Ревность (1/2)

Сичень и не подозревал раньше в себе таких актерских талантов.

Две недели.

Две недели, как они встречаются с Цзян Чэном то в клубе, то в его участке. Выбираются гулять, сидят в кафе. Смеются, общаются, проводят время вместе. Все, как у всех.

Все идёт по пизде.

Это все продолжалось. Прикосновения, близость тел. Ненавязчивые ласки, многозначительные слова, взгляды. Цзян Чэн мог поправить его волосы, застегнуть лишнюю пуговицу на рубашке, принести ему кофе — и все с неприметной, но доброй и красивой улыбкой.

Мог прижаться сзади в удобный момент, не позволяя Лань Сиченю шевельнуться на несколько секунд, молча обдавая дыханием его кожу. Мог схватить за руки, властно направляя, сжимая своими пальцами бледную кожу до розовых следов на ней: не болезненных, но вполне приметных.

Мог смотреть на него мрачным вожделеющим взглядом, обещая все то, что каждый из этих дней крутилось в голове самого Сиченя. То, чего хотелось ему самому — и им обоим. Смотрел так, будто и правда готов был в следущую секунду подорваться и опрокинуть юношу на любую свободную поверхность.

Какое счастье, что Лань Хуань был прекрасным актером. В нужный момент он просто отключался внешне, улыбался, смотрел на мужчину отстраненным, спокойным взглядом. Источал такую неземную, возвышенную энергетику, что любой, кто видел его в такие моменты, думал: как вообще возможно себе позволить даже прикоснуться к этому гребаному совершенству?

Лань Сичень действительно старался. Старался и надеялся, что его истинных желаний за этой красивой ледяной маской не видно.

***

Лань Хуань, поправляя на лице красивую ажурную маску черного цвета, заглянул в зал. Людей было многовато сегодня, видимо, прибавилось новых клиентов. К счастью, у него было всего лишь одно выступление — станцует и свободен на сегодня. А ещё его радовало то, что в зале сегодня не будет Цзян Чэна, и он не увидит его во всех этих полупрозрачных развевающихся вокруг тела шелках, практически не скрывающих торса мужчины. Единственным, что осталось прикрытым от чужих взоров, была талия Сиченя, затянутая в корсет, выполненный в той же стилизации, что и маска на его лице.

Цзян Чэн на самом-то деле нечасто тут появлялся, особенно, когда было много людей, как, например, сейчас. Он практически сразу покидал помещение, прося прощения у смущенного неудобством мужчины Лань Хуаня. Поэтому, уверенный в том, что его нет, Сичень вышел на сцену, когда настал его черед. Сегодня его танец был медленным, соблазнительным, эротичным. Все эти шелка и кружева словно и были предназначены для того, чтобы привлечь как можно больше взоров, очаровать, заставить хотеть.

Его и хотели. Весь зал смотрел на то, как танцует Лань Хуань — без сомнения лучший танцор Аннигиляции. А ещё, кажется, действительно было много новичков, до сих пор не знающих, как здесь следует себя вести. Кто-то попытался распустить руки, стоило только Лань Сиченю спуститься со сцены после выступления, но нахала быстро выволокли на улицу — трезветь. Привыкший к подобным ситуациям Сичень спокойно, ничуть не волнуясь, подошёл к барной стойке, залпом выпивая рюмку текилы. Хотелось расслабиться и отдохнуть сегодня как следует. Завтра выходные и новая встреча с Цзян Чэном, на этот раз в кафе. В подобных местах они, по крайней мере, могли держать себя в определенных рамках приличия. Ну, или хотя бы стараться делать это.

Внезапно мужчина ощутил, как чья-то уверенная рука обвивает талию, и резко обернулся, но тут же расплылся в улыбке. Он радостно обнял Вэй Ина, так неожиданно решившего заглянуть к нему.

— Ты что тут забыл? Тебя тут лет сто уже не было, как вообще тебя умудрились пропустить в Аннигиляцию?

— Но пропустили же! Причем, сразу! — засмеялся Усянь, усаживаясь на высокий стул рядом с Лань Сиченем и тоже заказывая себе выпивку.

Увлекшись, Сичень продолжал болтать с ним буквально обо всем. Вэй Усянь всегда был весёлым и интересным собеседником, с ним никогда не бывало скучно. По ходу дела выяснилось, что Вэй Ину просто стало скучно, потому что Лань Чжань уехал на несколько дней в другой город, и поэтому решил заглянуть к своему практически уже родственнику. Конечно же он знал, где тот обитает, и лучше него знал, какими делишками тут занимаются вышестоящие лица. Но, понимая, что сам Лань Хуань не в курсе происходящего в стенах Аннигиляции, предпочел также умолчать об этом.

Так что время свое они проводили за выпивкой. Ну, пил в основном Вэй Ин. Сичень, кстати, до сих пор не совсем понимал, как тот умудрялся пить так много и абсолютно не пьянеть. Вот и сейчас молодой мужчина не подавал абсолютно никаких признаков опьянения, разве что стал ещё более общительным и тактильным, хотя, казалось бы, куда ещё больше. Лань Хуаню, как наиболее вменяемому и адекватному приходилось следить, чтобы тот все же не набрался чересчур сильно, и придерживать иногда за поясницу, чтобы Вэй Ин не слетел с табурета, потому что уж слишком интенсивно жестикулировал во время разговора.

***

Чертовы две недели.

Две недели пристальных взглядов, прикосновений, двусмысленных слов и поступков. Никогда еще Цзян Чэн не замечал в себе такой настойчивости и терпеливости. Он буквально… ухаживал за этим человеком — в своей манере. С немного резкими порой захватами запястий, чтобы тот не вырвался и дослушал, с порывистыми прикосновениями, куда более интимными, чем того позволяют приличия. Почему Лань Хуань не врезал ему до сих пор, он не знал. За такое ведь можно было… Цзян Чэн понимал. Его настойчивость и непринятие отказов могли показаться нездоровыми и насильственными — если бы он получил отказ. Хотя бы один, прямой, четкий, что-то кроме заледеневшего взгляда Лань Сиченя, кроме его твердого намерения держать дистанцию… но ничего не говорить. Цзян Чэн чувствовал: тому не было неприятно. Он смотрел в глаза этого парня, и за секунду до того, как тот закрывался, они горели. Ярко, обжигающе, просто светились таким же желанием, и оно притягивало его, как мотылька на огонь. Цзян Чэн тянулся к нему, завороженный и уверенный, что его желания и чувства взаимны. А когда Лань Хуань вновь закрывался, мужчина не чувствовал, что это конец… ведь они продолжали общаться. Все так же встречались, шутили, и не только он произносил безумно двусмысленные фразы. Словно бы Лань Сичень с ним играл — и впервые в жизни Цзян Чэн не был против. Получая очередной отстраненный взгляд, он чувствовал, как крепнет его азарт, как комок в груди сжимается сильнее — ему почти что нравилась эта игра, когда можно прикоснуться лишь на мгновение, а после терпеть, и терпеть, и терпеть.

Он стал ходить в клуб. Выбирался с работы по вечерам порой, чтобы там выпить, и проходил отныне без пропуска, в самом дальнем углу его встречал привычный стакан виски, который Цзян Чэн подхватывал и шел искать Лань Сиченя. Тот всегда был неподалеку, пусть и виделись они редко. Всегда был прекрасен. Наверно, прекрасен, как бог, не меньше — взгляды всех окружающих неизменно задерживались на нем.

Лань Сичень танцевал. Невообразимо, как и всегда.

В последнее время Цзян Чэну было трудно на это смотреть, когда вокруг все тоже видели, как движется, выгибается, извивается этот юноша. До неприличного красиво, соблазнительно… и — для всех. Этот факт с недавних пор его злил.

Цзян Чэн знал: он не имеет права на ревность. Он никем не владеет. Не может ничего предъявить.

Чаще всего они поэтому встречались в кафе. Там Лань Сичень всегда был проще одет, словно спускался с небес — пусть и светился, но не казалось, что он из другого мира… не казалось настолько сильно. Цзян Чэн вновь позволял себе все эти двусмысленные фразы. Он говорил:

— Ты бы хорошо смотрелся верхом, — пока Лань Хуань рассказывал про новую фотосессию на лошади, и оба они замолкали на пару секунд, чтобы продолжить диалог как ни в чем не бывало. Продолжить с новыми мыслями и образами в головах.

И это не прекращалось. Раз за разом Сичень холодел, становился тем неземным созданием, к которому прикоснуться — грех. И Цзян Чэн покорно убирал руки, потому что знал: есть грань, которую нельзя переступать. Он не боялся и не смущался, лишь ждал. Рано или поздно кувшин чьего-то терпения должен был переполниться.

Разумеется, первым был его собственный. Он треснул, разлетелся на маленькие осколки тем вечером, когда Цзян Чэн увидел Сиченя в кружеве. Когда, незамеченный, посмотрел его выступление от начала и до конца, а после в его руках хрустнул стакан, когда к Лань Хуаню пристали при спуске со сцены. Бить было некого — придурков увели прежде, чем он двинулся с места. Цзян Чэн хотел хотя бы поприветствовать Лань Сиченя, потому что из-за работы они в последнее время не виделись, но его опередил Вэй Ин.

Да, Цзян Чэн знал, что тот встречается с братом Сиченя. Да, они снова посетили тот ресторанчик недавно и да — Цзян Чэн видел, как этот пацан целует совсем не невинно своего парня, когда думает, что их не видят.

Наверно, поэтому он не сорвался. Следил напряженно, как рука Вэй Ина скользит по спине и талии Лань Хуаня, как оба смеются и пьют. Он тоже пил, как заправский сталкер, в тени, держа стакан левой рукой — правую он порезал осколками. Было паршиво от невозможности поговорить, но Цзян Чэн почему-то не шел, видя, что Сичень не один. Он понимал: сегодня можно ненароком перешагнуть ту самую грань в их игре. Сорваться. Сказать, сделать что-то, на что у него права нет — и не будет, наверное. Он нахмурился.

Злость на себя, на ситуацию поднималась в груди. Да, Цзян Чэн ревновал. Ко всем в этом зале — к зрителям, что пожирали Сиченя взглядами целый вечер. К его ученикам, что кинулись обнимать учителя, как только тот спустился со сцены. Даже к Вэй Ину, просто потому что Лань Хуань позволял тому касаться своей талии. Даже, мать его, сам приобнял в ответ — и это, наверное, все же стало последней каплей.

Цзян Чэн, не рассчитав силы, поставил стакан на стол. Отодвинул со скрипом стул в своем темном углу, и в тишине этот звук привлек слишком много внимания. На всех вокруг ему было похер, а тот единственный человек, для которого он пришел сегодня в этот клуб, пропахший алкоголем и дорогими духами, отлично проводил время и без старого потрепанного жизнью копа, чье главное развлечение в жизни — это работать или травить саркастичные байки. Какого хрена Цзян Чэн здесь вообще забыл? И почему злится так сильно, что руки трясутся, а перед глазами картинка плывет? На что, главное?

Не смотря по сторонам, он вылетел из клуба. Дальше — к машине, а следом — в участок. Работа всегда его успокаивала.

***

Как оказалось, Цзян Чэн был рядом. Об этом красноречиво дал понять оглушительно громкий грохот стакана об стол. Сичень развернулся как раз вовремя для того, чтобы увидеть, как Цзян Чэн уходит прочь. Как отводит взгляд в сторону, презрительно хмыкает, как смотрит на его друга с какой-то просто необъяснимой ненавистью. Лань Хуань подумал, что лучше бы Вэй Ину не знать о том, как злобно на него пялился Цзян Чэн.

Естественно, он бросился следом. Забыл обо всем: о вещах, оставшихся внутри, о внешнем виде. Забыл, что, возможно, ему сейчас будут не рады. Что он доигрался — довел Цзян Чэна до той самой грани, когда Сиченю уже не повернуть назад, не отделаться больше равнодушным личиком. И теперь, кинувшись на улицу вслед за мужчиной, он обо всем этом и не вспомнил. Лишь смотрел со страхом в душе, как скрывается вдали знакомая машина. Там бы они точно… Если бы хоть раз оказались в ней лишь вдвоем.

Лань Хуань вызвал такси. Точнее сказать, ему вызвал машину администратор клуба, иначе он без шуток на своих двоих бросился бы в участок, забив окончательно на свой весьма вызывающий внешний вид. Почему-то Сичень был уверен — Цзян Чэн в участке. А точнее, на стрельбище. Мужчина часто закрывался там от всего окружающего мира. Сичень понимал… все понимал и готов был ждать. Смотреть, как мужчина безошибочно стреляет по мишеням, и думать лишь о том, какой же он, блядь, горячий.

Вот и сейчас, спускаясь на нижние этажи к стрельбищу, Лань Хуань надеялся, все будет хорошо. Что он просто посмотрит, как Цзян Чэн разносит остатки мишеней, что подойдет, прижмется, попросит прощения. Но только и смог, что застыть истуканом на входе, наблюдать за тем, как мужчина стреляет раз за разом, как агрессивно перезаряжает пистолет и продолжает. Как хмурится, сжимая челюсти и оружие в руках. И Сичень не совсем понимал, почему же он разозлился настолько сильно.

Сам Цзян Чэн, кажется, и не собирался успокаиваться. Выстреливал в цель, перезаряжал обойму, целился — и так по кругу. Сичень, поневоле любуясь его фигурой, все же замечал, насколько сильно он напряжён. И, как бы тот ни был сейчас привлекателен, Лань Хуань мог думать лишь о том, что Цзян Чэну сейчас, кажется, определенно хреново. И все-таки, это из-за Лань Сиченя он так разозлился?

Молчать дольше не было смысла. Пройдя чуть дальше, искусывая на нервах свои губы, Сичень замер на достаточно безопасном расстоянии и тихо проговорил:

— Я видел, как ты ушел из клуба. Даже не подошёл. Что-то случилось? Я тебя чем-то обидел? Может, я могу как-то попросить у тебя прощения?

Он замолк, зная, что тот может не слышать его голоса из-за наушников. Не видеть, ведь до сих пор и не взглянул в сторону Сиченя. Может, если бы увидел его, то не злился так сильно, ведь на лице Лань Хуаня сейчас не было ни капли притворства, ничего от той холодной маски, которой он прикрывался постоянно. Лишь волнение, внимание, забота. Желание поддержать: обнять, прижаться, погладить по спине. Прошептать, что все хорошо и он снова с ним. Наверное, странно, ведь, по сути, они все ещё друг другу никто.

— Цзян Чэн… взгляни на меня, — уже громче сказал Лань Хуань, выпрямляясь и глядя немного хмурым взглядом на спину мужчины. — Я пришел. Я увидел, как ты уходишь и… я же правда волнуюсь. Что с тобой? Ты выглядишь не очень хорошо, если честно. Я могу хоть чем-то помочь тебе?

Приблизиться так и не решался. Стоял у выхода, всматриваясь в силуэт мужчины, и понимал, что таким злым он видит этого человека впервые. Но даже этот факт не мог прогнать его отсюда.

Цзян Чэн знал: кто-то в итоге придет. Осторожно появится в поле зрения, попросит закрыть за собой дверь, когда он будет уходить — так всегда делал начальник отдела. Они неплохо общались, тот понимал, что порой нужно просто оставить его в покое.

Снова пришли эти мысли: о собственной несдержанности, о том, какой он идиот. Не может контролировать ничего — ни личную жизнь, ни чувства, о которых никто его не просил. Цзян Чэн ненавидел это в себе. Вспыльчивость и порывистость, грубость и темные желания, которые мелькали порой в голове. Проносились со скоростью молнии, и все же он успевал их услышать. Порой их становилось больше, как сегодня. В клубе он на мгновенье подумал, даже представил, как впечатывает лицо Вэй Ина в барную стойку. С размаху так, и вцепляется крепче в волосы, чтобы задрать его бошку и посмотреть, достаточно ли крови натекло. И независимо от результата — врезать еще. Он захотел этого — и тут же ушел. Знал, что эти границы установил уже сам, что проще сбежать от мыслей, чем анализировать или слушать их. Главное выкинуть их из головы, не дать укрепиться и размножиться, нужно отвлечься.

Цзян Чэн всегда чувствовал, когда рядом кто-то есть. Сиченя он ощущал особенно хорошо. Он надел сегодня простые наушники, не слишком-то плотные — наедине с собой любил этот грохот, от которого звенело в ушах, и каждый раз шел по краю, испытывая свои барабанные перепонки. Зато теперь вот услышал голос, пока яростно перезаряжал барабан. За патроны придется платить…

Лань Сичень его о чем-то просил, а все, о чем думал Цзян Чэн: не прикасайся. Только не трогай меня, а то случится черт пойми что, я и сам не ручаюсь за твою безопасность. Не трогай. Стой там, смотри, как уже было до этого, а после молча уйди. Дай к чертям напиться этой ночью и после никогда тебе не звонить, потому что — он сам доигрался. Сам виноват, что перешагнул грань, разрешения не спросив. Правила этой игры нельзя нарушать.

Полная дисквалификация.

Лань Сичень не двигался с места. Он стоял близко, почти за спиной, отчего слышался его голос, когда грохот пистолета стихал. Он надел наушники?

Когда патроны закончились, Цзян Чэн почти отшвырнул пистолет. Только уважение к оружию не позволяло неосторожность — он отложил его, следом швырнул пустую коробку из-под патронов. Руки ныли от долгой, яростной стрельбы. Мишень едва не дымилась, и в центре зияла большая черная дыра от множества попаданий. Вокруг — россыпь промахов, когда он вспоминал, думал… неровные черные точки. Они раздражали. Грязь на его репутации, грязь где-то внутри, в районе груди, и хрен ты ее отмоешь.

Цзян Чэн повернулся, надеясь, что комната опустела, и зная, что это не так. Лань Сичень так и стоял у входа, и мужчина замер, ни говоря ни слова, даже смотря словно бы сквозь него. С виду Цзян Чэн успокоился — лицо его не выражало ничего. Только руки тряслись, от усталости и попыток себя сдержать, когда Лань Хуань сделал пару шагов вперед. Он, может, хотел что-то сказать, а вот Цзян Чэну хотелось заткнуть ему рот. Своим языком.

— Зачем ты пришел? — три слова дались ему с трудом, язык еле ворочался.

У тебя выступление, работа, поклонники, ученики и семья — у тебя всё. Так нахрена в этой идеальной и совершенной жизни сердитый сам на себя коп, который выкурил по дороге в участок полпачки сигарет. Этот коп злой, задолбанный, он смотрит на тебя волком, словно врежет вот-вот. Он так хочет тебя.

Этот коп идиот.

Лань Сичень смотрел на него, не отводя взгляд. Он не боялся, хотя по виду Цзян Чэна казалось, что тот готов придушить его прямо сейчас. Наблюдал за ним, постепенно все меньше понимая причины такого его состояния. Он был в клубе, выпил скорей всего. Может, он пьян? Он ведь так и не видел действительно пьяного Цзян Чэна. Но Лань Хуань и сам выпил сегодня достаточно, чтобы не бояться его тяжёлого мрачного взгляда. И все же по дороге проветрился достаточно, чтобы мыслить адекватно.

Оценил взглядом окружающую обстановку: разбросанное оружие, изуродованную мишень. Не до конца включенный свет, отчего полумрак комнаты скопился по углам, начиная угнетать любящего свет Сиченя. И все же юноша держался, держался ради человека, которого сюда приехал успокаивать. У которого хотел выяснить причину такого его состояния и помочь с этим справиться.

Лань Хуань шагнул ближе. Прикусил по привычке губу, а потом неловко облизал ее. Поправил полупрозрачные рукава, которые почти до кончиков пальцев скрывали (нет) его руки. Снова шагнул навстречу и замер в метре от напряжённого, собранного Цзян Чэна.

— Зачем пришел? — тихо повторил мужчина, смотря в его глаза своим чистым и светлым взглядом. Он действительно хотел успокоить его, хотел, чтобы мужчина не нервничал, чтобы не сжимал сейчас кулаки до побеления костяшек. — Я волновался. Я волновался за тебя, увидев, как быстро ты ушел. Ты не захотел общаться со мной, кажется, злился. Ты даже не сказал, что пришел… Я чем-то тебя расстроил?

Сичень подошёл к нему ещё ближе, заглядывая в его глаза близко-близко, едва заметно хмурясь. Рассматривал напряжённое лицо, пытаясь понять, о чем сейчас думает этот человек. Неужели Лань Хуань и правда сделал что-то не то, неужели разозлил, сам того не зная?

Прохладная ладонь легла на щеку Цзян Чэна. Тонкие пальцы нежно огладили кожу, обвели контур скул. Рука Лань Сиченя мягко погладила его по щеке и он спросил снова: