Глава 11 (1/2)

Сотый раз в комнате раздается одна и та же мелодия. Чуя очень долго, но безуспешно пытается попасть по нужной клавише. Полностью погрузиться в мелодию не получается. Парень из-за этого испытывает злобу на самого себя. Ругательства вырываются в свой адрес. «Какого хрена, а?»

Чуя ощущает высокое давление как физически, так и духовно. Голова болит от наполняющих ее бессвязных мыслей. Но он держится до последнего. В итоге, спустя огромное количество попыток, Накахара все-таки замирает, уподобляясь безжизненной статуе.

Из недолгого оцепенения вырывает знакомый запах, на котором ранее он не акцентировал внимание. Это точно пряники, которые испекла мать. Аромат выпечки гуляет по коридорам квартиры, разбавляя угрюмую атмосферу в доме. Женщины сейчас тут нет. Накахара знает, что она довольно редко выбирается за пределы жилища. Последние два дня — исключение. Только парень без ведома, куда именно она уходит.

Это блаженное, но редкое одиночество дает Чуе дополнительное пространство для очень глубокого выдоха и точно такого же вдоха. С мыслями сейчас собраться проще. Ему становится приятно понимать, что сегодня за ошибку по пальцам не прилетает линейкой.

Чуе нравится находиться в тишине и покое. Но есть один парадокс. Накахара часто задается одним и тем же вопросом: «Я люблю тишину, тогда почему же продолжаю громко играть?»

Чуя плавно поднимает, а затем кладет руку на крышку инструмента. Недавно он уже вытирал здесь пыль, но все равно кривится, потому что новый слой появился всего за несколько часов. Взгляд проходит по одному очень большому повреждению. Царапинкой это не назвать. Чтобы рассмотреть получше, приходится неуклюже вставать со стула, едва не падая на пол. В памяти, как по сигналу, начинают хлопать различные двери, прячущие гнусные воспоминания. Они кричат: «Открой меня!».

Но Накахара холоден к былому. Вероятно, из-за отсутствия приятного на забитых дорожках памяти. Поэтому мастерски не затрагивает ни одну дверную ручку. Он смотрит на повреждение через здравую призму своего зрения.

Со стороны слышится вибрация. От внезапности по телу пробежалась судорога. Стоит только немного повернуть голову, чтобы увидеть светящийся экран телефона. Он лежит на тумбочке, которая находится около инструмента.

«Кто?» — парень пока воздерживается от просмотра.

Второе уведомление.

А вот это уже интересно.

Рука тянется за устройством. Экран тухнет до того, как он успевает прочитать. Чуя с нетерпением усаживается назад, на стул, ловко разблокировав телефон.

— Юан? — проговаривает вслух.

«Хочет встретиться?» — читает он два одинаковых по контексту сообщения.

Приходит третье, ключевое, на которое парню приходится быстро придумывать ответ.

— Почему меня нет в школе?

Вчера, после встречи с Осаму, он отключился прямо за активной игрой. Сегодня он очнулся рано и понял, что не потянет учебу. По такой логике, видимо, завтра он вовсе не проснется?

— Так, — прокашлявшись, Чуя обрывает достаточно тупые мысли, — хватит.

Для Юан приходится ответить, что приболел. Банально, но логично. Особенно в связи с последними днями, сопровождающимися ужасными погодными условиями. «Плюс двадцать за окном. Ей богу, да, плохая».

Юан: Тогда выздоравливай. Встретимся потом как-нибудь?

Чуя: Спасибо. С радостью.

Накахара хочет уже положить телефон назад, но он снова неприятно вибрирует.

Юан: У вас с этим Дазаем, кажется, ментальная связь. Он тоже «заболел».

Приплыли.

— Чего? — парень не сдерживается и остро реагирует.

Изначально, когда вместо привычного «Рыба, скумбрия, дешево» увидел на экране чужое имя, он едва не задумался над тем, почему же Осаму прекратил свои доебы? Видимо, парень привык, что только Дазай в последнее время ему пишет.

Чуя: Хах, не дай бог.

Короткой фразой намекает, что диалог с его стороны плавно подошел к концу.

Намек понят.

Чуя поднимается и выходит из комнаты, закрывая за собой дверь. Плетется как в тумане на кухню. Там обнаруживает, что печенье стоит на столе в небольшой, углубленной тарелке.

— Записка? — монотонно произносит, увидев не вписывающуюся вещь, лежащую рядом с выпечкой.

Он, брезгливо морщась, словно что-то ужасное делает, берет бумажку. Разворачивает, так как та свернута. Видит небольшое сообщение, написанное черной ручкой:

«Меня сегодня не будет целый день. Таблетка в твоей комнате, на тумбочке. Приятного аппетита!».</p>

Чуя еще больше недоумевает. «Куда она ходит?» — проскакивает не очень любопытный, но актуальный вопрос. Знает, что помчалась точно не в поисках работы. Ее не возьмут никуда. Справка не позволит. Ее психологическое состояние не позволит, поэтому и работает только фрилансером.

«Удивительно, что вообще может».

Парень замер. Обдумывает, что как-то странно строятся события.

Иногда он, черт возьми, жалеет, что собственная добрая душа говорит стоп на то, чтобы бросить эту женщину. Бросить дом, город. Уехать в конце концов от нее. Он давно потерял вкус к ее еде. Чуя ест ее через силу, но не сегодня. Сейчас вообще не будет.

«И даже если я поступлю в университет, смогу ли просто уехать отсюда?» — этот вопрос серьезно вгоняет в ступор. Чуя понимает, что у него нездоровая привязанность к матери, которая возникла еще в детстве. Почти насильно. Или не почти? Ему стыдно, что так все получилось? Насколько большим будет чувство вины, если он ее бросит?

Навязчивые, дурные мысли обвивают уставший разум, как лианы. Они давят на парня, погружая его в омут собственных ужасов. Одна дверь в разуме все же открывается, затягивая его в один из кошмаров его жизни. Сил сопротивляться нет, поэтому Чуя готовится переживать последствия своего небольшого путешествия.

— Почему она привязалась к твоему пианино, пап? — Накахара начинает свой бредовый монолог, впиваясь пустым взглядом в стенку.

Записка все еще в руке, но готова в любой момент выпасть.

Нет. Все же одиночество давит, заставляя открыться самому себе. Это происходит не по его воле. Чуя этого опасался. Игнорировал страх, прикрываясь любовью к уединению от мира.

— В детстве привязала меня к инструменту, заставляя играть, когда ты умер, — пальцы на руках подрагивают. — Почему? — голос слабый, хриплый, больной.

Пробегает быстрая минута. Чуя закрывает глаза.

Просто дыши.

— Она так глушит свое горе? — бессмысленные вопросы поглощаются безжизненными стенами дома.

Будто мертвый ответит на вопрос, на который ответа нет.

За всю жизнь парень пришел на могилу отца лишь два раза. Больше еще детская тогда психика не выдержала. Сейчас Накахара старается обходить любые мысли о прошлом. Детский страх поселился глубоко внутри, мешая спокойно жить.

Это больно. Не только на уровне сердца, но и где-то глубже.

— Мне навязали эту любовь к музыке? — он подавленно улыбается.

— Она искренняя?

Больше всего Чуя боится сойти с ума в этих тихих стенах, хранящих груз тяжелого прошлого и не менее безрадостного настоящего, как его мать.

— Я хочу уехать? — он определенно хочет, но его сдерживает… страх, неизвестность? Тут тускло, тихо. Это угнетает. Замораживается все, что могло бы отдавать радостью.

— Ну, все-таки она меня вырастила. Дала мне поначалу хорошую, но потом адскую жизнь.

Устраивала эмоциональные сотрясения.

Резко бросала и точно так же возвращалась, зная, что сын не откажет.

Но Чуя не жалуется. Чуя никогда не плачет. Сейчас ему мерзко от своей слабости.

— Только из-за наличия денег, — он шмыгает носом, — и предельной осторожности тебя, мама, не лишили родительских прав. — С настоящим упреком, произносит Накахара. — И Кое…

Парень вспоминает, как любит Озаки. Это его старшая сестра. Человек, благодаря которому тот еще жив. Но ведь даже она не знает всех фрагментов жизни Чуи с матерью.

На парня в этом темном местечке внезапно накатили сдерживаемые чувства. Чуя никак не препятствует этому.

— Кажется, я люблю другую тишину… — тихо признается самому себе. — Где мысли тоже молчат.

Иногда ночью он сидит и тихо проговаривает: «Помогите». Иногда его наполняет удушающее чувство одиночества, холодной безысходности. Понимание, что он совсем один со своими кошмарами. Это вызывает страх и причиняет боль. В такие моменты хочется кричать, но выходит лишь очередное еле слышное помогите. Никто не поможет.

Чуя не заметил, как сел на пол. Ему некому рассказать о своих волнениях. Поэтому он пытается что-то забыть, спрятать от себя же. Но в итоге стоит тебе остаться одному, как черные мысли берут контроль. И убежать от них некуда.

— Хотя… — вспоминает он. — Кажется, Осаму нравится слушать мою игру. — Это неподдельный, но одновременно мешающий интерес. — Парень хочет верить хоть в это.

«И он не осудит, когда я случайно нажму не на ту клавишу».

— Я явно начал бредить.

_________________________________</p>

Осаму лежит, а одна его нога свисает с кровати. Парень присвистывает, в такт шевеля рукой. Сейчас семь утра. Проснулся он час назад. Настроение оставалось нейтральным до этого момента. В комнату стучат, а затем открывается дверь. Дазай не предпринимает попытки повернуть голову в ожившую зону комнаты. Ждет, когда к нему, наконец, подойдут.

Как и предполагалось, Мори приблизился. Дазаю удается рассмотреть довольно жуткую улыбку на его лице. В ответ на такое выражение лица племянник закатывает глаза, наперед зная следующий сюжет.

— Вчера мы не успели поговорить.

— Знал, что ты так начнешь этот разговор. — Фыркает и усмехается Осаму.

— Подвинься.

Парень не возражает. Ему не сбежать. Мужчина садится на край кровати. Дазай зевает, подразумевая этим: «Говори уже».

— Это по поводу твоего поступления.

Осаму исподлобья смотрит на Мори, с полуслова понимая смысл предложения.

— Я не собираюсь уходить из школы раньше.

— Для тебя это прекрасная возможность, — напоминает племяннику хирург. — Ты умен. Ты сможешь сдать экзамен раньше…

— Я хочу насладиться последним школьным годом, — с уверенностью противоречит Дазай.

— Вот как? — наигранно удивляется мужчина, вскидывая брови, будто не ожидал отказа.

Мори скрещивает руки на груди и углубляется в свои личные размышления. Осаму этот жест переносит плохо. Холодок в дуэте с мурашками проходят по коже уже после следующего утверждения из уст мужчины.

— Я вот подумал вчера, — глаза Огая обретают прожигающую искру, — Чуя на твоем месте…

— Серьезно?! — парень резко подрывается.

Как знал. Эта тема для него стала подобной оголенному нерву, который только что вновь задели.

— Я сразу увидел, как ты изучал его.

— Дазай…

— Нет уж, подожди, — племянник не дает перебить, делая это сам. — Ты потом удивляешься, почему же у меня нет никого?! — он неосознанно повышает тон.

— Осаму. — Уже твердо пытается прервать Огай. Но это безуспешно.

— Помнишь, когда ты взял Одасаку к себе на работу?

Осаму говорит быстро из-за жажды поскорее закончить разговор.

— Он и сейчас работает у меня, — ответ звучит излишне спокойно.

— На тебя, — поправляет уже готовый швырять все обвинения мира парень. — И из-за твоего «я-друзей-Осаму-считаю-опасными-для-него-же» тот отдалился, а потом и вовсе прекратил общение! — Дазаю приходится прерваться на секунду, чтобы перевести дыхание. — Я не знаю, что ты ему когда-то наговорил, но, твою мать, Ода ушел. — последнее звучит до смеха трагично. Остатки гордости перед этим человеком давно растоптаны им же.

Огай тяжело вздыхает, прикрывая глаза.

— Видишь, что происходит после потери того, к кому привязался? — Мори вновь строгим взглядом оглядывает парня. — Я тебе глаза открыл.