
“Интересно, доберется ли она так далеко”, - подумал он с ядовитым любопытством. А вслух сказал:
- Надеюсь, в Мехико подают хороший кофе, - без эмоций произнес он, переворачивая очередную страницу, невольно пытаясь спрятаться от пронизывающих его карих глаз Элизабет Хармон.
***</p>
Месяц спустя…
Ее названная мать была увлечена своим Мануэлем ничуть не меньше, чем Бет была увлечена шахматами. Бет не догадывалась, было ли дело в ревности или просто в нервозности перед встречей с неизведанным, но ее нервировали каждая их улыбка и каждый их напускной смешок в сторону друг друга. Чувство ревности ей в себе было найти куда тяжелее, чем нервозность, ревность лежала за пределами логики, которой она руководствовалась во всем, включая шахматы.
На этом турнире должны были быть русские. И это внушало куда больше беспокойства, чем то, что мать возвращалась домой в три часа ночи, раскрасневшаяся и слегка захмелевшая, шумно снимая туфли и раздражающе громко щелкая выключателем в ванной. Бет пыталась заснуть, прокручивая в голове варианты скандинавской защиты, но как назло, чем дальше от начала партии она отходила, тем больше в голову лезло мыслей, которые крепкому сну совершенно не способствовали.
В первые пару дней она уже успела увидеть русских, правда только издалека. Не смогла высмотреть отдельных известных ей по фото шахматистов, помимо нескольких журналистов вокруг серыми тенями маячили пугающе похожие друг на друга лица КГБшников. Они никогда не ходили поодиночке, разговаривали тихо, смотрели изучающе. Бет поняла, что эта сплоченная мрачная кучка людей, говорящих на все еще мало понятном ей языке, пугала ее до чертиков.