Часть 9 (2/2)
— Мама... — тихо выдыхает парень, в ответ приобнимая женщину дрожащими руками и кладя голову ей на плечо.
Он помнил ее. Слишком хорошо для своей травмы.
— Does anyone speak English?<span class="footnote" id="fn_31683470_6"></span> — Фернандес едва улыбается и, получая тут же краткий кивок Обито, жестом приглашает его отойти в сторону, почти беззвучно произнося: — We need to discuss medical confidentiality<span class="footnote" id="fn_31683470_7"></span>.
— Of course<span class="footnote" id="fn_31683470_8"></span>, — также тихо отвечает пианист, следуя за девушкой.
Скрипач кратко провожает их взглядом, ощущая, как мать отстраняется от него. Позволяет ей сделать это, тут же чувствуя, как она берет его неконтролируемо трясущиеся руки в свои.
— Это же лечится?.. — тихо шепчет она, поднимая на сына полный боли и сострадания взгляд — брюнет даже замечает слезы в ее глазах. — Ты же будешь еще играть?.. Этот тремор в пальцах... он же не навсегда? — с надеждой.
— Не знаю, — признается Учиха, тяжело выдыхая. — Никто ничего не говорит по этому поводу...
— Ты же без скрипки жить не можешь... — вздрагивает женщина на вдохе, словно борясь с тем, чтобы не сорваться в горький плач. — Я так люблю тебя, сын...
— Я тоже... Но... давай сядем? Мне сложно стоять...
— Да-да, конечно! — торопится она, подхватывая его под локоть. Подводит к столу, усаживает на один из четырех стоящих там стульев. Сама располагается напротив Учихи. Кратко скользит взглядом по стоящим в стороне Обито и Исабелле, пытаясь их разглядеть: но из-за плохого зрения не видит, как мужчина понимающе кивает, уже оканчивая разговор, постепенно отдаляясь. — Интересно, о чем они говорят?.. — женщина невольно произносит мысли вслух. — Я не понимаю совершенно по-английски...
— Думаю, кузен тебе все расскажет — я слышал, там что-то о медицинской тайне: того, чего мне знать не обязательно. Видимо, врачи не уверены, что я психически справлюсь с этой правдой, — Учиха скрещивает руки, пряча пальцы подмышками, пытаясь скрыть вместе с тем и дрожь в конечностях. Но тут же ловит совершенно иную идею, словно отвлекая сам себя от гнусных мыслей. Внезапно задумчиво щурится: — Кстати, хотел спросить... Я когда-либо раньше говорил на испанском языке? — ощущает движение позади себя, поворачивает голову ему вслед.
— Что? — темные глаза женщины распахивается в недоумении. — Ты никогда не ходил его учить... — внезапно переводит взгляд, на стремительно прошедшего позади сына и уже разместившегося рядом с ней на соседнем стуле племянника. Обращается уже к нему: — Надеюсь, все хорошо, Обито...
— Смотря для кого, — мужчина пожимает плечами в ответ. — Если для Вас, любимая тетя, то — да: у Вас же не может быть неконтролируемой эрекции от постоянных эротических снов, посещающих Вашу голову. Или же чего похуже. Например... необходимости ставить крест на своей карьере скрипача, ведь руки для этого более не дееспособны...
Женщина ошарашенно вскрикивает, закрывая собственный рот ладонями. Шокированно вперившись в пианиста, не веря...
...не только в само содержание...
...но и в саму грязь поступка Обито...
Женщина едва находит в себе силы посмотреть на сына: Шисуи же, внезапно замерши, глядел на кузена неотрывно, широко распахнув глаза, бледнея с каждым мгновением. Она и сама чувствовала, как в ее теле сил с каждой секундой становится все меньше...
— Да, Шисуи, — горько улыбается пианист, подаваясь корпусом вперед, упираясь локтями на стол. Знал, что от таких резких и внезапно заявлений все присутствующие родственники опешат и не смогут ему противостоять. — Радуйся, что я трачу свои сбережения на твою реабилитацию: ведь те деньги, что ты получил за победу на конкурсе, и последующие за этим контракты — твой последний заработок. Ведь теперь-то ты профнепригоден. Ты инвалид, «отото». И жить тебе со своими накоплениями до конца твоих дней — ибо работать ты больше не сможешь.