Глава II. Где нас нет (1/2)
Как проходит вечер, я толком не помню. Единственное, что в деталях осталось в памяти — в конце концов надо мной сжалились и сообщили, что ходить мне можно, только, как говорится, осторожно; поэтому в конце концов я использую свой шанс, чтобы сбежать на пожарную лестницу.
О том, что многие здесь курят, знает даже новичок. Но я не курю и не собираюсь начинать. Мне просто надо посидеть в более-менее знакомом визуально месте и подумать.
Ну, начнём с того, что убегать от проблемы было самым идиотским решением из всех возможных. А итогом идиотских решений всегда являются ещё более идиотские результаты — это правило редко не срабатывает, мне ли не знать. Что-то подсказывает мне, что кольцо не найдётся. Конечно, если вдруг его сняли уже в больнице и совершенно случайно сохранили, будет приятно, но… Если неприятности начинаются, они катятся как снежный ком, собирая всё новые и новые обстоятельства.
Если честно, кроме этого я пока не могу ни о чём думать. Даже о том, как буду выпутываться. Перед глазами всё ещё стоит лужа крови и неестественно согнутая в локте рука Джима с зажатым в ней пистолетом. Я ужасно хочу лечь спать. Либо чтобы затем проснуться от знакомых прикосновений и понять, что всё это был кошмарный сон и больше ничего… Либо не просыпаться вовсе. Потому что я могу жить без него, вот только не хочу.
Впрочем, идея насчёт сна имеет определённый смысл. Я вымотан до крайности, и если удастся хоть немного отдохнуть, можно будет переключиться на другие проблемы. И глаза перестанут болеть и чесаться так, будто я высыпал в них по полтора фунта мелкого песка на каждый. Так что я нехотя поднимаюсь, стараясь не опираться при этом на левую ногу, и тащусь в палату. И даже честно ложусь в постель.
Ночь проходит кошмарно. Мне казалось, будто я заснул сразу, как голова коснулась подушки, но в этом я не уверен. Потому что до самого утра я слышу какие-то голоса, отдалённо знакомые, плеск неизвестной жидкости и странные шаги, будто кто-то ходит по палате, подволакивая ногу. Веки наливаются свинцовой тяжестью, и я не могу открыть глаза, чтобы убедиться, что на самом деле рядом со мной никого нет.
Не знаю, сколько я так лежу, но мне это успевает порядком надоесть, и непонимание сменяется недовольством. А потом всё-таки удаётся выключить слух, и тогда моё сознание наконец проваливается в сон без сновидений.
Но и этот сон длится недолго. Я сажусь на кровати резко, будто холодной водой облили, и ещё долго не могу понять, что происходит. Затем приходят воспоминания: Джим, кольцо, страницы мультивселенной, светлые стены… Хаотично поворачивая голову в попытках отыскать остатки сна, я натыкаюсь взглядом на часы. Они показывают половину шестого. Рано.
Я ложусь обратно, укрываюсь с головой одеялом и медленно дышу, чтобы восстановить сердечный ритм. Иногда эта практика помогает мне успокоиться и заснуть, но сейчас явно не тот случай: несмотря на то, что голова ощущается пустым чугунным котлом, сон исчез окончательно. Впрочем, оказывается, что я всё равно чувствую себя лучше, сосредотачиваясь на том, чтобы вдохнуть как можно глубже и затем выдохнуть весь воздух без остатка.
Медитировать несложно. А больше мне здесь в такой ранний час совершенно нечем заняться. Так что, когда я наконец вылезаю из-под одеяла обратно в реальный, хоть и параллельный, мир, часы показывают половину восьмого. Это неплохо. Надеюсь, человеку, который вчера пообещал меня забрать, не приспичит сделать это с самого раннего утра.
Я сажусь в кровати, беру с тумбочки прохладный на ощупь стакан воды и задумчиво перекатываю его в ладонях. Вариант сначала поспать, а только затем подумать, очевидно, не сработал. Значит, надо начинать со второго пункта плана. Вот только голова пройдёт, и сразу же начну. Вода, кстати, вкусная. Или это оттого, что я ужасно хочу пить.
Неприятно осознавать, что боль потери, ещё вчера сносившая мне крышу, слегка притупилась, когда я понял, что загнал сам себя — если не в ловушку, то как минимум в проблему. Но, может быть, это хорошо. Мы с Джимом никогда не обсуждали момент, в котором одному из нас придётся стоять у могилы другого. Или у трупа. Но к смерти нельзя быть готовым, даже если ты обсуждаешь её десяток раз на дню. Особенно к смерти любимого человека.
Нет, не стоит об этом думать. Возможно, притупление боли — тоже следствие шока, и лелеять его мне ни в коем случае нельзя — только хуже станет. Можно, например, подумать о том, как я буду объяснять местному Шерлоку, что произошло. Если он поверит мне — а он всегда верит мне, какую бы иррациональную информацию я ни приносил — он приложит все усилия, чтобы мне помочь. Я бы сделал то же самое для него. И кто такой этот таинственный Грег, я тоже выясню чуть позже…
Или нет. Дверь в палату открывается, и на пороге я вижу кого-то, знакомого настолько смутно, что даже вспомнить сразу не выходит. Выходит, зря я горжусь своей памятью — в самые необходимые моменты она мне не помощница.
— Привет, — говорит этот кто-то, нелепо покачивая рукой в воздухе. — Хорошо, что ты уже проснулся. Я прямо перед работой заехал, так что времени не слишком много.
Он заходит в палату. Следом за ним входит уже знакомый мне со вчерашнего дня доктор.
— Как ты? Сильно болит? Я слышал, она даже сделать ничего не успела, ты прям перед капотом возник…
— Могло быть и хуже, — успокаиваю я его, ни на мгновение не расслабляясь. — Жить буду, честное слово.
— Это приятно. А то будет как в тот раз, когда…
Много он говорит. То есть, не он один, да и я люблю поболтать, но для моего нынешнего состояния — слишком много. Но я не могу не отметить, что у него приятный голос и очень много вложенных в монолог эмоций.
— Помнишь? — заканчивает он.
Я мысленно трясу головой, отвлекаясь от своих размышлений. Кстати о памяти…
— Честно говоря, я помню не всё, — добавляю я, надеясь, что это звучит хотя бы отдалённо правдиво. — И из последних событий, и вообще про жизнь. Прости, если обидел.
Доктор, стоящий у мониторов, выразительно косится на меня, но ничего не говорит. Это правильно. Не знаю, поддержал бы я сам пациента, совравшего о таком прямо на моих глазах, но я благодарен за то, что он поддержал меня.
— Ничего, мы это наверстаем, — подмигивает он, касаясь пальцами моей наполовину забинтованной руки. — Куда ты денешься.
Этот жест неожиданно вызывает у меня гору мурашек на спине. Я вздрагиваю. Показалось, что ли? Надеюсь, что так.
Тем временем доктор, всё это время делавший что-то с приборами, говорит:
— Мистер Лестрейд, можно вас на минутку…
Память заводится моментально, как мощный мотор. Точно! Лестрейд! Тот забавный инспектор, с которым Шерлок иногда работает от скуки… и ещё с которым встречается наш старший. Мы виделись пару раз, но мельком, так что я совсем его не знаю. В смысле, даже его версию из моей вселенной. Что ж, возможно, так веселее.
— Ты чего? — звучит вопрос, и я обнаруживаю себя застывшим на месте и уставившимся невидящим взглядом куда-то в пространство. Объяснять ход мыслей не хочется, поэтому я мотаю головой и молча позволяю довести себя до машины, пристегнуть, а затем мы долго едем куда-то по крошечным улочкам. Половину из них я знаю — всё-таки я здесь вырос. Но конечный пункт всё-таки не угадываю.
Из машины мы выбираемся намного дольше, чем я обычно делаю это, когда здоров. Лестрейд, поддерживая под руку, ведёт меня по лестницам, через коридоры — в квартиру, и затем в спальню, где стоит огромная двуспальная кровать. От подъёма тело начинает неистово ныть.
Возможно, именно поэтому истинный смысл этой обстановки, да и всего остального, доходит до меня с огромным опозданием — как до жирафа. Он оплатил моё пребывание в больнице, он привёз меня домой. И это «домой» — точно не старая двухэтажная квартира на Бейкер-стрит, где я обычно сплю на диване, когда возвращаюсь в Лондон, совсем как в юности. Нет, минуточку, мы что, с ним встречаемся? В смысле, не мы, но… Майкрофт всё равно меня убьёт, как пить дать.
Первым моим желанием становится логичное и со всех сторон обоснованное — сваливать отсюда как можно быстрее, при возможности не оставляя следов. Старший — кошмарный эгоист с детства, он не делился даже игрушками или конфетами. А как только вырос — научился испепелять взглядом (и не только!) любого, кто хотя бы посмотрит на что-то, что он считает своим.
На кровать он укладывает меня с такой предосторожностью, что это даже немного забавно. Я ведь не хрустальный. И садится рядом, близко-близко, внимательно наблюдая, как я ёрзаю, стараясь устроиться хоть мало-мальски удобно. По всей видимости, кровать покупал не я — слишком мягкий матрас, да и цветовая палитра постельного белья оставляет желать лучшего.
— Ты, надеюсь, не собираешься ехать в больницу прямо сегодня? — наконец спрашивает он.