землю накроет холод. людей — страх (2/2)

— Джейсон, — молодой вождь сдержанно улыбается, но за его улыбкой, очевидно, прячется нечто большее; нечто, что Салим пока опознать не может.

— Эрик, — веточки в волосах вздрагивают в нарочито почтительном кивке.

И Салим понимает — по взглядам, по жестам, по тому, как леденеет смеявшийся минуту назад Джейсон — что-то случилось между этими двумя. Что-то очень, очень плохое.

— Моя имя Салим, — спешит он разрядит грозовое молчание, и вождь с явным усилием переводит взгляд на него.

— Эрик. Что привело вас сюда?

Вождь выглядит обеспокоенным, это сквозит в нахмуренных светлых бровях и изломе тонкой линии губ, в том, как напряженно, что очень не похоже на человека восточного племени, он держится, накрыв ладонью рукоять висящего на поясе кинжала. Он, несомненно, молод, но по нему нельзя сказать, что неопытен или не может похвастаться мудростью — в каждом его движении заметна сила, не грубая, но ладная, даже выносливость скорее, дремлющая в жилистых руках и ждущая своего часа. Судя по налипшим тут и там на одежду комьям глины и мазкам ее же на тонких пальцах, сердце Эрика отдано гончарному делу, и работает он наравне со всеми, не боясь в прямом смысле пачкать руки.

На его шее болтается Рысий коготь.

— Нам нужно поговорить, — как всегда заходит издалека Салим.

— Вы можете говорить здесь, мне нечего скрывать от моих людей.

Кажется ли Салиму, что самая настоящая боль мелькает в глазах вождя, когда Джейсон после этих слов фыркает вдруг насмешливо. О Четверо, сколько еще тайн Салиму предстоит встретить, а может, и разгадать на пути? Он смотрит на собирающуюся вокруг них толпу, стянутую сюда любопытством, собирается пару секунд с мыслями, поглаживая древний клык под рубахой, будто он может помочь, а потом… Потом Салим рассказывает историю о Тенях снова. Замечая, как страх рождается в глазах людей, как прижимают к себе ближе матери не понимающих ничего детей, слыша, как смех молодых превращается в испуганный ропот, так похожий на шепот взрастившего их ветра.

— Мы должны дать отпор, — уже не настойчиво, но устало завершает Салим свою речь. Слова эти кажутся теперь настолько привычными, будто не четверть луны тому назад он покинул свое племя, но долгие, долгие годы отделяют его от мирной когда-то жизни.

Эрик сомневается — не так, как сомневалась Рейчел. Он не оценивает риски, понимая, что сражаться придется, нет, он думает о природе, самой сути вещей; вождь не верит, что новый Цикл начался так скоро после прошлого. Салим, если честно — тоже. Слишком еще свежи воспоминания об огне и боли, охвативших Долину.

Эрик сомневается, и Салим может его понять, но сейчас на раздумья нет времени, их и так порядком задержала метель.

— Эрик… — от звука собственного имени сомнение в глубине карих глаз мешается с виной. И за секунды до того, как вождь откажется, Джейсон усмехается, вновь неожиданно для всех:

— Рейчел согласилась.

И, пусть прозвучала так, что явно намерена была задеть, эта фраза вдруг становится для Эрика решающей. Он кивает, и с кивком сомнение уходит, оставляя только боль, которую он то ли не скрывает, то ли скрыть не может.

— Ладно. Мы с вами. Только… Не сейчас.

Сердце у Салима падает.

— Не сейчас?..

— У нас Инициация на носу, — выкрикивает кто-то из толпы. Не возмущенно, неуверенно скорее — понятное дело, страх и мрак это не то, чего всем хочется накануне празднования. Салим и сам с радостью присоединился бы, если бы не так густо клубился над Теневым пиком туман и не было таким не по-весеннему тусклым солнце.

— Равноденствие через четыре дня, потом Инициация и еще день на общий праздник. Четверть луны — это все, что мы просим.

— Инициация может подождать следующего сезона, разве нет?

— Нет, Салим. Это против традиций; мы не можем нарушить ход времени, даже не зная, чем это все обернется в итоге. И если, — расправляет Эрик плечи, — кому-то суждено не вернуться из боя, как могу я позволить ему не иметь Покровителя, хотя время пришло. Четверть луны, и мы ответим на твой зов. А пока могу лишь предложить вам присоединиться к празднованию сегодня. Пока мы все еще можем им насладиться.

Насладиться, думает Салим, смогут им далеко не все, но Эрик в своем решении непреклонен. Он уходит, и толпа постепенно расходится тоже — все возвращаются к работе и приготовлениям: кто тащит в огромную кучу только что добытую древесину, кто, перепачканный, как и вождь, глиной, направляется к мастерским, кто, поправляя на поясах ножи, устремляется из лагеря прочь.

— Проверять силки, — поясняет Джейсон за плечом негромко, но Салим все равно вздрагивает от неожиданности. — Выбора у нас особо нет. Отойдем? Не хочу лишних ушей, откровенность это по части Эрика.

Джейсон, оглядевшись почти воровато, ведет его к краю лагеря, туда, где в ложбинке меж двух высоких холмов, поросшей густым колючим кустарником, почти не слышно ветра.

— Думаешь, нас никто отсюда не услышит?

— Не услышит, — фыркает Джейсон. — Я знаю, поверь мне.

— Все-то ты знаешь, всю Долину вдоль и поперек.

— Я знаю достаточно. Мне положено. А теперь слушай, Салим, потому что времени у нас практически нет, и я не про сейчас. Нам нужен третий амулет, и он единственный, о котором я знаю, и он близко, а значит-

— Третий? Третий… О чем ты вообще говоришь?

— О Пятый, ты чем смотришь вообще? Мервин! Я думал, он успел пять раз тебе показать все, что у него есть, пока вы болтали в метель.

— Мервин?.. Джейсон, что?..

— Амулет! У него амулет, среди всех этих… Безделушек. Как ты мог не заметить?

— Ну извини, — шипит Салим, стараясь не повышать голос, — я был не в том состоянии.

— И чт… — Джейсон щелкает зубами, выдыхает медленно через нос, неожиданно сдаваясь. — Да, ты прав. Прости. Но амулет у Мервина, тот, что волчий, и я думаю, мы сможем выторговать его без проблем. Главное, не давать ему знать, насколько это важно.

— Кому, амулету?

Джейсон бросает на него тяжелый взгляд и вздыхает:

— Да уж, у тебя и правда улей в башке. Но я вообще говорил не об этом. Третий амулет, — он кладет ладонь Салиму на плечо и мягко разворачивает в сторону Орлиного пика, указывая на него пальцем свободной руки, — вон там.

— Откуда ты знаешь?

— Ты задаешь слишком много вопросов, — ладонь с плеча исчезает. — Я просто… Знаю. Считай, что привиделось. Слушай, дай мне договорить. В общем, нам нужно куда-то туда, я думаю, мы поймем, когда будем на месте. Восточные сейчас заняты Инициацией, и поверь, для них это слишком важно, чтобы отвлекаться на какую-то там… Смерть. Понимаешь? Я предлагаю сходить к Орлиному пику и вернуться сюда, они как раз закончат с празднованием, и мы двинемся к Озеру. С тремя амулетами и Восточным племенем. Что скажешь?

— А давно тебя интересует мое мнение?

По Джейсону видно — еще немного, и он зарычит, но Салим, привыкший болтать с Мервином, просто не успевает останавливать себя от колких реплик. Вообще-то было бы неплохо ценить, что Джейсон вдруг так потеплел, будто оттаял, выбравшись из владений Ледяного волка, поэтому Салим одергивает себя и спрашивает только — искренне, не чтобы злить сильнее:

— А Мервин и амулет?

— Заберем после возвращения. Пусть пока не придает этому никакого значения.

— А если он отдаст его кому-нибудь?

— Ну, если никто не забрал его до этого, думаешь, кто-нибудь позарится сейчас?

— Ну а если Мервин уйдет сам?

— Салим… — Джейсон вздыхает на остатках терпения, — слишком много вопросов, а? Просто… Как-нибудь не дадим ему уйти. Что-нибудь придумаем, ладно? Пошли. Если мы отправимся сейчас, то вернемся как раз на четвертый день к вечеру.

И выходит, не дождавшись даже реакции, из их маленького укрытия, направляясь к чернеющим в раскисшем снегу кострищам. Что ж, заметил Салим или нет, второй амулет оказался у них, и это, вне сомнений, было хорошо. Хотя, зная Мервина, радоваться пока было рано.

К счастью, кое-что, что может удержать Мервина в племени до их возвращения, обнаруживается само без каких-либо усилий с их стороны.

Точнее, кое-кто.

И этот кое-кто вполне себе мило болтает с Мервином, когда Салим с Джейсоном возвращаются на поляну. Кое-кто оказывается парнем на вид едва ли старше пятнадцати, и, судя по тому, что амулета у него на шее нет никакого, это не так уж далеко от правды.

— Ха, это Джоуи, — хвалится Мервин, как будто парнишка — одна из побрякушек, которую нужно сбыть подороже. Тот только улыбается чуть смущенно:

— Привет.

— Вы знакомы? — фыркает Джейсон будто бы даже осуждающе, но скорее всего он просто не верит в то, что такой как Джоуи может хоть как-то быть связан с таким как Мервин.

— Ну, уже да.

— Я Салим, — накаляющуюся обстановку приходится спасать, как всегда разряжая неловкое молчание. — А это Джейсон. Он сегодня немного не в духе. Как и большую часть времени, в общем-то.

Недовольный, пристальный взгляд Джейсона Салим выдерживает с легкостью, на улыбку Джоуи — улыбается в ответ. Парнишка ему нравится, и Салиму не хочется, чтобы тот чувствовал себя неуютно, что в компании Мервина и Джейсона обычно происходит неизбежно. Салим просит, мягко наводя на продолжение разговора:

— Составишь нам компанию, пока мы выходим из лагеря? Заодно расскажешь, чем вы тут занимаетесь. Как тебе?

Джоуи кивает.

— Конечно. Мы сейчас заняты Инициацией: один день празднования в честь каждого, кого она ждет, — они проходят вереницу нор и мастерские, звенящие громкими голосами. По тому, как Джоуи расправляет вдруг плечи, светясь гордостью, Салим сразу понимает, что прозвучит дальше. — Сегодня как раз мой день.

Значит, Джоуи только-только исполнилось семнадцать. А выглядит моложе. Наверное, все дело в улыбке, совсем еще мальчишеской, или в оленьих глазах в обрамлении длинных ресниц. Да даже в волнистых волосах, отпущенных почти до плеч — призванных, видимо, делать Джоуи более похожим на старших, но настолько очевидно, что напротив только сильнее выдающих его настоящий возраст.

— Салим, — это Джейсон снова касается его плеча, вырывая из мыслей.

— Чего?

— Нельзя нам сегодня в горы.

— Чего? — глупо повторяет Салим, пытаясь осознать, что поменялось за те пару минут, что они шли к выходу из лагеря. Джейсон так настойчиво требовал пойти за амулетом как можно скорее и вдруг передумал; это было… Подозрительно, по меньшей мере. — Ты же сам сказал-

— Знаю. Но посмотри на Орлиный пик, видишь?

Салим не видит, в отличие от того раза с метелью: гора просматривается ясно, как никогда — горделиво, она утыкается прямо в безоблачное небо, совсем не как ее собрат на Западе. Но ведь Джейсон, наверное, знает лучше. Знает же?

— Ты уверен? Ты же знаешь, нам не стоит терять время.

— Уверен. Пойдем туда — погода не даст нам вернуться еще с четверть луны.

— И что ты предлагаешь?

— Выйдем завтра утром. Вернемся чуть позже, но хотя бы избежим непогоды.

— А что изменится, Джейсон, я правда не понимаю, мы же все равно-

— Да он хочет погреть задницу у костра лишний денек, — врывается вдруг в разговор Мервин с привычной ухмылкой. Вот только в этот раз Джейсон рычит с искренней злобой:

— Отвали, Мервин, или клянусь…

И Мервину, обескураженному вспышкой неожиданной злости, остается только поднять в защитном жесте руки.

— Да ладно-ладно, шучу же. Не обязательно вести себя как взбесившаяся лиса.

Обстановка снова становится напряженной. Да уж, долго находиться рядом Мервину и Джейсону действительно противопоказано; Салим спешит перехватить взгляд, полный злобы, и соглашается как можно мягче, пока дело не дошло до драки:

— Ладно. Ничего страшного, выйдем завтра с рассветом. Джоуи, мы можем пока чем-то помочь?

Джоуи явно обескуражен внезапной перепалкой: он смотрит то на одного, то на другого, но в итоге переводит взгляд на Салима, видимо, посчитав его самым адекватным из всей компании. Но не считая легкого испуга, парень, кажется, даже польщен тем, что его о таком спросили, как будто у него уже есть в племени какой-то вес, как будто он имеет право что-то решать и даже указывать. Пускай. После свалившегося на голову наказания в виде парочки грызущихся чужаков он, пожалуй, заслужил хоть что-то хорошее.

— Ну, у нас в племени все работают, даже Эрик. Наверное, — самодовольство сменяется неуверенным смущением ровно в тот момент, когда решение действительно приходится принимать, — отведу вас в мастерскую. Там никогда не помешают лишние руки.

— Хорошо, — улыбается Салим. — В мастерскую, так в мастерскую. Веди.

Мастерская обманчива на вид — изнутри больше, чем кажется, когда смотришь на нее с улицы. Ровные ряды полок с уже готовыми горшками жмутся к стенам, потому что основное пространство отведено для нескольких гончарных кругов. Такие Салим видит впервые, и ему, чисто по-человечески, интересно. Но он понимает, что — тоже чисто по-человечески — неправильно будет лезть туда, куда не просят, и потому он только смотрит на проводившего их Джоуи вопросительно.

Тот привычно теряется.

— Ну вы это… Проверьте, какие горшки уже можно обжигать, я… Я, если честно, не очень разбираюсь, я вообще-то с деревом работаю. Наверное, вам надо их трогать или…

— Я знаю как, иди.

Салим смотрит на Джейсона, вдруг подавшего голос, не менее удивленно, чем Джоуи. Вот только тот сразу же благополучно сбегает, а Салим остается с Джейсоном, который сегодня особенно вспыльчив, один на один в небольшой мастерской, где даже пар особо не выпустить, не перебив посуду. Но тот, как только Джоуи выходит, становится вдруг удивительно спокойным: переходит от полки к полке, трогает горшки и правда будто бы со знанием дела.

Салим даже не спрашивает. Хотя хочется.

Сам он так и не понял, как проверять, поэтому просто тенью следует за Джейсоном от полки к полке, иногда прикасаясь к посуде чисто из интереса. У них в племени горшки почти не делали, только если требовалось срочно, и то, они были на порядок менее удачными — кривоватые, вылепленные и обожженные наспех. Большинство же горшков в племя приходило как раз с востока, где их делали умельцы. Служила такая посуда долгие годы, но и отдавали за нее немало овощей.

Салима сбивают с мыслей новые звуки — не шаги Джейсона, что возится с горшками позади, а тихий скрип открывающейся двери. Удивительно, как за короткий срок даже простые шорохи стали восприниматься иначе, казаться угрозой: живя на юге, Салим никогда особо не боялся ни внезапных раскатов грома, ни громких, резких возгласов. Наверное, на Равнине, где любого можно заметить задолго до того, как он подойдет, нужды в излишней осторожности попросту не было. Как быстро все поменялось…

Но опасения оказываются ложными, звуки — всего лишь оповещают о том, что в мастерскую кто-то зашел. Кто-то, не угрожающий им, в отличие от Безумца, собирающего сейчас Тени на вершине горы.

Увидеть их с Джейсоном тут тоже явно не ожидают.

— Не знал, что вы все еще здесь, — Эрик тем не менее улыбается вполне приветливо, садясь за круг.

— Джоуи нас привел. Очень уж хотел, чтобы мы не слонялись без дела.

Салим улыбается тоже, становясь лицом к Эрику так, чтобы Джейсон оказался где-то за спиной. Раз уж пользы от него самого никакой, пусть Джейсон занимается проверкой старых горшков, Эрик — изготовлением новых, — а Салим будет делать то, чем занимается последние пол-луны без остановки — разговаривать.

— Джоуи? Славный малый. Я слегка переживаю за его Инициацию, но он очень старается стать достойным членом племени. Его родители, — Эрик чуть понижает уважительно голос, — не пережили прошлый цикл. Оба. Мы вырастили его, вот он и старается отплатить своей преданностью. Ну то есть не «мы», я сам не отсюда.

— Я так и понял, — улыбается Салим и поясняет, — по имени. Оно у тебя не восточное.

— Да… Иногда Четверо милостивы, и племя готово принять чужаков и растить как своих. Иногда, как в моем случае, все получается даже лучше, чем можно было представить.

— А иногда лучше остаться кочевником, как Мервин, или подохнуть где-нибудь в лесу, — фыркает Джейсон откуда-то сзади. — Мы очень рады, Эрик, что тебе удалось стать вождем чужого племени. Но нам пора идти. Горшки готовы, те, что справа. Пошли, Салим.

Салиму ничего не остается, кроме как, еще раз улыбнувшись неловко Эрику, выйти следом за Джейсоном из мастерской.

Сумерки на лагерь опустились незаметно, как раз пока они внутри занимались посудой. Заканчивая работать, люди уже потихоньку стекаются на открытое пространство правее от лагеря, где, судя по чернеющим тут и там кострищам, праздновали и предыдущие дни Инициации.

— Джейсон, постой, — на этот раз уже Салим осторожно касается чужого плеча. Джейсон послушно останавливается. — Что с тобой сегодня творится? Ты сам не свой.

— Я… Да.

Джейсон сдается, сдувается будто; позволяет отвести себя в сторону, за мастерскую, и прижимается спиной к стене, словно бы защищаясь. В его взгляде даже в наступающих сумерках Салим видит все те эмоции, что целый день находили выход в том, как Джейсон огрызался, как едва ли не рычал на всех подряд, кроме — с удивлением вдруг осознает Салим — него самого. Злость, усталость, что-то напоминающее даже испуг и почти отчаяние: Джейсону сложно находиться здесь, и это не скрыть ни огрызаниями, ни холодным ехидством.

— Слушай, я вижу, что что-то не так, и не собираюсь допытываться, в чем дело. Просто… Я знаю, что мы не слишком-то близки, но если что, ты можешь мне рассказать. Ладно?

— Ладно, — кивает Джейсон, и Салим видит, что ему становится немного легче, как бы он не старался этого не показывать. — Я не собираюсь ничего тебе рассказывать, но спасибо. Идем?

Джейсон улыбается слабо. Салим кивает, убирая ладонь, которую, оказывается, все это время держал у Джейсона на плече.

— Идем.

И они идут туда, где зажигаются первые костры.

Праздник.

Поляна, полная людей, чьи улыбки сияют в свете костров ярче звезд, насквозь пропитана радостью и весельем, и даже приближающаяся угроза ощущается здесь совсем слабо, будто бы призрачным дыханием на затылке, стоит лишь повернуться спиной к темноте за кругом. Запах жареного мяса и трав растекается по равнине, забивается в нос, заставляя сердце стучать громче, быстрее, в такт барабанам, подбивает кружиться-кружиться-кружиться вместе со всеми, пока не вылетят из головы все мысли до единой и не останется ничего, кроме радости и чувства единства.

Джоуи — виновник торжества — весь раскрашен и увешан украшениями, кружит по поляне, и толпа неизменно расступается перед ним, освещая его путь улыбками и поднимая в честь него чаши.

Даже Салим, сидящий чуть поодаль, не может не поддаться общей радости: он вскидывает руку с чашей, стоит Джоуи подойти, и двигается ближе к Джейсону, освобождая место рядом.

— Благословят тебя Четверо.

— Благословят нас всех. Вы почему сидите тут, в стороне?

Джоуи плюхается рядом, и темная брага плещется в его чаше, проливаясь на землю. В его глазах отражаются звезды — Салиму хочется надеяться, что Четверо и правда будут милостивы, и мальчишка сможет пережить инициацию. Семнадцать лет… Семнадцать лет назад происходило то же, что происходит сейчас, значит, Джоуи был одним из тех, кто родился на заре нового Цикла. Остается надеяться, что он не погибнет на его же закате.

Салим, глядя на Джоуи, не может не думать о том, что пережили его родители тогда, семнадцать лет назад. Подумать только, готовые подарить этому миру новую жизнь, они столкнулись с Безумцем и последствием его алчности, были обречены на холод, страх и боль вместо того, чтобы радоваться новому рассвету. Эрик сказал, ни один из них не пережил ту ночь — их жизни были отданы за следующий день, который настал только поэтому, только благодаря им и таким же, как они.

Вот только Джоуи пришлось расти одному, пусть и среди соплеменников, из-за единственной крупицы мрака в голове того безумца, что решил, как и теперь, повергнуть мир во тьму.

А сколькие из тех, что танцуют сейчас у костра, переживут конец Цикла и будут радоваться так же Инициации на солнцестояние, и равноденствие, и снова солнцестояние, вплоть до следующего цикла. А сколькие из них сейчас готовы принести в Долину новую жизнь, но вместо этого вот-вот встретят Мрак лицом к лицу среди заснеженного леса.

Возможно, и пусть веселятся сейчас, пока могут еще, пускай у них будет еще несколько дней на то, чтобы побыть счастливыми.

А Салим веселиться не может.

— Мы присоединимся чуть позже.

— Ага, как же, — тянет Мервин, тоже заваливаясь рядом прямо на землю. Чаша браги в его руке — явно не первая; это доказывает и румянец на щеках, и улыбка чуть более наглая, чем обычно. — Милуются тут. А могли бы мы с тобой, птенчик, а…

Мервин пихает Джоуи локтем, и тот заливается краской моментально — заметно даже в полумраке поляны. Вот только Джейсон вспыхивает так же быстро, как Джоуи — краснеет: он вскакивает вдруг с места, протягивая Джоуи руку, и предлагает:

— Потанцуем? — будто бы показывая отвратительно флиртующему Мервину, как надо делать правильно. Джоуи смущается еще сильнее, но поднимается, удивленный таким жестом, как и все остальные. И когда они теряются в толпе, Мервин смотрит на Салима с немым вопросом. Этого стоило ожидать. Только вот ответа на этот вопрос Салим не знает.

С Джейсоном что-то происходит — вот и все, что он мог бы сказать. Что-то, о чем он вряд ли когда-нибудь узнает, потому что Джейсон весь в противоречиях и загадках, окутанный тайной, как и матерь его Луна. Ты никогда не угадаешь, что он скажет, куда повернется, как посмотрит: каждый его вздох словно определяется за секунду до того, как произойдет. Может, и сам он не знает, а может, делает это нарочно, даже Четверо не могли бы дать ответ. И, наблюдая за ним, танцующим с Джоуи, Салим думает о том, что что-то сделало его таким. Должно было. В ином случае… Джейсона стоит опасаться, как минимум. Но Салиму его опасаться не хочется.

Салиму хочется его спасти.

В том ли дело, что случилось тогда, после нападения медведя, в том ли, что Салим, кажется, просто рожден для того, чтобы спасать, или в чем-то еще, что определить пока не получается — Джейсону хочется помочь. И если получится спасти мир, может, получится спасти и его, походя или после. Хотя пока это видится задачей куда сложнее спасения мира. Время покажет. А пока люди кружатся и кружатся у костров, завораживая, и Джейсон кружится вместе с ними, затерявшись среди общего дыхания и общей же радости.

Салим же смотрит на тотемы вокруг поляны. И думает. Орел, Олень, Волк и Медведь — смотрят на него, выточенные из дерева, но такие живые в неровном свете костров. Обычай Восточного племени воплощать Четверых как нечто материальное восхищает Салима и пугает одновременно, ведь когда они смотрят вот так, будто знают все-все, о чем он думает, пока сидит тут, сложно просить у них что-то и поклоняться. По крайней мере так кажется ему, но люди племени, наверное, видят в этом способ стать ближе к Покровителям; видеть их перед глазами вполне может воодушевлять, а то и пристрожить того, кто провинился или собирается.

Салим разглядывает Медведя, вскинувшегося в застывшем навсегда броске, и, преодолевая благоговейное смущение, просит помочь ему на нелегком пути. Того же он просит у Волка, сияющего полированными камнями глаз с другого края поляны, и на мгновение не теплый оранжевый, но прохладный серебристый свет матери Луны пробегает по выточенной удивительно реалистично шерсти.

Джейсон приземляется рядом как раз в тот момент, когда глаза Волка — просто два обработанных камня — снова темнеют. От него пышет жаром недавнего танца и густо пахнет жизнью, совсем не так как там, в лесу, в их маленьком укрытии из еловых ветвей. С другой стороны, к Салиму приваливается Джоуи, уже порядком захмелевший, а Мервин двигается ближе в ноги. И в этом тесном кольце из людей, которых он едва знает, Салим чувствует себя… Спокойно. Впервые за долгую половину луны.

И когда Мервин достает сверток с какой-то травой и странного вида тростинки, это не настораживает, разве что веселит. Как и дым, от которого хочется только смеяться, а на душе становится легко-легко, и даже звезды будто бы сияют ярче и приветливее, стоит на них взглянуть. Неизвестно, сколько проходит времени — может, пара минут, а может, годы — до того, как Мервин протягивает дымящийся стебель тростника вверх, Джоуи, между чьих ног сидит. Тот отнекивается сначала:

— Мне и так хорошо, я не уверен, что… — но Мервин усмехается непреклонно.

— Давай, мышка-трусишка, попробуй хотя бы. Кто знает, что с тобой будет к концу луны.

— Заткнись, — фыркает Джейсон, несильно пнув Мервина, чем вызывает возмущенный возглас и сердитый взгляд: пепел из трубочки сыпется на штаны, так что недовольство вполне объяснимо. Да и без того попросту непонятно, чего Джейсон так взъелся.

— Дери тебя Четверо и Пятый впридачу, — ворчит Мервин, стряхивая серые хлопья на снег.

— Мервин! — возмущенный богохульством, Джоуи смотрит сердито, но руку за тростинкой все-таки протягивает. — Давай сюда. И ничего я не мышка: пока Инициация не прошла, ты так меня называть не можешь, понятно?

Салим сквозь пелену дыма — вокруг и в голове — вспоминает, по какому поводу они тут все и собрались. В плане, они-то с Джейсоном здесь совсем не из-за ритуала, но восток празднует сейчас тот факт, что скоро сразу несколько мальчишек станут полноправными членами племени, узнав своего Покровителя после ночи Инициации. Свою Салим сейчас помнит, как будто это было совсем недавно, хотя прошло уже десять лет. Десять лет…

— Волнуешься? — спрашивает он Джоуи, забирая тростинку, которую тот ему протягивает.

— Ага. Но, наверное, потому, что никто не говорит о том, что там будет происходить. Это же не запрещено, так почему никто не расскажет, что надо делать?

— О, парень, — тянет Мервин снизу, задрав голову, и Джоуи запускает пальцы в его жесткие короткие волосы, — не в этом же дело. Просто у всех все по-разному происходит, вот никто ничего толкового и не говорит. Вот у тебя, Салим, как было?

— У меня?.. — Салим с улыбкой выдыхает дым. Что ж, видимо, воспоминаниями придется делиться. — Ну… Это было непросто.

Сейчас ему кажется, что так, как инициации, он боялся только в ту ночь, когда полыхал южный лагерь. Это было нормально — ну кто не боялся перед своим ритуалом, — да и сейчас те переживания видятся уже глупыми, по-детски наивными, но в ту ночь у Салима так дрожали руки, что удержать что-то было почти невозможно. Весь день он принимал поздравления, но мыслями был уже глубоко в чаще леса, где ждал его Покровитель.

— Я заходил в лес без оружия, как и все. Мне повезло: моя Инициация выпала на летнее Солнцестояние, ну, понимаете, самая короткая ночь года, но все равно страшно было ужасно. Кому-то ведь и зимней ночи не хватает на то, чтобы достать амулет. Ты же знаешь, Джоуи, что весь смысл Инициации в том, чтобы, не убив Покровителя, до рассвета добыть часть его, которая станет твоим амулетом?

— Но если не убивая… Как?

— У всех по-разному, говорил же тебе, — влезает Мервин. — Кому-то везет, и он находит выпавший клык, или коготь там, или сброшенный рог. Кому-то везет меньше, и приходится сражаться, но быть осторожным, чтобы не убить, и чтобы очевидно, не убили тебя. Кто-то просто находит Покровителя уже мертвым и просто… Берет. Но это исход не из приятных.

— Можно ставить ловушки, — подает голос Джейсон. — Если умеешь и успеешь. Это самый лучший вариант.

— Ты делал так?

— Нет. Но Салим так и не рассказал, что было дальше.

Опять уходит от темы — но замечает это только Салим, как ни странно. Приходится рассказывать дальше, но он не то чтобы против.

— В общем, как только стемнело, я был в лесу. В этот момент очень легко растеряться, не зная, с чего начать, так что я просто пошел вперед. Шаги девушки, которая тоже проходила Инициацию в ту ночь, очень сбивали, пугали даже, и, пока я пытался отойти от нее подальше, шаги сменились другими, не… Не человеческими.

Салима неожиданно передергивает: от воспоминаний не о ночи ритуала, но о второй в его жизни встрече с медведем. Джейсон, почувствовав это, прижимается к нему бедром плотнее, ничем больше не выдавая того, что понял. Это удивительным образом помогает собраться с мыслями и продолжить.

— Оказалось, что это медведь. Точнее… Два.

— Не продолжай, — Джоуи, морщась, тянется за тростинкой, почти уже истлевшей на конце. — А ты, Мервин?

— А я почти завалил лося. Ну знаешь, запрыгнул ему на спину, всадил нож, но решил пощадить его и не убивать, выдернул только клок шерсти вместе с ножом.

— Лося? — шепчет Джоуи восхищенным эхом, а Салим усмехается наигранно возмущенно:

— А мне ты другое рассказывал.

— Я думал, ты не выживешь! А если и выживешь, то не вспомнишь…

Под ворчание Мервина и смех Джейсона с Джоуи, Салим смотрит, как люди всё танцуют у костра, и теплое чувство внутри, рожденное то ли сладким дымом, осевшим в легких, то ли расслабленным весельем остальных, влечет, зовет его присоединиться и кружиться среди пока еще счастливых, словно не чувствующих близкой смерти, людей Восточного племени.

Мервин с Джоуи, кажется, ощущают нечто похожее: затушив тростинку, они встают почти синхронно и вливаются в толпу, будто там им самое место и всегда было. Салим смотрит уже на Джейсона, смех которого, отзвенев, все еще дрожит улыбкой на губах и мерцает звездами во взгляде. И тепло в том месте, где их бедра соприкасаются — совсем не тепло от костра — становится последней каплей.

— Пойдем?

И Джейсон, похоже, не сомневается в этот раз.

— Пойдем.

Толпа принимает их, совсем как река, смыкается вокруг них живым кольцом танцующих тел, и Салим кружится-кружится-кружится, отвечая улыбками на улыбки, мелькающие тут и там, поет вместе со всеми.

А над Теневым пиком клубится туман.