Часть 2 (2/2)

Эйприл почувствовала, как у нее земля уходит из-под ног. Она не читала газеты с тех пор, как Барти сел в тюрьму, до помутнения рассудка боясь увидеть некролог с его именем. Она не слушала новостей и никогда не вникала в них, и сорвавшиеся с уст Мари слова произвели на нее жуткое впечатление. Но вместе со страхом, волнением за нее, за себя, за Николаса, она почувствовала, как в глубине души пробудился росток непонятной ей надежды.

— Только он? — поймав руки сестры, полушепотом спросила она. Мари странно глянула на нее. Как на дуру.

— Нет, но остальное не так важно. Точнее важно, но нам не угрожает. Мне не угрожает. Хотя и Антонин не должен угрожать мне, не понимаю, почему вдруг так разволновалась, — она тряхнула головой, зажмурилась и затихла на несколько мгновений, вновь и вновь прокручивая эту новость в голове. Судорожно завела пряди растрепавшихся под натиском ветра волос за уши.

— И давно ты знаешь?

— Около часа. Интересно, на что Кингсли рассчитывал, когда позвал выпить кофе после того, как сообщил эту новость.

— На приведение в порядок твоего морального состояния, — пожала плечами Эйприл. — Выглядишь хуже некуда.

Мари дернула курносым носом и поежилась. Кингсли был первым человеком, кто протянул ей дружескую руку, когда она только пришла в Министерство. Они вместе пили кофе, вместе продвигались по карьерной лестнице и, в конце концов, за все это время превратились в друзей, не влюбившихся в друг друга и влюбляться не собиравшихся. Кингсли звал ее на свидания, потому что Мари была одним из немногих его близких людей, им обоим было за тридцать, они не заводили отношения и могли бы создать пародию на семью.

Ему хотелось куда-то возвращаться. Пусть бы он никогда не любил ее, как женщину, он любил ее, как человека. Мари же, словно принявшая обет безбрачия с последней встречи с Долоховым, ни на какие манипуляции, касательно брака и отношений, не поддавалась. Эйприл же никак не могла ей помочь: она сама была не лучше.

— Я знаю, — огрызнулась Мари и тяжело вздохнула. — Скажи честно, в какой момент, если мы встретимся с Антонином, надо будет сказать, что у него есть сын? Не уверена, что он будет очень рад, если я и дальше продолжу намеренно утаивать это.

— Он точно будет не рад, — кивнула Эйприл.

— И зол.

— Очень зол.

Мари вздернула голову и пронзила ее гневным взглядом.

— Ты совсем не помогаешь, — шикнула она. — Ладно, все, хватит об этом! Мы не встретимся, он наверняка и думать забыл обо мне. И не говори Николасу. Зная его, наверняка захочет как-то встретиться с отцом, сколько не уверяй, что это опасно, неправильно и очень вредно. Пока не стоит. Так-то никогда не стоит, но я уже и не надеюсь, что это получится.

На каждое ее предложение Эйприл покладисто кивала. Когда Мари была в подобном взвинченном состоянии от испуга, потери контроля над ситуацией и непонимания, что делать, это было единственным верным решением.

— Мне нужно бежать на работу. Как дядя? Вернулся в прежнее русло? Он так и не прислал мне ни единого письма.

Эйприл хотела бы сказать, что нет, дядя Аластор все так же не был похож на самого себя, но вовремя прикусила язык — она не хотела нагружать Мари еще и этим.

— Все в порядке, — заставив себя слабо улыбнуться, отозвалась она. — Попроси Кингсли о какой-нибудь аврорской штучке. Ты единственная из нас за пределами Хогвартса, и я буду очень волноваться. Уверена, у них есть что-то маленькое и емкое, чтобы ты могла носить с собой.

— Не бойся, я постараюсь больше не встречаться с ним. Передавай привет дяде и поцелуй за меня обязательно, — Мари поспешно встала на цыпочки и чмокнула Эйприл в щеку, оставляя бледный красный след. — Не скучайте, навещу совсем скоро.

Она завела за ухо темно-рыжую прядь распущенных волос и поспешила прочь.

Она все еще любила Долохова. Как бы не старалась отказаться от своих чувств и потушить их, все еще любила.

Эйприл тяжело вздохнула. Иногда то, что она знала сестру, как свои пять пальцев, играло с ней злую шутку. Она предпочла бы не догадываться о ее истинных чувствах: сердце было не на месте.

Кажется, ей стоило начать выписывать себе Ежедневный Пророк. И обязательно переговорить с дядей Аластором — он наверняка найдет, что сказать по всему этому поводу.

***</p>

К вечеру Эйприл собралась с силами, чтобы подняться к дяде. С того момента, как он пришел преподавать в Хогвартс, что-то внутри надломилось: она больше не ощущала прежнего доверия к нему, словно каждый раз, когда они встречались, виделись или пересекались, это был совершенно другой человек — новый, неизведанный и нежелающий открываться ей.

Иногда ей казалось, что она сходит с ума из-за мыслей такого рода. Но была Мари, тоже заметившая, что с ним что-то случилось, был Николас. Он терпеть не мог жаловаться, так что Эйприл не сразу обратила внимание на то, что отношение дяди и к нему тоже изменилось. Оно было до одури странным: он одновременно как будто ненавидел и опасался его, словно спустя столько лет наконец разглядел в нем не ребенка, которого растил и которому открыл затянутое неприступной каменной оболочкой сердце, а сына своего врага.

Не только он замечал схожесть Николаса и Долохова: приехавший в школу Игорь Каркаров в первое время не мог сдержать нервной усмешки, когда мальчишка, поддаваясь очарованию Дурмстранга, о чем-то расспрашивал его в компании однокурсников. Эйприл наблюдала со стороны, никем не замеченная, как делала это целую жизнь — и волнение захлестывало ее с головой.

Она чувствовала, что происходит что-то странное и неведомое, но никак не могла понять, что именно. Мысли были сумбурны, странны и не приводили ни к единому логическому завершению. Появлялись вопросы, ответы, которые она старательно давала себе, порождали новые. Она словно вступила в замкнутый круг, медленно затягивающий ее в пропасть.

Сделав глубокий судорожный вздох, Эйприл постучалась. За дверью послышалось кряхтение, глухие тяжелые шаги. Дядя Аластор выглянул в щелку, желтый свет растекся по полу полутемного коридора. Смерив племянницу тяжелым взглядом, он пропустил ее внутрь и тут же затворил дверь. Повернул замок.

Переваливаясь, зашаркал обратно к своему креслу и упал в него, пронзительным, страшным взглядом уставившись на Эйприл. Чувствуя себя максимально неловко, она взволнованно дернула уголком губ и сцепила руки в замок перед собой. Она давно уже не была маленькой девочкой, но поведение дяди ставило ее в тупик, словно он был далеким и непонятным взрослым, а она — совсем юным и ничего не понимающим ребенком, который только и мог, что смотреть и улыбаться. Как кукла.

— Как у тебя дела?

Лицо дяди дернулось, шрамы, испещряющие его кожу, содрогнулись, словно пробудились спящие на его голове извивающиеся змеи. Эйприл никогда в своей жизни не видела его таким холодным, таким чужим.

— Справляюсь потихоньку. Студенты просто несносны, не понимаю, как ты все эти годы работала здесь. Отвратительное местечко, — хлопнув толстой жилистой рукой по подлокотнику, проскрежетал он. Поспешно, нервно облизал губы. — Говори быстрей, что ты хочешь. Терпеть не могу играть в молчанку.

Продолжая рассматривать его, Эйприл прикусила внутреннюю сторону щеки, раздумывая, с чего начать. Дядя продолжал жадно пожирать ее лицо глазами. Его здоровая нога тихо стучала по полу. Он явно волновался и хотел поскорее выгнать ее, но причин такому поведению по отношению к семье с его стороны Эйприл все никак не могла найти. В преддверии этого года, она была уверена, что время, пока дядя будет ее коллегой в школе, должно было быть радостным и полным спокойствия, но на деле Эйприл не помнила, чтобы когда-либо за все время ее работы в Хогвартсе переживала настолько неспокойные и тревожные месяцы.

— Мари приходила утром. Она наверняка хотела увидеться с тобой. Почему ты перестал отвечать на ее письма? Она очень переживает, — заставив себя поставить рядом с ним низенькую табуретку и опуститься на нее, приподняв голову тихо спросила Эйприл. — А Николас? Ты бы видел, как смотришь на него. Что произошло? — она ласково коснулась его ладони.

Дядя Аластор поспешно выдернул руку, вновь облизался и фыркнул.

— Малютка Мари ошивается тут слишком часто для родителя. Это ставит мальчонку в неловкое положение перед однокурсниками. Маменькин сынок, — он качнул головой и сделал глубокий вздох. Эйприл озадаченно приподняла брови. Дядя никогда не отличался мягкими выражениями, но в прозвучавших словах было столько боли и обиды, что она невольно растерялась. — Чего она приходила? Напишу ей завтра, пусть не нервничает. Нашли из-за чего переживать.

— Она приходила не только из-за этого, — заставляя себя сохранять спокойствие, настойчиво продолжила Эйприл. — Ты слышал новости? Несколько Пожирателей Смерти сбежали.

Дядя притянул пухлую ладонь к губам и застучал пальцем по ним. Его глаза неотрывно изучали лицо Эйприл. От этого взгляда ее начинало мутить.

— Пора бы уже. Дай угадаю, Долохов в их числе? — он хрипло рассмеялся. — И почему я не удивлен? Ну и как Мари? Боится встречи с ним? — резко наклонившись к лицу Эйприл и обдав ее горячим дыханием, приобрётшим ядовитую насмешку голосом проворковал он. — Бедная глупая девочка. Что ж, ей остается только молиться, чтобы дожить до следующего дня, — он резко поднялся с кресла, ненароком оттолкнув Эйприл, и вперевалочку отошел к окну, тяжело дыша. Его чертов взгляд продолжал прожигать дыры в ее коже, хотя голова была повернута в совершенно другую сторону. Его чертов взгляд сводил с ума. — Он никогда не прощает ошибок.

— Дядя! — не выдержав, нервно воскликнула она и подскочила. Горло давили слезы страха и непонимания. — Ты меня пугаешь.

— Пугаю? — резко развернувшись, вскрикнул он. Эйприл вздрогнула и невольно отступила на шаг. — Я тебя пугаю? Да что за дурость ты говоришь! Я за тобой присматриваю, запомни это, — он наставил на нее палец. — Даже после того, как ты сбежала, я присматриваю за тобой. И всегда буду!

Судорожно вздохнув, Эйприл отрицательно закачала головой и зажмурилась.

Это был не дядя.

Мерлин, она понятия не имела, как объяснить это, но человек перед ней не был Аластором Грюмом, которого она знала всю свою жизнь.

Всхлипнув, она вцепилась в юбку мантии и, не оборачиваясь, вылетела прочь, благодаря всех богов за то, что замок отперся буквально за мгновение, будто бы сама школа хотела, чтобы она поскорее исчезла из душной и давящей на нее комнаты. Она чувствовала, как озлобленный, болезненный взгляд прожигал ей спину. Слышала, как, вскрикнув, этот незнакомый ей волшебник опрокинул что-то звенящее на пол. Он был ненормальным. Он был другим!