это личное (1/2)

Филиппов лично подписал для меня отлитое мною же приглашение, еще и вручил – лично – в руки. Мои брови попробовали удивиться. Но на открытие я все же пришел. Любопытства ради. Всегда интересно, как все выходит на практике.

На практике – практически всё – оказалось

нормально.

При желании – было к чему присраться, но желания присраться – не было.

Я даже выпил шампанского за компанию. Со всеми. Только не знаю, за компанию с кем конкретно, у меня дико с него башка разболелась.

Да, спиться будет нелегко.

Палыч обнял меня размашисто – боинг – крылом руки.

– Ох, бля, – приготовился он высказываться, – что это за говно?

Имея в виду подвешенную на тросе сферу, принимающую на себя удар из проекций роящихся пчел и мертвых цветов. Лучи проекторов светили на нее, и в их немигающем свете она кружилась, как нимфоманка на прииске.

Я усмехнулся.

– Чтобы это сработало, – продолжил Палыч, – надо было живых пчел к дохлым цветам засунуть.

– Так и планировалось.

– Ну так хули навоз этот гринписовский тут болтается? Всю жизнь в презике не протрахаешься.

Я люблю Палыча.

Филиппов ушел домой, окрыленный идеей, может быть, даже искал аквариум, а вернулся и всё. Как отрезало.

– Макс был против. Сказал: не гуманно.

Палыч гоготнул.

– Ну ясное дело. Ник ему знатно мозги выеб.

У меня похолодело по линии хребта.

– Какой Ник?

Переспросил я губами, которые вдруг стали трескаться.

– Какой-какой, да вон тот.

Палыч показал вперед. И впереди был никакой не корабль, а действительно – Ник.

Тот самый.

В белой футболочке почти без рукавов, в серой жилеточке, в каких-то трухлявых джинсах и кроссовках. Которые я узнал даже лучше, чем его самого.

Нет.

Подумал я, как в кино.

– Пиздец, пацифист сраный. Ни об одном человеке слезы ни проронит, а пчелок так ему, блядь, жалко.

Ник повернулся к нам, на нас, и улыбка, с которой он что-то рассказывал человеку напротив, погасла.

Выкрутили конфорку.

Он выцепил меня на лестнице в относительно интимной обстановке.

– Ты меня не знаешь, я тебя не знаю, хорошо?