Пролог. Энха. Маг-убийца (1/2)

До ночи добраться до замка Энха не успела, и, когда сгустились сумерки и начала вылезать нечисть, пришлось заночевать в придорожной деревеньке на двадцать дымов. Постоялого двора здесь, разумеется, не было, и девушка попросилась в первую попавшуюся хату. Радушная хозяйка напоила её молоком с медовыми кнедликами, а когда она поела, один из детей подошёл к ней и подёргал её за рукав котты:

– Панночка, расскажи сказку.

Из-за занавески, отделявшей горницу от повалуши, тут же высунулись ещё две любопытные детские головки.

Настроение у Энхи было совсем не радостным и не сказочным. Хотелось забиться в какой-нибудь тёмный угол, где её бы никто не видел и не трогал, и там повыть вволю, а ещё лучше взять вилы и пойти заколоть какую-нибудь нечисть, чтобы выплеснуть боль. Однако хозяйка предоставила ей ночлег, накормила ужином и не взяла за это ни медяка, и Энха не могла ответить неблагодарностью. Поэтому пришлось заставить себя улыбнуться и согласиться. Дети тут же сгрудились вокруг неё, однако не успела она распевным речитативом произнести даже первую строфу сказания о Нинпу, как внимание всех домочадцев привлекли голоса на улице.

Уже было почти темно, и нечисть повылезала из своих дневных убежищ. В деревню она забредала каждую ночь, а то и дневала здесь, сворачиваясь до размеров кулака забиваясь в какую-нибудь щель, а с наступлением темноты разворачиваясь в саженных тварей. Поэтому селяне после захода солнца носу из домов не казали. И если сейчас рискнули выбраться на улицу, значит, что-то случилось.

Энха вышла в тёмные сени, там прихватила вилы, приоткрыла дверь и выглянула. Крупной нечисти поблизости видно не было, только мелкий штух пытался потрогать лапой сидящего на заборе кота, а на пыльной разъезженной дороге стояло трое селян. Двое из них были вооружены вилами, один – цепом; они постоянно озирались, но больше всего их внимание было направлено в сторону далёкой речки, протекавшей в четырёх вёрстах от деревни. Там, где на берегу у опушки леса прилепился хутор Вишвица, явно что-то происходило.

Самого хутора видно не было – даже в ясные дни можно было рассмотреть только край сушильни, все остальные строения были скрыты за деревьями. Но сейчас казалось, что там что-то движется. Или кто-то. Время от времени мерещились едва заметные вспышки света.

– Гоблины напали, – тревожно предположил один селянин. – Вишчики отбиваются.

– Подсобить надобно, – заметил другой.

Словно в ответ ему с околицы послышался вой мроя. Селяне с беспокойством зашарили глазами по окрестностям. Помочь-то оно надо: будь это день, мужчины вооружились бы кто чем и пошли, но ночью перейти лес и болото, полные нечисти, не рискнёт даже маг.

– Что за свет? – спросила Энха.

Вишчики могли отбиваться факелами. Против гоблинов горящая палка почти бесполезна – эти твари длиннорукие, против них нужно что-то длиннодревковое – но, возможно, бой идёт с нечистью, которая огонь очень сильно не любит.

Движение прекратилось, вспышки тоже. И сколько люди ни вглядывались, больше ничего видно не было. На сердце стало тревожно.

На дороге стремительно возникла высокая худая фигура с лапами почти до земли. Вместо головы у твари был словно обрубок, прикрытый пульсирующим капюшоном.

Мрой!

Селяне выставили вилы, Энха привычно скользнула в сторону, быстро оббежала мроя по дуге и зашла ему за спину. Мрой развернулся к ней и ударил ментальной волной. В голове и спине мгновенно отдалось болью, однако Энха, невзирая на боль, сделала два шага к твари, чтобы полностью завладеть его вниманием. Мужчины, оказавшиеся теперь у него за спиной, немного рассыпались и неслышно приближались. Энха сделала ещё шаг к мрою, тот чуть присел, готовясь к броску, но сделать его не успел – двое селян почти одновременно всадили в него вилы, а третий огрел цепом. Тварь заревела и выдала вторую ментальную волну. Затылок снова отдался болью, Энха почувствовала во рту вкус крови, тоже подскочила к мрою и яростно пригвоздила своими вилами к земле его капюшон, и селяне принялись остервенело колоть вилами и колотить цепом тварь. Мрой вывалился из мира демонов давно – шерсть его была длинная, жёсткая, а внутренности походили на мышцы и кости – и только беловатая жидкость, вытекавшая на дорогу вместо крови, говорила о том, что это не зверь, а потусторонняя тварь.

Умер он быстро. В момент его смерти во все стороны пошла ментальная волна, Энха успела броситься на землю, чтобы пропустить её над собой, селяне поморщились, вытащили вилы из трупа и вытерли их о траву.

В стороне Вишвицы было тихо и темно.

– На заре надо будет пойти туда, – сумрачно сказал один из селян, прислушиваясь к тяжёлому шуршанию на околице.

– А теперича, хлопцы, по домам, – скомандовал тот, что был с цепом. – Чует нечисть человеков на улице.

Повторять два раза не пришлось.

Утром вышли, едва рассвело и по окрестностям перестала шуршать нечисть. Четверо мужчин, к которым присоединилась и Энха. Дорога шла сначала через небольшое торфяное болотце, поросшее толстым слоем мха. Из-под одной купины выглянул гуль, попытался взять в ментальный плен одного из селян, чтобы увести его за собой в болото, но был быстро заколот вилами, забит цепом, посечён совней на куски и кинут на краю болота – по возвращению его следовало подобрать и сжечь, чтобы не возродился. И дальнейший путь прошёл спокойно.

А вот на подходе к хутору в траве около тропы нашли труп хозяйского сына – он лежал навзничь лицом в папоротник, на спине его зияла огромная рана, куска мяса и позвоночника просто не было.

Энха присела над ним на корточки, внимательно осмотрела рану. Потом тревожно переглянулась с селянами.

Кто и чем нанёс такую рану? Это не животное и не копьё гоблина – они оставляют другой след. Это не когти мроя или чуся – раны, нанесённые ими, длинные и рваные. Яхайки и ушлёпки плюются кислотой и бьют ментально, а если физически – то лапами, когти у них маленькие. Сугут не вырывает мясо, а просто замораживает. Вененка сдавливает щупальцами, сминает, пока не переломает все кости и не порвёт мышцы. А нежить так не умеет.

– Хаттат? – не очень уверенно предположил один из селян.

Все с сомнением переглянулись. Хаттаты были нечистью крайне опасной, но к счастью редкой, сама Энха видела его первый и последний раз лет пять назад. И как выглядят раны, оставленные им, никто доподлинно не знал.

Шагах в тридцати от первого тела нашлось и второе, принадлежавшее хозяйке. Рука её была срезана вместе с куском ключицы и валялась невдалеке от трупа.

Все снова переглянулись, очень сильно не уверенные, что стоит и дальше валить всё на хаттата.

Тело хозяйской дочки нашлось уже на опушке. Она лежала на спине, ноги её были раздвинуты, подол котты задран, штаны содраны. В её груди виднелась сквозная рана, в которую можно было просунуть кулак.

Тревога сменилась холодным липким страхом.

Если рану ещё можно было свалить на хаттата, то насилие над девичьей честью – хотелось верить, что посмертное – уже нет. Ни нечисть, ни нежить этого не делают. Гоблины могут пустить по кругу девчонку, прежде чем убить её и съесть, но они не могут нанести такие раны.

Вывод напрашивался один.

– Человек, – сумрачно и недоверчиво озвучил один из селян.

– Маг, – подтвердила Энха.