Эпизод 1.2. Прикоснуться к вере (1/2)

──────── ⋉◈⋊ ────────</p>

Адские чертоги я представляла отнюдь не сетью подземной тюрьмы, но какой он есть.

Черноглазые бастарды меня знатно поколотили: грудная клетка вздымается с трудом, а отбитые рёбра и бока, местами покрывшиеся небольшими чёрно-синими гематомами, неплохо дают о себе знать. Спасибо, что не изнасиловали, но, это, вероятно, только потому что Князь Асмодей запретил всячески лапать ценную пленницу. Сбросил слом воли на голод, жажду и время, в котором плаваешь здесь, как в киселе. С парочкой кусков чёрного хлеба — чёрствых сухарей — и стаканом воды не расшикуешься, зато, в худшем, схватишь расстройство желудка. Что ж, объективно у меня нет никакого светлого будущего, так смысл рыпаться? Сколько я уже нахожусь в плену? Циферблат часов подсказывает, что где-то с двадцатого по двадцать шестое число. Всего неделя. Неделя. По ощущениям будто прошла целая вечность — время для птички в клетке замедляется всегда.

Зачем же полному могущества демону играться со слабым человеком, подобно коту с хилой мышью, если можно перерезать ему горло и забрать желанное магическое кольцо? Асмодей изволит ждать, когда начнёт давать первые ростки стокгольмский синдром<span class="footnote" id="fn_30389117_0"></span>? Иначе объяснить поступок Князя — остатков трезвого ума не хватает. Но я никогда в жизни не стала бы работать с этим уродом. Ни-ког-да. Определённо.

Выпрямляюсь. Пытаюсь слегка потянуться, старательно игнорируя ноющую боль в теле, и не свалиться с крайне неудобной скамьи, нагретой теплом тела и всё такой же твёрдой. Остаюсь лежать на боку, обнимая себя руками, и впиваюсь здоровыми пальцами в без того ноющие плечи. Игнорировать боль не так сложно, как кажется. По крайней мере, у меня хоть как-то получается.

Ни отсутствующие пальцы, ни хлеб и вода вместо нормальной еды, ни холодный камень подземной темницы вместо тёплой постели или разложенного дивана не сравнятся с тяжёлыми нравственными переживаниями. Отец и дед, оставшиеся по ту сторону, волнуются за меня. Александр мог уже поседеть! Осознание, что у него, несмотря на самый расцвет сил, слабое сердце, как и у совсем зелёной меня, подстёгивает бояться ещё сильнее. Если бы я была в курсе, что чёрная книжонка из себя представляет, с какого перепуга старая безделушка на неё среагировала и насколько!..

Приходит время торга и принятия. Что там ни было, что там ни случилось, совершённого, к сожалению, не воротишь, а как вожжи упустишь, так не скоро изловишь обратно. Шансы выбраться из адской темницы в одиночку нулевые и это не подвергается никаким сомнениям. Шансы на возвращение в родной мир — так подавно. Как говорил Воланд<span class="footnote" id="fn_30389117_1"></span>, кирпич ни с того ни с сего никому и никогда на голову не свалится. Я искренне не желала приключений на свою голову — довольствовалась нервозными буднями и, в общем-то, не отличалась излишней мечтательностью. Образно говоря, кирпич в облике злосчастного перстня подкинули нежеланно-непредвиденные обстоятельства. В горле застревает горький смешок. Нужно было прислушаться к интуиции и валить из антикварной лавки, пока не стало слишком поздно. Продавец мне не нравился. С первого взгляда не понравился.

Заслышав приближающиеся шаги, нервно облизываю пересохшие и искусанные, уж не до крови, губы. Караул сменился — ещё вчера? — на более или менее, как бы правильно выразиться, благосклонный. Смешное понятие по отношению к демонам. Безусловно, смешное. Но они хотя бы не желают вырвать мне развязанный язык, что уже ставит их на уровень выше тех, кто притащил меня сюда. Хлеб с водой приносили пару часов назад. Значит… Что это значит? Значит, причина визита в том ангеле. Или архангеле. Я не понимаю, а в памяти и сейчас маячит силуэт крыльев, каждое из которых, если хорошенько представить их во всех деталях и мысленно развернуть, около пяти метров длиной. У меня плохо с наметками на глаз, ничего не поделаю, но меньше быть они не могут.

— Так наша соловушка не спит, а зализывает синяки, — наверное, заметив пустой поднос в углу камеры, хохочет один из проходящих мимо демонов. Теперь не нужно поворачиваться к ним, чтобы уточнить цель визита — всё ясно по звону большой связки ключей, что частенько таскает с собой один из них. — Эйдан жалеть не умеет, знатно наподдал ей вчера.

Наподдал — мягко сказано. Чего стоит разбитый подбородок. На нём ссадина никак зажить не может.

— Оставь её в покое, Гриф, ты — не Эйдан. У неё приятный голос в отличие от некоторых! — за замечание второй, уловимо по интонации, нагло ухмыляющийся, явно готовится получить в глаз, но всё же обходится одним выговором. — Не забывай, зачем мы здесь шляемся.

Они воспринимают меня не больше, чем за белку, грызущую золотые орешки с изумрудными ядрышками. Заводную или, что хуже, живую зверушку, на денёк поиграть малолетнему ребёнку, у которого безответственные родители. Весело до момента, пока малышка не подохнет. Я отказываюсь входить с ними в какой-то зрительный контакт или диалог, продолжая рассматривать маленькие трещины, расползшиеся по стене тут и там. Ниже, ближе к скамье, выцарапаны какие-то непонятные линии — скорее, весточки от предшественников. Навряд люди частые гости в Аду. Те, что попали сюда не в порядке очереди оборотного круга, конечно.

Вздох. Только недавно обещала себе, что перестану грязно выражаться, но не помню ни одного киношного, книжного, комиксного или сериального злодея, способного так безнаказанно надругаться над ангелом. Простит меня Стив Роджерс<span class="footnote" id="fn_30389117_2"></span>, они — скоты, все они — скоты, самые настоящие черноглазые скоты. Я медленно сползаю с лавки на пол, располагаюсь головой вниз, закинув стопы в носках на скамью. Что бы там не называлось благодатью, не синяя ли субстанция, похоже, Асмодей — двинутый на голову наркоман. Имей я возможность не только бесцельно болтать языком у себя же в голове… Скалясь, бьюсь затылком о твёрдый пол — злюсь на собственную беспомощность. Ну да, как же, закон каменных джунглей. Каждый сам за себя.

И некого просить заглушить отдалённые плачущие стоны грешников, звенящие в ушах, кроме себя самой.

«Слышу — поезд мчит, зашёл на поворот,

А я не вижу Солнца свет с каких уж пор.

Застрял в тюрьме я Фолсом, и время замерло,

А этот поезд лишь усердно жрёт рельсы в Сан-Антонио.

Мне в детстве мама говорила, мол, не подкачай,

Будь мальчиком хорошим, с пистолетом не играй.

Но в Рино я кого-то грохнул, сам не помню как,

А теперь вот слышу поезд, и слёзы не сдержать».</p>

Демон, имя которого знать не дано, вбросивший внезапный комплимент, не факт, что был в прошлом участником какой-нибудь музыкальной группы или преподавателем по вокалу. Глубокий контральто<span class="footnote" id="fn_30389117_3"></span> на любителя. Голос как голос, сейчас же и вовсе охрипший. В разговорной речи звучит довольно грубовато, мужской тембр у меня так никуда и не делся — звучу почти что как парень. Сдавала тест на гормональный баланс, как выпала возможность, провериться от греха подальше — не поймёшь, какие изменения в организме происходят — так дело не в них, а в генетике — какой сложился. Не собственноручно же утолщила связки и гортань разработала, в конце концов. Благодарю одноклассников, не доставалось обзывательств, как это обычно бывает.

«И я готов поспорить, богачи в купе едят,

У каждого во рту сигара, а в руке — стакан.

О, мне б туда! Но мне нельзя, я знаю — я в тюрьме.

Но если ехать можно им, то почему не мне?

Эх, если б меня освободили, и у меня билет бы был,

Держу пари, что я отсюда подальше бы свалил.

Далеко от Фолсома — за много-много вёрст,

И свист этого поезда мою б тоску унёс»<span class="footnote" id="fn_30389117_4"></span>.</p>

Я как сбитый лётчик, чьё распятие — кусок металла, серебряное кольцо. Подношу раненую руку к глазам, чтобы ещё раз рассмотреть и мне хочется выкинуть его в море, чтобы его белый свет больше не видывал. Боже, которому давно всё равно на нас… Агностический атеизм не предполагает, что Он существует и не отрицает возможного факта. Ответ очевиден — нет. Но мне дают безвыходную ситуацию и дали свободный выбор между несколькими Богами из разных пантеонов, а не Единым, вставшим поперёк горла, как осиновый кол.

Может…

Может, помолиться Локи? Хотя бы попробовать?..

Уклон в локианство, несмотря на взрощенный агностицизм!..

Анастасия, узнав о моих намерений, прибила бы, ставлю полтинник.

Я начала увлекаться древними мифами, пусть и поверхностно, с раннего возраста. Протоптанная дорожка пошла с греческих, и, в отличие от скандинавских, они в моей памяти так и остались блёклыми. Как добралась до Скандинавии — повествование стало веселее и бодрее, на горизонте появился Лаувейсон. Ничего не оставалось, кроме как удивляться его проказам, которые, порой, и вытаскивали асов из глубоких ям и колдобин. В конце концов, история неизбежно дошла до наказания для него. Мелкая сопля в моём лице сперва крайне охренела, а потом разревелась, и всё под влиянием вспыхнувшего алым пламенем чувства несправедливости по отношению к нему. Фильмы всеми известной киностудии интерес, разумеется, подогрели, но не то, что бы дюже. К тому времени инцидент, за который до сих пор стыдно, забылся, а книжка, по существу, оказалась спрятана далеко и надолго, на самую верхнюю полку шкафа. Только эта стыдоба никак не помешала, став взрослее, по спонтанному желанию попробовать поработать в двух текстовых ролевых и одном текстовом опроснике по божественным пантеонам, и, кто бы мог подумать, — за Локи. Накопив немного опыта, я поняла и приняла: примерить на себя маску, чья бы она ни была, и вести себя по приложенному к анкете сценарию — квест не из лёгких. Но придёт время, когда нужно будет взять приём на заметку.

Вторая проблема заключается в том, что я прежде никогда не молилась без пинков матери. Для проведения ритуала на алтаре вовсе ничего нет. Да и как избавиться от назойливого ощущения разговора со стеной? И как быть уверенным, что молитву услышит адресат? Как правило, если знаешь имя — это уже что-то даёт? Будь что будет. Состав летит по рельсам, бежать уже некуда, я и так просто несусь вместе с поездом, на полном ходу летящим в пасть неизвестности.

«О Локи, сердца проницающий взором, славься, священное чистое пламя, помоги мне! Честь тебе и хвала, господин перемен, извечный насмешник, разрушитель границ и устоев!

Ты — джокер в колоде, рекущий горькую правду. Ты — прародитель всех ведьм и хранитель. Ты — странник миров, видевший всё, что есть и что было, срывающий маски, тьму выводящий на свет, огонь наших душ и сердец. Ты — тот, кто даёт волю к жизни, к движенью вперёд, когда сил не осталось.

Несломленный Бог мой, ты силою духа своей вдохновляешь других. Пою тебе славу, о Локи, честь тебе и хвала!..»</p>

Я молюсь дважды, трижды, пытаюсь вести мысленный разговор. И в конце забываюсь в тяжёлом, беспокойном и пустотном сне. Просыпаюсь же со стойким ощущением взгляда в спину, того, что кто-то наблюдает за мной. И подскакиваю с места, невзирая на боль в теле. Не в самом лучшем виде, на самом-то деле, но уже как-то всё равно. Когда-то на мне был неплохой повседневный костюм, теперь он — кучка испачкано-изорванной хламиды: расстёгнутый и местами обтрёпанный чёрный жилет, распахнутый на пару пуговиц воротник точь-в-точь чёрной рубашки с завёрнутыми по локоть рукавами. В противоположном углу камеры валяется пропылившийся полосатый галстук, с чьей помощью можно было только удавиться.

— Если вы всё-таки решили добить меня, так давайте, метьте в горло зверя, чего ждёте? Только почему вы не сделали этого сразу? — почти неслышно хмыкаю я, криво улыбнувшись, и стараюсь устоять на ногах, держась за стену, опираясь на неё спиной. Подростковые замашки, напускная дерзость, порой не к месту, и такая же смелость, прикрывающие самое дно.

Мужчина в момент оказывается рядом, и, не церемонясь, затыкает мне рот ладонью.

— Если хочешь жить — держи рот на замке, — тихо шипит он, вжимая меня в стену, и не выпуская из руки трости. — Теперь вдохни, выдохни и вспомни, кому ты так настырно молилась весь день?

Слушаясь, я ненароком прикусываю язык и продолжаю таращится на незваного гостя. И до меня доходит — Локи. В моих глазах, вероятно, сейчас плещется осознанность. Леденящий пот бежит промеж лопаток.

— Поздно доходит, да? Пойдём и я помогу, коль не боишься, — я с нескрываемым подозрением подслеповато кошусь на ухмыляющегося Локи, но крепко пожимаю протянутую шершавую ладонь. Рука чуть подрагивает. Этого полубогу достаточно, чтобы понять, что страх за произошедшее изо всех сил заперт глубоко внутри, но не бросает попытки прорваться через прутья.