Глава 43. Шоу должно увлекать (1/2)

Сбитые кусочки краски оголяли острова серого бетона. Разрушительное течение времени медленно выедало последний уют, но где-то зеленоватый покров был содран другой силой.

Силой сгинувшего существа — некогда живого ребёнка.

Матрас, словно кусок льда — холодный и твёрдый, почти не проминался под тяжестью тела. Мерцала одинокая лампа. Бросала блеклый отсвет по верхним койкам, желтоватым покровом стелилась по потолку. Снизу тихо чихал один из пленников.

Итачи, стараясь не шелестеть, перевернулся на другой бок, к комнате.

В напряжённой тишине тени выедали изломленные силуэты. Комнату почти не топили, и все они, дети, мёрзли от зимнего холода. Тихонько сворачивались на двухэтажных койках и футонах на полу. Накрывали тела тряпьем, какое было.

В страхе многие не смыкали глаз, а те, кто смыкал, спали чутко и опасливо. Ведь каждая ночь становилась недолгой передышкой от одних угроз, но столкновением с другими. Опасность витала в душном, но холодном воздухе и в дыхании всех других живых, кто окружал каждого из существ.

Детей было семь. Пять мальчиков. Две девочки, и он, Итачи. Должен был быть и восьмой, но его…

«Его… забили его, — рассказывал Коичи. На удивление весёлый ребёнок. И внешность его и характер чем-то напоминали о Шисуи. — Кенто этого не заслужил, но они забили его! Мудилы!»

Итачи мягко кивнул ему в ответ. Коичи было где-то десять. Точно он сам не помнил. Говорил, что в «Квадрат» попал в шесть и хвастался, что за четыре года умудрился не умереть.

Коичи был не старше его, Итачи, сверстников. Но в Конохе люди взрастали медленней. Аккуратно и не так резко, ведь им не приходилось каждую минуту жизни бояться эту самую жизнь потерять. Но тут их из детства выдёргивали с корнями. Отбирали надежду. И страхом взращивали чудовищ.

Когда Итачи попал сюда, его сразу попытались задавить. Поселили туда, где до сих пор слышалось дыхание ушедшей жизни. Хотели сломить жутью, затащить в вязкую тьму.

Но Итачи не боялся. Они не ведали, что тьма не сбивала его с пути. Он чувствовал себя в её порывах так естественно, словно она его и породила. Но он — не все.

Итачи смотрел вниз. Видел, как возле пропахшего угла около туалета скрючился от боли избитый ребёнок. Как тот сидел на полу и тихо плакал.

Ему не повезло.

Тем, кто стоял за зверствами не приходилось вмешиваться, ведь обделённые верой дети сами изничтожали души друг друга. Они не могли выплеснуть ненависть на тех, кто заключил их здесь. И вместо этого утягивали в её болота самых слабых духом.

Но сломленными были все. Лишь симптомы отличались.

Итачи смотрел вниз и видел маленьких существ, опутанных нитями страха. Готовых в любой момент умереть и покалечиться. Смирившихся, что по их израненные души никто плакать не будет.

Он видел детей, взращенных в тени невзгод и лишённых света.

Он был уверен. К тому же вёл произвол Данзо.

***</p>

Утром детей и Итачи отвели в зал, оборудованный под большую столовую. В душном холоде веяло гнилью, липла к обуви натащенная толпами грязь. Взрослых было мало. Пара поваров за прилавком. Двое охранников с оружием возле входа. Надзор слишком слаб, словно на массовый бунт никто и не рассчитывал.

— Почему вы не бежите? — тихо спросил Итачи у единственного, кто общался с ним без страха или надменности. Того самого Коичи.

— Были те, кто сбегал. Но…

Тот уставился вдаль. Итачи проследил, и увидел толпу детей постарше. Один из них, обмотанный повязками, щурился от света. Правой рукой тот черпал ложкой еду. Левую прятал под столом.

— Зырь. Видишь этого типца? — спросил Коичи. — У него не было имени, но его погоняло — Слепой. Из-за зрения хренового.

Итачи оглядел того получше. Бледное лицо в шрамах, выгнутый в сторону нос. Ему было лет двенадцать, но в Конохе такими изломленными выглядели взрослые, над чьими душами надругалась война.

— Он убежал. Даже перебрался через через стены «Квадрата». Свалил в деревню. Но спалился перед местными. Они его сдали.

— Его наказали?

— Вроде того… Видишь бинты?..

Слепой в тот момент заерзал на скамье, поднял исполосованную грязными повязками руку. Бинты обматывали гладкую форму предплечья. Но форма обрывалась пятном. Кисти у парня не было.

— Да.

Сквозь толпу к нему пробились двое. Один из них бросил на стол шприц с зеленой обёрткой, и они сели возле.

«Принесли медикаменты?..»

— Он недавно сбегал, — продолжил Коичи. — Когда холодно было. Вот и отморозил себе руку.

— Руку ампутировали?

— Пф-ф… — буркнул Коичи. — Мягко сказано.

Слепой закатал рукав. Ремнём обмотал культю и там, где видна была кожа вздулась вена. Все в синяках.

— Они решили на живую. Его… ор слышал весь комплекс.

Слепой вогнал иглу. Без всякой дезинфекции и проверки.

Он морщился и давил на поршень. Двое парней переглянулись, встали и ушли. Итачи зацепился за их силуэты. На фоне остальных их шаг казался слишком твёрдым.

Коичи тоже смотрел на них. С ядовитым презрением.

— Это крысюки, — фыркнул он. — Те, кто у мудил-загонщиков на попечении. Их все ненавидят. Но… никто не трогает.

Итачи не ответил.

«Они близки к загонщикам…»

— Даже не спросишь почему?.. — продолжил Коичи.

— Почему?

— Они приносят всякое. Барыжат не только этой хтонью в шприцах. Полезным тоже.

«Значит, они идут на контакт с остальными… Таков их способ выживать».

— Что они берут взамен?

— Разное. Просят что-то сделать или отдать. Но ты, это, аккуратней будь. Не стоит влезать к ним в долги. Слепой вон влез. А теперь подсел на их хтонь. Ему всё больше и больше ну…

— Пиздюшня! — разразился прокуренный голос поварихи. — Жрать!

Зал пришёл в движение. Шкеты вокруг зашевелились, стали сбиваться в очередь. Пихали друг друга и проносились мимо, желая урвать место впереди.

— Пошли, — сказал Коичи и ухватил Итачи за руку. Вклинился меж парой девчонок. Выглянул из строя, окинул его начало и конец и довольно кивнул. — Нормас. Тут нужно быстро. Жрачка не такая горячая, а холодную её жевать… бе-е.

— Понятно, — ответил Итачи.

Ему всё ещё был интересен слепой.

Тот сидел на месте. Запрокинул голову и приложился к стене, а тело его словно размякло.

— Это не просто обезболивающее, — догадался Итачи.

— Пф-ф. Хтонь это. Не обезболивающее, — ответил Коичи. И пихнул в плечо.

Из рукава торчала ампула с красной этикеткой.

— Ты мне?

— Да.

Итачи протянул руку и незаметно для окружающих вытянул её. Спрятал у себя в кармане.

— Это на всякий случай. Но не используй это дерьмо если от боли не помираешь. А если и помираешь, то лучше обменяй на зелёнку у торчков. Она их уже не берёт. Они её тебе с радостью отдадут, так ещё и сверху чего накинут. Лохи позорные…

Итачи кивнул.

Коичи отвернулся. Стал смотреть туда, где почти не осталось детей, а за одиноким столом сидела лопоухая девчонка. Смотрел долго, вкрадчиво.

«Это его знакомая?»

— Ты знаешь, что внутри? — спросил Итачи.

— Эт ты о чём? — ответил Коичи, и отвёл взгляд.

— О том, что внутри шприца.

— А… не. Я не шарю. Но у нас был один чувак. Умник. Знал за эту… как её… — Коичи призадумался. — Химику?..

— Химию?

— Да-да! Вот он шарил, говорил, что из-за этой херни мозги вытекают! — возмущённо буркнул Коичи. — Бе-е, прикинь. Прям из ушей потечёт, то, что там, в башке…

— Где его найти?

— Пф-ф… в свином дерьме. Переваренного. Местный крутой разбил ему голову кирпичом.

Итачи не ответил. Выходит, химик был мёртв.

— Убийцу наказали?

— Нет конечно. Но он тоже сдох. Его убил другой крутой. На арене.

— Ясно.

— Этим мудилам-загонщикам до нас нет никакого дела. Мы для них скот, а наш третий ваще держат, чтобы мы друг друга убивали. Но у тех, кто из первого и второго… у них не лучше судьба.

Итачи знал. Ещё из развединформации. В первом блоке… или загоне, как здесь говорили, держали будущих рабов. Во-втором — тех, кто не способен был работать. То считался отстойник для больных и умирающих. Туда ссылали тех, из чьей плоти выдрали, на чём можно поживиться, и, если они не умирали, сжигали на потеху кошелькам, словно чумных животных. В третьем же…

Очередь рассосалась. Итачи обнаружил, что повариха стояла прямо перед ним. Сверлила злобным взглядом.

— Хватай жральню и вали! — заорала она, разбрызгав слюну.

Итачи молча взял тарелку. Отступил в сторону и стал искать место. Мимо пронёсся тучный парень. Пихнулся в бочину, и похлёбка слегка пролилась за край.

— Куда прёшь, мразь?! — раздражённо сказал тот.

Итачи оглядел его. В обозлённом выражении узнавался один из крыс, кто принёс слепому шприц. Он выглядел на все пятнадцать, и у него было чистое отъеденное лицо и аккуратная причёска с бритыми висками. Но безумные глаза выдавали желание рвать на кусочки. Его ли, Итачи…

«Что-то с ним не то…»

Подбежал Коичи, шепнул:

— Извинись. Тебе же лучше будет…

Итачи послушался:

— Прошу прощения.

В ответ крыса усмехнулась:

— Извиняться тебе придётся сегодня вечером, — буркнул он в ответ, кивнул на Коичи. — Перед ним.

Коичи замер в ужасе.

***</p>

Горел тёплый огонёк. Гнал своим трепетом мрак подземного кабинета. Данзо сидел один, окружённый тишиной и тёмными стенами.

В руках бликовала фотография.

Трое на поле боя. В центре — ныне мёртвый друг. Его пожжённая рука замотана в бинты, а на лице — улыбка. Вокруг него два силуэта терялись жалкой серостью, но он, Кагами, горел яркой звездой.

Данзо ненавидел тех двоих.

Но не силуэты, а саму их суть. То, что пряталось за ними. Учиха разрушали всё, что восходило вокруг них. Их обрекла сила, над которой не было контроля.

Зло, сковавшее собой весь проклятый род.

Кагами смог скинуть оковы и свернуть на другой путь. Но он — один. Исключение, подтверждающее правило.

В этом не было сомнений.

Когда Кагами умер, Данзо не смирился. Он не поверил в бред, который полиция пыталась выдать за реальность. В своей некомпетентности и вере в благородство они покрыли убийц.

Кагами никогда не стал бы умирать по своей воле. И Данзо вознамерился найти виновных.

Он нашёл.

Двое предателей, те силуэты с фото. Они похоронили друга. Всего лишь ради силы, мимолётных моментов ложного могущества.

Данзо не смирился. Он прорвался к Хирузезну, чуть не снёс чёртову дверь в его кабинет. За долгое время холодной отчужденности, его наконец-то окутала беспросветная ярость.

Он рассказал всё другу. И друг проникся.

В тайне от всех, они подстроили смерти двух ублюдков. Сначала одного, потом — второго. Проверили глаза, но не нашли мангекё. Мразям не хватило силы пробудить глаза.

Тела выдали клану. Никто и не подумал о подставе, кроме нескольких шакалов, следующих путём Мадары. Те вцепились в повод нагнать хаоса. Но время шло. Недовольство крепло. И тогда Хирузен всех обманул. Выдал на переговорах новые доказательства своей непричастности, оспорить которые ни у кого не вышло.

Тогда Данзо не стал ему мешать, но сейчас он знал, что стоило.

«Если б эта язва разрослась быстрее…»

Но не было толку жалеть.

Досадным казалось, что нынешний Хирузен отказался бы от мести. Он размяк, устал, погряз в бюрократии и дурацкой философии. Всё хотел идти путём Шодай, пока мир разваливался на части.

Только Шодай славился неимоверной силой. Он подчинил всех биджу, заимел право сеять страх. Он диктовал условия, а значит — мог навязать миру что угодно. Но Хирузен сейчас — дряхлый старик в деревне, лишь недавно пережившей катастрофу.

Над ним нависало всё больше нерешённых проблем, на горизонте волнами накрывали новые угрозы. Здесь было не до мягкой философии мира. Нужна была решимость, которую Хокаге потерял.

Но в ситуации Учиха это играло Данзо на руку.

Он знал о бунте и специально рассказывал лишь то, о чём молчать было нельзя. Всё ждал, пока бушующая злость рвалась наружу. И в тот момент, когда бездействие Хирузена приведёт к непоправимому, планировал вмешаться. С единственным оставшимся решением.

Весь клан Учиха — одна большая опухоль, барьер на пути к миру. Нужно её вырезать. Но так, чтоб не задеть других. Устранить точно, будто ровными надрезами скальпеля.

Скальпель не должен надломиться в середине операции. Ведь он в сущности своей — оружие мира. Оружие не может подвести в критический момент из-за мимолётной слабости.

Учиха Итачи имел лишь одну слабость.

***</p>

Итачи смотрел вверх.

Меж окружающих подвешенных трибун сквозь сетку прокинутых сверху балок алело небо. Восходило солнце. Ночные звёзды таяли в лучах кровавой зари. Влажными хлопьями снег оседал на песчаную арену.

Зажглись круги прожекторов. Итачи прищурился и над головой затрещал динамик:

— Новичок против пиздюка-ветерана!!! — комментатор заливался в восторге.

На трибунах плотно сбились те, кто мнил себя людьми. Их было много. Цех полнился ими, и они весело гоготали, пока снизу смерть ждала отсчёта.

«Загон три. Убойный. Пристанище тех, кто будет убивать друг друга на потеху публике».

Коичи стоял напротив. Ждал начала. Опыт и контроль скрыли с его детского лица жалость. Он больше не говорил. Итачи не винил его, ведь похоже, ему не раз приходилось убивать знакомых и товарищей.

— Начали! — донеслась из динамика команда. — Порвите друг другу глотки!!!

Коичи мигом сорвался в бой. Итачи в мнимом удивлении отпрянул назад, и ему плеснули песка в глаза. Помутнело, но сквозь темноту неожиданной подлости сверкнул в тусклом свете металл.

«Оружие?» — удивился Итачи.

Коичи завопил, предчувствуя победу. Занёс ржавое лезвие в атаке. Но Итачи перехватил его руку за запястье, сдавил и то выпало. Ему не нужно было видеть идеально, чтобы побеждать. Он нарочно оступился, навалился всем весом.

Оба оказались на земле. Толпа орала в упоении.

— Ты… — процедил ошарашенный Коичи.

Но был перебит скрипучим голосом:

— Битва набирает обороты!

Итачи схватил противника за шею. Прижал к песку. Коичи стал брыкаться. Бил руками, ногами. Попытался надавить на глаза, и тогда Итачи одной рукой ударил его по лицу.

Со всех сторон грохотал проклятый восторг:

— Убей!!!

— Задуши ублюдка!!!

В блеклых прожекторных кругах их двоих обкладывали жалкие тени. Неслись отовсюду голоса прогнивших душ, радующиеся жестокости. Не могло быть на земле бескровного мира, пока существовали те, кто пал в бессмысленную ярость. Ведь они очерняли всё вокруг, и тогда созданный ими мир страданий тянулся к чистым душам. Это был круговорот.

Итачи вжался в шею Коичи сильней. Тот задыхался. Лицо его бледнело. Гасли чёрные глаза.

На мгновение на месте этого ребёнка привиделся Саске.

«Вот ведь…»

Неосознанно ослабла хватка. Коичи вдруг нашёл в себе последние силы и пихнул в живот. И после он иссяк.

Итачи проняло слабой болью. Он замер на мгновение. Глядел бедному Коичи в глаза, и наконец ему всё стало ясно.

«Значит, Данзо… ты хотел хотел, чтобы я погубил невинную душу. Хотел проверить, переборю ли я слабость, если моими руками тебе понадобится… понадобится убрать…»

В горле встал ком. Итачи вдруг представил, как обагряет стены знакомых домов родных и близких. Как хлюпают перерезанные глотки тех, рядом с кем он вырос.

Как своими руками он лишает жизни Шисуи, отца, мать…

«И Саске… дело в нём. Да, Данзо?»

Ком снесло рокотом:

— Новичок близок к победе! Ещё немного, и он задушит насмерть своего оппонента!

— Добей, добей!!! — вторили зрители.

Итачи накренился. Сквозь ослабленную хватку почти лишённый чувств Коичи вдыхал последний свой воздух. Напористо вздымались его горло, грудь.

«Если мир потребует жертв…»

Под ритмичный ор он смотрел на почти мёртвого ребёнка. Такова была цена, чтобы избавить чистые души от будущих страданий. А раз так…

Итачи давно уже всё решил.

— Прости, — прошептал он. Коичи еле вздрогнул. Удивился.

Итачи подхватил с земли заточку и со всей силы вогнал ему в глазницу. Хлынула кровь. Пролилась под голову. Тело задёргалось, и Итачи навалился всем весом. Лезвие провалилось глубже.

То было милосердие, ведь глазницы — способ добраться до мозга. А мозг — точка, разрушение которой приводит к быстрой смерти. Но зрители не поняли причин. Они бились в экстазе от якобы удивительной жестокости. Бесновались в яростном восторге. В двух противоположных порывах его восхваляли восхищённые и проклинали те, кого эта победа лишила наживы.

— Воистину говорят, что дети беспощадны!!! — орал комментатор. — Вы посмотрите! Новичок выпотрошил ему глаз!

Итачи встал, не обращая больше внимания на тело.

С концами потерялись во взоре окружающие люди. Они — лишь ведомый жестокостью скоп теней. Такие же, как Яширо, но хуже. Гораздо.

Последний человек на всей этой этой арене был убит.

Но кто он сам, убийца? Остался ли в нём человек после того, на что он только решился?..

***</p>

Шисуи стоял возле реки Нака. Укутанный в тёплый шарф, он наблюдал, как зимняя наледь боролась с течением водопада. Она побеждала, просто медленно и почти что незримо. Но если холода не пройдут…

На Коноху налетел знатный мороз. Говорили, что такое возможно из-за извержения. И если оно было так, выходило, что Шисуи оказался в числе ответственных.

Позади не скрывал присутствия Хокаге, шёл неспешно и окликнул:

— Шисуи, — собственное имя срезонировало со скрипучим воем ветра.

Шисуи обернулся.

Хокаге улыбался и, как всегда, курил трубку. Он выдохнул дым, и тот плотным тёплым облаком устремился к луне.

— Хокаге-сама.

— Что в такую рань ты делаешь вдали от дома?

— Я пытаюсь прийти к ответу, — сказал правду Шисуи.

Сандайме улыбнулся, будто бы уже слышал подобное.

— А зачем вы пришли сюда?

— Я искал тебя.

— У вас для меня… какое-то поручение?

— Хм-м, — Сандайме задумался. — Это решит разговор. Мы должны обсудить кое-что.