Часть 2 (1/2)

Солнце уже садилось за горизонт, играя закатными лучами в листве берёз, которые росли каймой по всей территории лагеря. Андрей сидел на самом краю крыши заброшенного корпуса, стоявшего достаточно далеко от лагеря, чтобы его тут никто не заметил. Вокруг старого здания на метров 30 во все стороны простирался пустырь, заросший крапивой и борщевиком, как ограда, защищающая корпус. Меньшиков свесил ноги с крыши, под ними было метра три. Лёгкий летний ветерок, колышущий красные концы пионерского галстука, был отдушиной после очень жаркого солнечного дня.

Вдруг за спиной послышались неторопливые осторожные шаги, которые похрустывали обовью по мелкой гальке.

—Зря стараешься, я не пойду на дискотеку,— скучающе сказал Андрей, не удосужившись обернуться на человека, потревожившего его одиночество.

—Я и не собиралась тебя звать на дискотеку,—ответила вожатая третьего отряда, вставая за спиной Меньшикова,—Просто хотела поинтересоваться, как ты тут. Не помер ли ещё со скуки?— с привычной лёгкой улыбкой спросила Рита.

Андрей лишь хмыкнул, проигнорировав вопрос девушки. Они не то чтобы были друзьями, просто Рита была менее приставучей и более тактичной, чем все остальные в этом лагере. Из всех вожатых только её присутствие он мог терпеть. Ульянова не станет над ним смеяться или задирать, не будет заставлять учувствовать в глупых спектаклях или кружках. Когда она смотрела на него, в её глазах не было глупой жалости или отчаянья, в попытках сделать из Меньшикова прилежного пионера и поставить его на верный партийный путь. В них было только понимание и горечь прожитого опыта. Андрей знал, что она уж точно не будет донимать его глупыми вопросами.

—Пошли, поможешь мне приклеить новые плакаты в столовую,— сказала Рита и протянула парню руку, чуть нагнувшись, из-за чего одна из двух её тонких кос выпала вперёд. Она заплетала в косички разноцветные ленты, всех цветов радуги.

Меньшиков проигнорировал протянутую руку, встал сам и повернулся к ней, прожигая девушку скептическим взглядом.

—С чего это мне идти помогать тебе крепить какие-то глупые плакаты?—

Ульянова театрально схватилась за сердце, изображая неимоверную досаду от слов Меньшикова.

—Ах, Андрей, как ты мог такое сказать? Я два дня подряд рисовала их на сон часу! Два прекраснейших плаката с нерушимыми истинами и заветами!— потом она вскинула одну руку вперёд, будто выступала перед публикой с каким-то важным заявлением,—«Когда я ем – я глух и нем!» и «Щи да каша – пища наша!»—Рита посмотрела на совершенно не впечатлённую публику, и, улыбнувшись, сказала,—Пошли, пошли! Убьёшь сразу двух зайцев: и мне поможешь, и тебе даже не прилетит от Давида Васильевича за безделье.—

—Будто меня очень волнуют выговоры Васильевича,— упирался Андрей, но Ульянова его уже не слушала, направляясь обратно к люку, ведущему на лестницу с крыши.

Они вышли из корпуса, оглядываясь по сторонам. Рита предложила пойти тропинкой, идущей через перелесок, чтобы не натыкаться лишний раз на других вожатых или заведующих. Эта тропинка огибала лагерь по границе его территории, и была скрыта от лагеря частыми кустами и берёзами. Но сквозь тонкие станы берёз всё равно можно было увидеть зажжённую гирлянду около сцены, спортивную площадку и детей, неспешно идущих на дискотеку.

—В столовую с заднего входа зайдём, а то слишком близко к танцполу,—сказала Ульянова, указывая на коричневую дверь позади здания главного корпуса, по предположению, ведущую сразу на кухню.

Догадки оказались верны, Рита с Андреем зашли сразу кухню, облицованную белой плиткой. Около большого железного стола, на котором стояли алюминиевые кастрюли с красными надписями «суп» или «каша», стояла повариха тётя Люда и разливала по стеклянным гранёным стаканам кефир для второго ужина после дискотеки.

—Риточка! Здравствуй, дорогая!— просияла тётя Люда, широко улыбнувшись.

—Здравствуйте, тёть Люд!— поприветствовала повариху Ульянова,—А мы вот с Андреем в столовую. Наконец-то повесим новые плакаты!—

—Ну, ступайте. Потом ко мне зайди, у меня булочки с полдника остались!—