Вой (1/2)

Когда занимаешься благотворительностью, жизнь заносит тебя в редкостные мировые дыры, вроде, за годы не сумевшего оправиться, Гаити. В таких местах нужно быть осторожнее, не выходить за пределы резиденций, не светить дорогими часами, не показывать, что у тебя есть что-то, что можно легко отнять или что ты сам сгодишься на корм толпе. Тони знает все эти правила еще с больших мероприятий, где сотни людей тянут через ограждения руки, женщины вешаются на шею, а охрана едва успевает отбивать. Для него это привычно и может поэтому, а может потому что нереальность реальности слишком глубоко въелась в него, заставляя испытывать свою удачу, проверять ту грань, до которой он может долететь, чтобы убедиться, что жив, Старк игнорирует предупреждение президента не покидать с приходом ночи дом.

- А что такое? Что-то веселое будет?

- Будет ночь Дня мертвых, мистер Старк. Последние годы это не самый лучший праздник для пришлых.

Гул голосов слышен весь день, но с наступлением темноты он становится еще сильнее, нарастает, донасясь криками с окраин. Хотя тут все вокруг, за пределами оцепления из охраны по периметру дома, одни большие окраины. Платки, нагромождение лачуг, остатки переживших стихийные бедствия домов.

Тони пьет у себя в комнате, вслушиваясь в голоса города и, в итоге, выходит из дома, сбросив хвост из охраны, отказавшись от сопровождения, велев не лезть под страхом смерти и не доносить президенту. Ни к чему беспокоить старика, пусть себе спит перед важным днем. А улицы быстро уносят его прочь от защищенного дома.

Люди пьют, курят, поют песни и орут. Весь остров пульсирует, дышит надсадно будто раненое животное, хрипит человеческими глотками и хлопками палаточной ткани, рявкающей в тон на сквозняках. Прихваченная бутылка быстро пустеет, а на очередном повороте узкая, тесная улочка обрывается пустырем, на котором начинается толпа и тянется, тянется вдоль крестов, мимо могил, остовов машин и черепов, нагроможденных на косые полки, установленные прямо посреди этого безумия. Бьющееся в конвульсиях сердце.

Дух острого рома, пота, человеческой и животной крови сшибает с ног. Где-то рядом слышится чей-то смех, раскатистый и громкий, обрывающийся, взвизгивающий обезьяньими звуками. Измазанные красками лица, грохот музыки, разрывающей ночное небо, искры от пламени факелов, ламп и костров, полыхающих в бочках. Раскидистого простора кладбища, которое ему показывали днем, будто не бывало. Тони словно в душной, крохотной квартирке, в которой призраки воют на запредельной высоте, гремя костями, чавкая беззубыми ртами и вывалившимися органами. Единое течение, транс, которому трудно не поддаться.

- Джарвис, что тут происходит? Анализ.

Наушник в ухе колется. На шею Старка вешается молодая негритянка, с отсутствующей улыбкой и оскалом, от которого ему делается не по себе. Словно змея заглянула в лицо, дохнула опиумным смрадом, который тут же вызывает тошноту и он скидывает ее с себя, отступая, но в спину сразу же упираются, теснят, загоняя глубже в клубящееся сплетение танцующих, воздевающих к небесам руки тел.

- Празднование Дня мертвых, сэр. Регистрирую рядом с вами неопознанную энергетическую активность. Природа и побочные эффекты неизвестны. Направить к вам костюм?

- Эпицентр? - Тони кажется, что его голос тонет в завываниях толпы так же, как он едва способен различить голос помощника.

- На десять градусов от вас, сэр. Вперед, до человека на машине

Взгляд сам собой находит фигуру, возвышающуюся над толпой. Визг и улюлюканье там, впереди, еще громче чем рядом с ним и будто каждый здесь старается дотянуться до того, кто стоит над ними, распахнув руки с бутылкой рома и сигарой, словно бы готовый объять весь мир, всю эту ночь и горести пришедших. Тони несет к нему непроизвольно, он ничего не делает, только едва вертится среди рук и тел, которые выталкивают все ближе и ближе.

- Рамлоу?

Когда до человека на возвышении остается от силы сотня футов, Старк узнает того, кто, кажется, правит бал. Бывший наемник смеется каркающим, надсадным смехом, льет себе в глотку обжигающий ром, выплевыет брызгами на начинающую реветь толпу, и затягивается скуреной до середины сигарой. В белой краске и крови, размазанных поверх изуродованной кожи, складывающихся в череп на лице и подобие фрака, он похож на свою фотку в файле, достаточно долго мозолившем в прошлом Тони глаза, чтобы запомнить, еще меньше чем на снимках после разбора завалов. Абсолютно не понятно, что тот вытворяет здесь, почему толпа вьется, но стоит Рамлоу спрыгнуть к ним, дернуть на себя дородную женщину, такую же измазанную краской, как он сам, полуголую, впиться в ее губы и вой поднимается до трясущегося неба.

Наемник целует гаитянку так, словно пытается из нее душу выжрать, без стеснения лапает за зад, прижимая к себе, а оторвавшись ото рта, сверкнув в буйстве живого пламени костров неестественно-желтыми глазами, льет ей на грудь ром из бутылки с перцем, собирая губами со стоном. Звук резонирует в толпе, подхватывается, разносится, заворачивается томительным узлом в животе. Тони стонет тоже, поддается ближе, обрывая себя сам только когда оказывается так близко, что они смотря с бывшим наемником друг другу в лицо.

Рамлоу едва покачивается, вторит в такт гулу музыки, затягивается сигарой, пепел с который сыпется прямо на обнаженную спину жмущейся к нему женщины и, выдохнув дым Старку в лицо, притягивает того к себе, впиваясь в губы поцелуем.

Рев у себя за спиной Тони уже не слышит. Оглушенный, поглощенный, он сбрасывает с себя оторопь, кусает нахальный язык, забравшийся в рот, лижет жесткие губы, ухватившись за раскачанную, покрытую вязью странных символов шею, стонет Рамлоу в рот, когда гаитянка между ними сползает на колени, присасываясь к паху наемника. На удивление, от того не несет ни потом, ни кровью, только острым ромом, табаком и сухой землей. Пряный, тяжелый запах, смешанный с таким же вкусом в чужом рту.

- Отключи дурную башку и наслаждайся, - хрипит Брок поврежденными связками и подсовывает Тони под нос свою бутылку, из которой тот смело делает несколько глотков, задыхаясь от крепости напитка и прожигающего не человеческого взгляда, который запоминает напоследок, прежде чем в самом деле выключиться.

Утро встречает нетипично усталым похмельем. Ни голова, ни тело не болят, но его всего словно бы перекрутило и выплюнуло из турбины хеликериера вместе с костюмом. Треснутый потолок в крохотной комнате, принятой за спальню, встречает его первым. Матрас вместо кровати застелен каким-никаким бельем, даже без следов сомнительных утех, а сам он одет. Почти. Кофта висит на стуле, под который поставлены ботинки и борясь с оглушающей тишиной Старк натягивает на себя все, что было на месте еще вечером, нашаривая не пропавший из уха наушник и даже старкфон, на котором обнаруживается три десятка пропущенных с разных номеров.

- Джарвис, где мы? - Голос сипит, а во рту нагадили кошки, что закономерно для количества выпитого прошлой ночью. Ошметки красочного безумия, в котором он варился до утра, не покидая рук преступника - на минутку, разыскиваемого едва ли не во всем мире - предстают смазанной лентой перед глазами.

- В десяти минутах от дома президента, сэр. Вызвать вам машину?

- Погоди.

Звуки из соседней комнаты привлекают внимание, вынуждая крадучись заглянуть сначала за один, а потом за другой дверной косяк, в которых двери вынесены уже давным давно.