шуджи ханма | ханемия казутора (1/1)
Ханемия Казутора красивый. Ханма был не то, чтобы ценителем и специалистом, дипломов не имел, но при первой встрече откровенно залип, не моргая, уставился, поймал янтарь в фокус. И облизнулся. Ханемия тогда прищурился, будто у него зрение в минусе — смешно сошлись лучиками тонкие морщины у переносицы. Ханма все разглядел. И сережку с резьбой, похожую на кошачью игрушку. И длинные ресницы, которые под полосатой челкой не видно почти, но если поймать Ханемию за плечо и заглянуть в лицо, наклонившись, вполне себе. И кожа у него светлая, будто загар не успел искусать солнцем и распробовать. Полакомиться. А Ханме вот захотелось.
Красивый, особенно когда растянутый ворот футболки потом позволил разглядеть и татуировку. «Тигр что ли?» — «а ты слепой?». Ханме он понравился. Тигр тоже, но больше его своенравный хозяин. Шальной блеск за зрачками, улыбка, моментами то ли сама пьяная, то ли опьяняющая. Смеялся Казутора — «кто тебе разрешил звать меня по имени?» — низко, тягуче, будто во рту у него теплая карамель. Ханма так и сказал однажды, что хочет попробовать. Кулак в лицо тоже оказался что надо, уклониться можно, но зачем лишать удовольствия покрасоваться. Тиграм такое по душе.
Карамели, кстати, во рту не оказалось, зато язык, мокрый, настырный, жадный, о, вот от него Ханма впал в буйный восторг. От небольших и гладких клыков, от губ, которые так призывно распахнулись, стоило ладонью провести вдоль позвоночника вверх, сжать крепко лопатку под светлой форменной курткой. Острый и гибкий, горячий, переполненный чем-то очаровательно-диким. Ханма вылизывал ему рот с упоением, целовал ярко в шею, почти мурлыкал, когда дорвался. Когда перестали демонстрировать дерзкий словарный запас и сбивать костяшки о собственные. Хотя, Казутора после драк будто расцветал, слепил своей утонченностью серийного убийцы. Ханма целовал его щеки и самозабвенно плел про звезды в глазах. Тот только отфыркивался, снова морщил нос, просил заткнуться и заняться делом.
До дела дошли значительно позже, урвали минутку после вальхалловской сходки, рухнули за поломанные тумбы в старом заброшенном баре — у Ханмы полно своих тайных мест. Диван оставлял желать лучшего, но хотя бы не скрипел, пока Казутора на нем извивался, расстегивая в спешке джинсы. Пока приспускал трусы в леопардовый окрас. От зрелища у Ханмы поджалось внутри. Предвкушение опалило, подтолкнуло, прямо так, что Ханма рухнул перед диваном на пол. Перед Казуторой. Рухнул, подался ближе, перехватил под коленкой и раскрыл, отводя в сторону, как самый желанный подарок. Казутора окончательно сполз ниже, выгнулся, издал какой-то слишком мокрый звук, от которого зазвенело в ушах. И вдруг поймал Ханму за затылок, потянул к себе, толкнувшись блестящей головкой едва не в нос.
— Давай, этого же хотел.
Не приказ, и не просьба, все на грани какой-то битвы, кто кого и как сильно. Ханма вместо слов раскрыл рот и огладил Казутору языком. Токио сжался до игольного ушка, завибрировал вокруг стенами, улицами, шумом, навалился, вместе с Ханмой, обнял. Почти отобрал весь воздух. Добил мягкостью рта и глубиной узкой глотки. Ханма стонал и сам, позволяя слюне свободно стекать по подбородку, брал так естественно, пылко, что у Казуторы потолок поменялся местами с полом. Земля с небом. Ядро с космосом. Все перемешалось и у Ханмы, когда Казутора плавно прогнулся, толкнувшись самостоятельно, несдержанно, потянул за короткие прядки, насаживая на член. А потом потянул свободной рукой свою футболку выше, обнажаясь, показывая себя, шепча до неприличия довольно, приторно: хороший мальчик. Хороший. Ханма.
Ханма дернулся, вжался пахом в диван, выпивая до дна все, чем с ним поделился Казутора и зажмурился, до белых полос цепляясь за чужие бедра. Хотелось еще.
Казуторе тоже.