В сети (2/2)

Судя по всему, страница у Пети была новая: фотки лишь питерские. Будто он даже вспоминать о своей московской жизни не хотел. На каждой третьей, а то и чаще, фотке была физиономия Игоря. Одного или с Петей и обязательно с подписью: ”Мой суровый майор”.

”Мой суровый майор способен усваивать лишь шаурму. Простите, шаверму”, - и Гром, кусающий свою порцию обеда, ”Мой суровый майор, оказывается, вовсе не суровый”, - и они втроем с Прокопенко смеющиеся над столом, полном свежих пельменей, ”Мой суровый майор ненавидит соцсети, но это не мешает мне постить его”, - и взмокшая спина Грома перед боксерской грушей.

Гром тихонько засмеялся, увидев их общую фотку. Хазин скривил дурацкую физиономию, окопавшись в одеяле, а Гром хохотал, притягивая эту текстильную гусеницу к себе. ”Петька-дурачок и суровый майор”. Какой же он... его дурачок.

И вот Петька очнулся. Слабо моргал, едва дергал пальцами, хрипло дышал в маску. Но дышал.

Злобно посматривал на Игоря, когда тот опять устраивался на ночь на стуле, довольно жмурился, когда Гром целовал пальцы Хазина, и плакал, когда его мужик водил по исхудавшему телу влажной тряпкой.

- Петьк, ну ты чего? Скоро уже домой поедем.

Однако ”скоро” это наступало слишком долго. Ослабленный старой зависимостью организм, жесткий удар уложили Петю в казенный дом почти на месяц. Подвижность ног восстанавливалась хорошо, речь - чуть хуже, а вот тремор пальцев уходить не желал никак. Хазин злился, ругался с врачами, затыкал себя в самый последний момент, чтобы не нахамить еще и Игорю. А очень хотелось. Непослушные пальцы не могли удержать даже вилку, и Игорю приходилось кормить Петю, чередуя еду, переданную теть Леной, и поцелуй. Пока никто не видит, он пытался сгибать пальцы, представляя, что держит ложку, ручку, телефон, но выходило плохо. Сплошная дрожь. Такая беспомощность Хазина убивала.

Дома стало полегче. В громовской, такой привычной, хатке Петя упрямо ходил, подпирая плечом стены. Также упрямо сам натягивал на себя домашние штаны, даже не пытаясь завязать резинку, упрямо шипел на Игоря, когда тот пытался заправить их постель и еще более упрямо потихоньку пытался расправить одеяла и покрывало сам.

Телефон перестал выпадать из рук еще спустя месяц. Печатать было тяжело и будто бы больно. Хазину в глубине души еще и страшно было трогать новую игрушку, когда исправная работа старой такой чуть не заменила близким людям самого Петьку. Но Игорь очень настаивал, чтобы смартфон всегда был подле Хазина, - будто бы тот сейчас мог быть где-то, кроме дома, - и то и дело намекал настроить доступ в привычные аккаунты, помахивая своим аппаратом.

Все же Петя сдался. Он очень долго вбивал пароль слабыми пальцами, сбивался, злился, но все же зашел. Тут же всплыла отметка о новом подписчике. Закрытый аккаунт surovyiGromAzeka ответную подписку принял мгновенно. Всего лишь одна подписка и теперь, вместе с Петей, один подписчик.

Боже. Под сотню фотографий Пети, Игоря, их квартиры, отделения и их двоих. На новой, выложенной только утром, Петя держится за стену у книжной полки и рассматривает, что спионерит почитать сегодня. Подпись из одного всего лишь слова: ”Мой”. Вчера на странице появилось фото длинных ног в форменных брюках на фоне рабочего компа. ”Отчет держит. А дома Он ждет”. Еще чуть раньше - огромный букет пионов, - Петя оглянулся на оригинал - сфотканный на вытянутой руке. ”Ему”.

”Мой”, ”Он”, ”Ему” - все с большой буквы, и все в окружении фотографий их пары. Там были и старый кадры, сделанные до трагедии, и совсем новые, сделанные втихую. И каждый из них был фиксацией Их жизни, Их отношений. Их любви.Петя долистал до самой первой публикации. Там были запечатлены две мужские руки- крупная, загорелая и бледная в пластыре - на фоне больничной койки. И такая же лаконичная подпись: ”Живой”.

Петя сам не понял, в какой момент начал вытирать слезы. Губы растянуты в улыбке, а соленые капли катятся.

- Живой..., - он повторил шепотом, смакуя слово, и рассмеялся.

Живой. И с Игорем. А пальцы он еще разработает.