-2- (2/2)

— Хотел спросить, обедать идём? — он указал рукой на дверь, а я лишь обречённо выдыхаю, мысленно прося прощения.

***</p>

Холодный взгляд в мою сторону заставляет нервно сглотнуть и оттянуть тугой узел галстука.

Я не знаю, зачем я завёл этот разговор, но до дрожи в коленках хотелось приструнить этого мужчину.

— Нужно платить налоги, — выдаю я, глядя на Чуйко, который сидит возле меня.

— Они заплатят. И он заплатит, и она заплатит. Все заплатят, — холодно отрезает тот, не сводя с меня взгляд.

— А Вы, Юрий Иванович? — я давлю на него, пытаясь показать, что и я что-то да могу.

— И я заплатит.

Делаю невинный взгляд и улыбаюсь смущённо, потому что знаю, что ему это нравится.

Нравится эта покорность, робость и смущение.

— Хорошо.

Политики переглядываются между собой, а спикер Тарас буквально уничтожает меня недовольным взглядом.

Они поднимаются, собираясь уходить, и я всё же собираюсь с духом и выдаю:

— Но есть нюанс, — все разворачиваются с крайне раздражёнными лицами, хотя пытаются скрыть это.

— Да-да? — спрашивает Чуйко, наблюдая за мной.

— Один есть нюанс, — поднимаюсь со стула, расстёгивая единственную пуговицу и стягиваю пиджак, — жарко, простите, — вновь невинная и смущённая улыбка, а так же фирменный «взгляд Бэмби» и я буквально чувствую, как заводится Юрий Иванович.

Элемент одежды ложится на спинку стула, а я продолжаю:

— Вы во власти и одновременно занимаетесь бизнесом.

— Ну да, — Чуйко произносит это с особой хрипотцой.

— Да, по закону так нельзя. Поэтому, нужно либо продать бизнес.

— Либо? — руки спрятаны за спину, что свидетельствует о том, что он из последних сил старается сдерживать себя.

— Уйти в отставку. Вам решать, — отвечаю я с лёгкой улыбкой, пытаясь скрыть радость от этой маленькой победы.

— Продадим. И он продаст, и он продаст, и она продаст.

Контрольный.

— А Вы, Юрий Иванович?

— И я продаст, — мужчина уходит вместе с другими, а я лишь победно улыбаюсь, мысленно ликуя.

Кажется, я позволял ему слишком много.

Как минимум то, что только Чуйко без стука врывался в мой кабинет, когда ему вздумается.

Даже ребята — и те научились стучать перед тем, как войти.

К этому, честно говоря, привыкаешь спустя несколько месяцев.

В один прекрасный день я немного опоздал, влетая в кабинет, пока за мной невозмутимо шагал Толик.

— Господин Голобородько, доброе утро. Чай или кофе? — Белла сидит за столом, печатая что-то и смотрит на меня, кивая головой.

— Какао, — выдаю я, пока секретарь смотрит на меня слегка ошалевшим взглядом.

— Какао..? Вы уверены, господин президент? — уточняет она, переводя взгляд на Толика, у которого по жизни было «ебало кирпичом».

— Горнятко кави, будь-ласка, — я хватаю дипломат и захожу в кабинет, замечая, что на столе лежит небольшая записка.

«Василь Петрович, буду отсутствовать более недели. Не пытайтесь позвонить мне — это всё равно бессмысленно. Не влезайте в неприятности, не ищите приключения на свою прекрасную задницу, слушайтесь Толика (и не отходите от него ни на шаг! Он у нас сентиментальный и может разнервничаться слишком сильно), и берегите себя.

Искренне Ваш, Чуйко».

Какой же он старомодный!

Даже записка — и та от руки написана.

30 дней тянулись слишком медленно и рутинно.

Даже себе я не мог признаться, что скучаю по нему, и без него всё совершенно не то.

Мне нравилось, что он мог зайти в любой момент и потащить меня в кафе пить кофе с тортом, который он постоянно оплачивал мне, заставляя опускать глаза и смущённо благодарить его.

Честно говоря — я даже не помню, как и когда я понял, что его ведёт от этой моей невинности и детской наивности, что всё будет хорошо и изменится в лучшую сторону.

Я замечал, как его вело, когда я опускал взгляд после какой-то пошлой шутки и что-то тихо бурчал, предательски краснея.

Заполняя отчёты на ноутбуке, я настолько погрузился в этот процесс, что не сразу услышал, как открылась дверь.

Всё произошло словно в замедленной съёмке.

Я ощущаю его присутствие и руки сами замирают, отказываясь печатать, пока я неуверенно поднимаю голову, чётко ощущая его одеколон.

Мгновение — и он уже стоит возле меня, пока правая рука резко хватает за галстук, а тонкие холодные губы накрывают мои.

Кажется, что время остановилось, и слышно лишь то, как бешено стучит моё сердце, рискуя выпрыгнуть наружу.

Я понимаю, что мужчина просто терзает мои губы, в то время, как я всё ещё не ответил на поцелуй.

Я мягко отстраняюсь, положив свою руку поверх его, которой он держал меня за галстук и заглядываю в эти невозможные глаза, которые смотрели на меня с немым вопросом.

— Юрий Иванович.. — выдыхаю я, стараясь связно говорить, — Вы же понимаете, что если я отвечу Вам, то мы перейдём черту, которая обрубит все концы и пути назад больше не будет?

Чуйко молчит, что-то яростно обдумывая, из-за чего его глаза бегают по всему кабинету, но в итоге останавливаются на мне.

— За Ваш смущённый взгляд и то, как Вы опускаете глаза — уже можно продать душу самому Дьяволу, — политик хрипит, всё так же не отпуская галстук.

Глаза сами закрываются, пока я наугад подаюсь вперёд, первым целуя его и чувствую, что он начинает отвечать мне, но уже более нежно и.. отчаянно.

Юра отстраняется, касаясь моего лба своим и тихо выдаёт:

— Мій маленький хлопчик..