хаитани ран | мицуя такаши, луна, мана (1/2)
Мицуя думает… Мицуя не думает. Он сбрасывает домашний адрес Рану, с неозвученной, даже для себя, надеждой на то, что тот попросту отстанет. Отвалится, как иссохшийся колючий репейник от кромки брюк. Увидит улицу, номер дома, и решит, что достаточно этой благотворительной возни, кому она вообще нужна. Кроме девочек, им-то этот хмырь нравится, и они не скрывают, расспрашивают брата в мельчайших подробностях, кто кому ставил синяки и в каком году. И понятно, что нравится, Мицуя отчетливо помнит, как сам остолбенел на летнем фестивале, едва успев прихватить младшеньких, чтобы не унесло толпой.
Давит половинкой сигареты о пепельницу в импровизированной курилке, морщится так, будто болит зуб. Хаитани всегда были больнючими занозами — тот тип людей, который Мицуя не переваривал. Наглые, подлые выпендрежники.
Наглый подлый выпендрежник, который бил со спины, колко жалил словами. Отдавал свои перчатки девочкам, внимательно читал их сочинения с уроков литературы. Час-пятнадцать ждал. Мицуя зло и метко швыряет окурок в урну. Он, конечно, в самую первую встречу предупредил, что если с Маной и Луной хоть что-нибудь случится, то он от Хаитани и места живого не оставит, вместе с Токио. Вместе с Риндо — вот эти слова случились особенно хлесткими, Ран даже отвел взгляд, спрятавшись за косой натянутой ухмылкой. Но Мицуя-то знал, что сказанное достигло своей цели.
Просто помощь, как же. Развлечение? Но что веселого в том, чтобы переводить школьниц через дороги? Ран упоминал, что по пути есть несколько неподходящих по возрасту девочек заведений, которые и в дневное время могут стать огромной неприятностью. Припоминал о нарушении правил дорожного движения. Отмазывался тем, что «просто прогулка, запретишь мне дышать воздухом моего Роппонги?». Мицуя шипел, забирал сестер и не оглядывался. Проклинал учительницу английского, которой вдруг прижгло уличить девочек в неуспеваемости. Тут же и тетку, выбравшую своим местом жительства не тот район. И себя заодно, с работой и подработкой, и неумением раздваиваться в нужные моменты. Которых со временем отчего-то становилось только больше.
В один из вечеров Ран обронил «вообще-то, ты меня в последний раз тоже уделал». Звучало почти обиженно, на грани утонченного каприза. Мол, квиты же, о чем речь, уже полгода прошло, эй. Все заняты своими делами, кто криминальными, а кто вполне себе обыденными, человеческими.
Первое, на что обращает внимание Мицуя, когда подходит к дому и привычно выискивает взглядом окна — в них не горит свет. Холодок пробегается тонкой струйкой с затылка на шею и ошпаривает кипятком, когда дверь открывает Хаитани.
Риндо.
— Какого…
— Ран сказал, что нужны лимоны.
Хаитани щурится без очков, стекает неуклюже с порога вглубь квартиры и оглушительно зевает.
— У вас тут так мало места, пиздец.
Мицуя не разуваясь стремительно проходит дальше, тараня плечом чужака. Минует кухню, застывает у комнаты, медленно выдыхая. Девочки спят двойным клубком, мирно посапывая на его футоне.
— Серьезно, думаешь, я их сожрал что ли?
Риндо шепчет сбоку, поправляя челку. Мицуя оборачивается. Почему девочки открыли ему дверь? Как долго он с ними находится? Чем они занимались? Не напугал ли он их? Но вместо этого вырывается тупое и несвоевременное:
— Где твой брат?
— Дела у него. Я поехал. Жрачка на кухне, посуду мы не мыли.
Скрывается в полумраке коридора. Тот Риндо, который выкручивал Хаккаю суставы, и который лежал без сознания после того, как Хаккай набрался мужества ответить, никак не вязался с нынешним. Мятым, тихим, с огромными зевками и кроссовками на босую ногу. Зимой.