Часть 33: Севиафан фон Элдрич (2/2)

— Никогда не задумывались, где именно лежит его верность?

— Что за вопрос?

— На первый взгляд достаточно простой, и тем не менее именно на него вы и должны найти ответ. Сладких снов, принцесса.

Закрыв за собой дверь, Ал сел на кресло рядом с окном. Ниффти, принялась расстилать кровать.

— Поверить не могу, как ты можешь так спокойно сидеть, пока бедный Хаскер находиться в подвале один с этими двумя. — негодовала Ниффти.

— Пока Чарли рядом, нашему мохнатому товарищу ничего не грозит. — спокойно проговорил Аластор.

— Но как эта наивная принцесса сможет помешать им?

— Принцесса может наивна и действительно слепа как котёнок, но даже она не позволит им навредить Хаскеру. Да и к тому же, не забывай, что первоначальной целью, скорее всего, являюсь я.

— Да, но через Хаскера они могут попытаться добраться до тебя, как они уже это попытались сделать. Может, пока мы сидим здесь, Корбу вскрывает ему мозг и бог знает какие проводит над ним опыты.

— Очень сомневаюсь, что он на это пойдёт.

— Откуда такая уверенность?

— Скажем так, я уже имел удовольствие столкнуться с ним, и у него был шанс тогда на месте разделать меня по кусочкам, однако он не стал этого делать. Он не будет убивать, если на то нет явных причин.

— Мне не нравиться, что ты рискуешь жизнью нашего друга, опираясь лишь на свои какие-то догадки. Ну, допустим, я поверю тебе на слово, всё-таки твоя интуиция не раз помогала нам при жизни, но тогда ответь мне, что за чёрт этот Корбу? Что это был за фокус? Или у чумного доктора есть брат близнец?

— Вовсе нет, дорогая Ниффти, у француза нет никакого брата близнеца, во всяком случае я так не думаю, а то, что тебе довелось лицезреть, это было ни что иное как создание двойника. Настоящий Корбу был с принцессой, а другой был перевоплощённый ворон. Это некое подобие моих теневых копий, только в отличии от них, двойники Корбу имеют физическую оболочку, что делает их куда более сильными. Из увиденного, я осмелюсь предположить, что его птицы способны перевоплощаться в любой момент по своему желанию, тем самым, в отличии от тех же моих теней, чья сила исходит из моих собственных, они используют собственную энергию, не тратя при этом силы самого хозяина.

Аластор задумчиво посмотрел в окно, вид которого выходил на столицу. Проворачивая в голове свою встречу с чумным доктором, он осознал, что сильно недооценил силу противника, ровно так же, как это произошло с Ричардом в тот злополучный день.

— Значит помимо англичанина у нас появилась круасанская угроза? — закончив разбирать постель, спросила Ниффти.

— Честно говоря, я в этом сомневаюсь. У меня есть предчувствие, что лягушатник здесь исключительно ради своих научных целей и его мало заботят насущные вопросы.

— Всё равно, надо быть с ним осторожней. Он может быть опасней Ричарда.

— В этом мы с тобой согласны и поэтому будем впредь осторожней.

— Смотри, Ал, — предупредила Ниффти, — мы хоть и давно дружим, но я не готова рисковать ради твоих амбиций Хаскером и собой.

Аластор оторвался от завораживающего вида и посмотрел прямо на горничную.

— Дорогая Ниффти, за кого ты меня держишь? Я бы ни за какие богатства и титулы не променял бы нашу крепкую дружбу.

***

Пройдясь по комнатам, Корбу провёл дополнительный осмотр всех пострадавших. Убедившись, что пациенты идут на поправку, он с чистой совестью вышел на прогулку со своими пернатыми друзьями. Вдоволь надышавшись «свежим» воздухом Пентаграмм Сити и по дороге закупив живой корм для Хугина и Мунина, он вернулся в отель. Спустившись к себе подвал, он сразу почувствовал чьё-то присутствие. Будто в подтверждение своих предчувствий, он услышал знакомое клацанье. Сразу догадавшись, кто вторгся в его обитель, он уверенно направился вперёд. Как и следовало ожидать, Октавия сидела за его письменным столом и активно нажимала на клавиши своей старенькой печатной машинки. Печатала она быстро и возбуждённо, что даже не услышала шагов Корбу. Грешник, озадаченный таким поведением, облокотился на железную полку, на которой стояли многочисленные сосуды, и стал наблюдать. Он никак не мог понять, нарочно ли его избегают или же демонесса и вправду столь увлечена своим занятием. Приглядевшись на стопку бумаг рядом с ней, Корбу узнал в них то самое произведение, которое на днях он жёстко раскритиковал. Только сейчас до него дошло, кто именно был автором этой, по его мнению, глупой детской сказки. Вспомнив свои нелестные слова по поводу произведения Октавии, Корбу стало как-то не по себе. Впервые за всю жизнь в Преисподней он испытал жуткую неловкость.

Простояв так ещё пару минут, он откашлялся, на что Октавия по-прежнему отказывалась реагировать. Корбу откашлялся ещё громче, но результат был тем же. Устав от подобного отношения, Корбу взял с полки пустую пробирку и опрокинул её на пол.

— Ты сидишь на моём месте. — пояснил еврей, когда Октавия всё же обратила на него внимание.

— Извини. — коротко ответила демонесса и, поспешив освободить место, вновь принялась печатать.

Корбу сел на своё кресло и вернулся к работе, но не в силах сосредоточиться сдался и, сложив руки на груди, начал наблюдать за демоном. За несколько недель Корбу успел привыкнуть к этому раздражительному звуку и каждый раз погружаясь в работу научился абстрагироваться от постороннего шума, но сейчас почему-то он этого сделать не мог. Вскоре Корбу пришёл к выводу что не звук печатного станка терроризирует его, а нечто другое. Сама Октавия была причиной его мучений. Поведение совиного демона не давало ему покоя. Поначалу ему казалось, что демонесса капризничает и банально игнорирует его. Но это было не так. Она была чересчур спокойна, даже холодна. Она не выказывала злости, обиды или негодования; эмоции характерные для любого, кого на днях сильно оскорбили. Но Октавию словно произошедшее будто ни капельки не волновало, и она продолжала упорно что-то печатать.

Попытавшись взять себя в руки, Корбу начал читать первую попавшуюся бумагу в руки, с анализами пациента. Почувствовав на себе посторонний взгляд, Корбу поднял глаза на Октавию, но та была полностью погружена в свою работу, ни на секунду не отрывая взгляда от листка бумаги, заправленный в печатную машинку. Осмотревшись, он понял, что таинственный взгляд, который не давал ему покоя, исходил никак иначе как от его крылатых друзей, которые хлопая своими маленькими чёрными глазёнками, в упор смотрели на хозяина.

— Хватит на меня так смотреть! — шикнул на воронов Корбу.

— Я вообще на тебя не смотрю! — гаркнула в ответ Октавия.

— Да я не тебе!

Они оба недовольно поглядели друг на друга пару секунд и вновь вернулись к своим делам. Но Хугин и Мунин не собирались оставлять хозяина в покое и проскакав через стол принялись пощипывать Корбу за рукав. Наконец, устав от надоедливых крылатых бестий, Корбу отложил бумаги в сторону.

— Слушай, Октавия, — начал он, — то, что я вчера прочитал, написала ты?

Оторвавшись от печатания, Октавия посмотрела на Корбу и неуверенно кивнула.

Хугин и Мунин, как маленькие дети, начали подталкивать Корбу своими чёрными головками, призывая того к действиям.

— Только не пойми меня неправильно, — отогнав надоедливых птиц и откашлявшись, продолжил он, — я не извиняюсь за свои слова и по-прежнему придерживаюсь своего мнения, просто не хочу, чтобы между нами были недопонимания. — Корбу впервые в жизни извинялся за свои слова, поэтому выходило у него так себе и слова путались между собой. — Эм… так вот, я допускаю, что мои слова, возможно, гипотетически, могли прозвучали несколько бестактно… — Хугин очередной раз больно клюнул Корбу за руку, — ладно, они были чересчур бестактными, но всё сказанное мной было исключительно… — уже Мунин подключился к веселью и клюнул другую руку, — ай! Хватит! Сколько можно?! Короче говоря, прости меня за сказанное, я был слишком груб! — скороговоркой произнёс Корбу, прогоняя пернатых бестий со стола.

Октавия с полминуты смотрела на француза, хлопая своими большими круглыми совиными глазками.

— Почему ты извиняешься? — спросила она наконец.

— Как почему?! — недоумевал Корбу от того, что его первое искрение раскаяние было встречено подобным образом, — Я же сказал, что мои слова были чересчур грубы и…

— Да, но ты сказал правду. — перебила его Октавия. — В моём тексте и вправду присутствуют много недочётов. Поэтому зачем извинятся за правду? Извини, если я заставила тебя думать, будто ты виноват. Напротив. Твоя прямолинейность открыла мне глаза и помогла увидеть недостатки моей работы. Теперь я могу улучшить свой текст, поэтому спасибо тебе за честные слова.

Никак не ожидая услышать таких слов, Корбу остался сидеть на кресле, полный смятения.

— Да не за что. — обронил он и вернулся к бумагам.

— Корбу, — сказала Октавия немного погодя, — могу я тебя попросить об одной просьбе?

— Смотря какой.

Октавия заёрзала на стуле, подбирая нужные слова.

— Ты поможешь мне в написании сюжета для спектакля?

— В каком смысле?

— Будешь моим редактором? — выдавила из себя Октавия.

Дюмаж скрестив руки откинулся на спинку кресла, опрокинул голову назад и начал изучать каменный потолок.

— Хорошо! — наконец прервал долгое молчание Корбу. — Я согласен, но у меня есть условия!

— Какие же?

— Во-первых, ты аннулируешь нашу предыдущую сделку! Ты по-прежнему можешь находиться здесь сколько твоей душе угодно, — поспешил добавить Корбу, — но я не хочу быть связанным очередным контрактом. У меня от них одни неприятности.

— Хорошо, но ты даёшь слово, что я всё ещё могу работать здесь?

— Клянусь всеми моими научными исследованиями!

— Хорошо, что-то ещё?

— Ты разрешишь мне взять несколько своих образцов.

— Каких образцов? — насторожилась Октавия.

— Всего понемногу: крови, слюны, волос, ногтей, хорошо было бы ещё сдать анализ мочи, для подробного изучения состава флоры в организме… — несмотря на то, что Корбу рос в небогатой семье, он при этом получил должное воспитание и назвать его хамом никак нельзя было, однако, когда дело касалось медицины, Дюмаж полностью забывался и говорил всё что было на уме. Увидев смущение на лице Октавии, француз поспешил исправиться.

— Последнее не обязательно! — замахал перед собой руками он, — это исключительно для дополнительных исследований. Анализа крови и волос будет вполне достаточно! Ты не пойми неправильно, дело в том, что за всё время пребывания в Аду, мне редко доводилось сталкиваться с истинно высшими демонами! А гоэтянские демоны, насколько я знаю, одни из древнейших рас во всей Преисподней! Поэтому меня разрывает от любопытства узнать о вашем, так сказать, «виде» побольше! Я не хочу и не буду заставлять тебя делать что-то против твоей воли! Всё исключительно на добровольной основе!

Октавия не знала, как правильно реагировать на столь наглое предложение. Любой другой на её месте послал бы сумасшедшего доктора куда подальше и впредь держался бы от него подальше как от чумы. Октавия же, не спешила с выводами. Помимо отца с матерью, Корбу был единственный, кто знал о её тайном увлечении, и оба были разного мнения. Графиня Стелла откровенно не одобряла влечение дочери к письменной деятельности и считала это детскими шалостями, которые пора бы уже прекратить. Граф Столас же напротив поддерживал хобби любимой дочурки, но из-за своей чрезмерной любви, постоянно хвалил работу Октавии, даже когда последняя нарочно писала как попало, лишь бы получить хоть грамм критики. А поделиться своим творчеством с другими Октавия стеснялась. Даже Чарли до конца не знала о её хобби, хотя и имела кое-какие догадки. В этом соотношении, грамотность и грубая прямолинейность Корбу сильно подкупали Октавию, желавшую преуспеть в своём творчестве.

— Я согласна. — спустя несколько минут раздумий дала свой ответ Октавия.

Корбу не сразу поверил в истинные намерения демонессы, поэтому замешкался, когда та протянула ему руку. Сняв перчатку, он крепко пожал её руку и по руке вновь пробежал неприятный электрический импульс, такой же, когда они впервые заключили сделку. Посмотрев на ладонь, Корбу увидел, как татуировка в виде полумесяца начала медленно исчезать.

Не теряя ни минуты, Октавия взяла свою печатную машинку, положила её на стол Корбу прямо поверх остальных бумаг, забрала его место и стала в упор смотреть на него, словно ребёнок, ожидающий, когда фокусник покажет очередной трюк. Доктор был поражён, что демонесса так сразу решила приступить к исполнению их устного договора, но делать было нечего.

Переработка классической истории оказалось куда сложнее, чем поначалу предполагал Корбу. Он чувствовал себя как рыба на суше, толком не зная какие реплики прописывать персонажам, детально описать их чувства, переживания, и так далее. В действительности, львиную работу выполняла Октавия, которая словно с цепи сорвалась и печатала без остановки, да так, что доктор еле поспевал за ходом её мыслей. Дюмаж, как и обещал, выполнял роль редактора, время от времени внося небольшие правки в текст. Оба настолько погрузились в работу, что не заметили, как пролетели несколько часов, за которые им удалось полностью закончить сценарий. На радостях Октавия загорелась желанием написать ещё одну небольшую пьесу, но вымотанный Корбу отклонил данное предложение и напомнил о её части сделки.

— Почему выбрала именно такое хобби? — поинтересовался Корбу, нащупывая вену на тоненькой ручке Октавии, скрывающейся под опереньем.

— Когда я была совсем ещё маленькой, родители часто пропадали на работе и им некогда было до меня. В те времена на нашу семью помимо бесов работали несколько грешников и одной из них было поручено следить за мной. Её звали Марфа. Это был первый человек с кем я познакомилась. Она была удивительно заботливой и очень доброй. Мы часто с ней игрались, а перед сном она каждую ночь рассказывала мне замечательные истории. Я всегда поражалась, откуда она столько всего знает и как я узнала намного позже, Марфа была одной из величайший писательниц в людском мире. — рассказ о своём детстве навеял тёплые воспоминания на Октавию, из-за чего та непроизвольно улыбнулась самой нежной улыбкой, заставив Корбу на долю секунд застыть на месте. — Воодушевлённая всеми этими рассказами, я тоже начала ей рассказывать всякие глупые истории, которые только приходили мне на ум. Она слушала и смеялась, а однажды, она сказал, что у меня богатая фантазия и из меня выйдет отличная писательница. Для меня это было что-то невероятное и после того случая, я каждый день писала в тетрадке разные истории, в надежде однажды показать их Марфе. — на этом моменте улыбка спала с лица Октавии, и она заметно погрустнела. — Когда я впервые написала свой первый короткий рассказ, я с нетерпением ждала наступления следующего дня, когда я смогу прочитать его Марфе. Но когда я проснулась, то узнала, что мать прогнала всех грешников, включая Марфу. С того дня в нашем доме не было больше ни одного грешника и моим воспитанием стала заниматься мать. После ухода Марфы я подолгу не выходила из комнаты и плакала целыми ночами. Однажды я набралась смелости прочитать маме свой рассказ, но она лишь махнула рукой, сказав, что я уже не ребёнок и пора бы мне повзрослеть и начать заниматься более серьёзными вещами. Слова матери ранили меня до глубины души, это был словно удар в самое сердце. Я была полностью разбита и на долгое время забросила писать, но всё же вернулась к своей деятельности, но с тех пор больше ни с кем не делилась своими рукописями. А что до отца, он хоть и был куда добрее ко мне, не мог повлиять на мать и увлёкся своими личными делами. А Марфу с тех пор я так и не видела.

Октавия настолько сильно погрузилась в свой рассказ, что не заметила, как Корбу успел наполнить целых несколько пробирок её кровью и сейчас стоя на одном колене держал обеими руками её ручку, придерживая медицинскую вату проколотый участок. Он смотрел прямо на неё. Повисла неловкая пауза. Вглядываясь в красные стеклянные линзы доктора, демонессе на мгновение показалось что она могла разглядеть глаза доктора. Смутившись, Октавия поспешила подняться, но Корбу остановил её.

— Я взял у тебя много крови, — пояснил врач, — тебе необходимо восстановится, поэтому лучше посиди несколько минут без резких движений и придерживай вату.

Демонесса и вправду чувствовала лёгкое головокружение и слабость, поэтому сделала как ей было велено. В это время Корбу заботливо предложил ей стакан воды и шоколадку «Гематоген»<span class="footnote" id="fn_37904031_2"></span>, для стимуляции кроветворения.

— Тебе разве удобно постоянно носить эту маску? — поинтересовалась Октавия. — Она выглядит жутко неудобной.

— Со временем привыкаешь. — ответил Корбу, параллельно взбалтывая наполненные чёрной демонической кровью колбочки и складывая их в холодильник для дальнейшего изучения.

— И ты её никогда не снимаешь?

— Иногда снимаю.

— Раз так, почему ты её постоянно носишь?

— Привычка.

— Если тебя смущает твоя внешность, то тебе не о чем волноваться, я не буду над тобой смеяться.

Корбу замер на месте и посмотрел на Октавию.

— С какой это стати мне стеснятся? — серьёзно спросил он.

— Ну иначе зачем тебе постоянно ходить с ней, когда ты в любой момент можешь снять её?

Корбу продолжил стоять на месте, пристально глядя на Октавию. Слова демонессы почему-то засели у него в голове. За всё его время в Преисподней никто и никогда не интересовался у Корбу насчёт его маски. Он мог запросто придумать сотни убедительных оправданий почему он постоянно носит её, но в данный момент, по неизвестной себе причине он не хотел врать. Но и изливать душу он тоже не намеревался, поэтому помотав головой, он отбросил наводящие мысли и, взяв один образец крови, закрыл холодильник, направился к столу, оставив вопрос Октавии без ответа.

— У меня никогда ещё не брали кровь. Я думала, будет больно. — внезапно призналась Октавия, заметив, что собеседник не намерен продолжать предыдущую тему.

— Не будет, если точно проколоть вену и войти не глубоко.

— Ты говоришь так, будто это легко.

— Любого идиота можно научить точечно прокалывать вену. В этом нет ничего сложного если у человека есть обе руки. Нужна лишь практика.

— И долго ли ты занимался медицинской деятельностью?

— Почти всю свою сознательную жизнь. Признаться честно, я не припомню, чтобы занимался в жизни чем-либо ещё, кроме медицины.

— И тебе нравится это?

— Не меньше, чем тебе нравится писать свои сказки.

— Это не сказки! — слова бестактного доктора задели Октавию. Ей казалось, что Корбу глумиться над её творчеством, и, если бы не слабость от потери крови, она бы с пылом продолжила бы отстаивать свою позицию. — Почему выбрал именно такое направление? — успокоившись, продолжила она.

Достав из шкафчика микроскоп, Корбу уселся за своё рабочее место и положил на стол оптический инструмент и пробирку с кровью.

— В моё время, — начал Корбу спустя пару секунд молчания, — люди часто болели и была высокая детская смертность. Моя семья не была исключением. Моя mamman была очень болезненной женщиной и умерла, когда я ещё был младенцем. Тех грошей, которые зарабатывал мой папá, едва хватало чтобы прокормить семерых детей, а в скором времени в наш небольшой городок пришла оспа; в семье выжил только я один. Тогда-то меня и взял к себе на обучение приезжий врач из столицы. Мне крупно повезло, что Жюльен де Ламетри оказал мне такую честь, и следующие несколько лет я обучался под его чутким руководством. За своё спасение я решил отплатить ему, последовав по его стопам и помогать людям.

— Какая благородная цель! — с неприкрытым восхищением произнесла Октавия.

Корбу едва заметно усмехнулся.

— Знаешь, люди бы сильно удивились, услышав такое от демона.

— Я знаю, что люди представляют демонов в негативном свете и питают к нам не прикрытую ненависть и эти чувства взаимны, но лично я не питаю отторжение к людям. Я, конечно, в отличии от Чарли не идеализирую их и готова признать, что есть как хорошие, так и плохие представители и так получилось, что большинство одиозных личностей попадают именно сюда, развращая наш дом ещё больше.

— Значит люди виноваты в нынешней обстановке? — с интересом спросил Корбу.

— Не целиком, но часть ответственности лежит на них.

Корбу помолчал с полминуты.

— Ты очень интересная особа. — подытожил доктор.

— Ты тоже человек загадка. — ответила Октавия. — Вроде всю жизнь занимался благородным делом, спасал жизни, а попал сюда. Как так получилось?

Корбу на минуту оторвался от микроскопа, будто обдумывая слова демонессы.

— Вероятней всего это связанно с моими методами лечения и общими взглядами на жизнь. — озвучил предположение Корбу.

— Не совсем тебя понимаю.

— Скажем так, в определённый момент жизни, мои приоритеты изменились. Спустя пару лет активной практики, я с ужасом осознал всю ограниченность своих знаний о человеческом организме и окружающем меня мире. Я понимал, что способен на большее, но люди чересчур темпераментные создания и оковы морали мешают великим умам раскрыть свой полный потенциал. Вот и я не стал загонять себя в навязанные обществом рамки и делал то, что должен был, чтобы совершенствоваться. На мою удачу в то время по всему континенту во всю бушевала чума и подопытных для моих экспериментов у меня было с избытком.

— Значит ты проводил опыты над больными? — с осуждением спросила Октавия.

— Только над смертельно больными и закоренелыми преступниками. Спасение первых не представлялось возможным, соответственно тратить на них лишние силы бессмысленно и уж лучше извлечь из этого хоть какую-то пользу, чем безуспешно бороться за того, кого спасти уже нельзя. а вторые представляют для общества угрозы не меньше, чем та же чума.

— Мне казалось, что врачебная этика велит докторам бороться за жизнь каждого пациента до самого конца.

— Именно подобные доктрины мешали мне на моём пути. Развитие не должно ограничивать себя моралью, этикой или прочей чушью. Если цель оправдывает средства, так почему бы ради этого не нарушить пару человеческих и природных законов?

— Звучит как-то цинично, не находишь?

— А люди по своей природе циничные создания, хотят они этого признавать или нет. Я тебе больше скажу, с возрастом начинаешь осознавать какие люди всё-таки гадкие, подлые и неразумные создания, готовые перегрызть друг другу глотки, дай им только повод. На самом деле человек, ничто иное как дикий зверь, скрывающий свою зверскую натуру за моралью, верой и прочей ересью. Нет в мире зверя кровожаднее, чем человек. Хотя даже не так! Это страшно несправедливо и обидно по отношению к любому зверю сравнивать его с человеком: зверь никогда не может быть так жесток, как человек, так артистически, так художественно жесток. Я на своей шкуре испытал всё человеческое зверство.

— Тебе ли судить о человеческой жестокости? Не ты ли минуту назад утверждал, что цель оправдывает действия? Не ты ли говорил, что использовал тяжело больных в своих корыстных целях? — рассуждала Октавия.

После сказанных слов демонессы, Корбу окончательно отложил микроскоп в сторону и до конца беседы к нему не притрагивался.

— Все свои решения я принимал исходя из сурового прагматизма. Я ни одному человеку за свою жизнь не причинил бессмысленной боли. Ни одна человеческая душа, которую я принёс в жертву во имя науки не была напрасной! Я совершенствовался, чтобы в дальнейшем иметь возможность помогать остальным!

Сам не зная, что на него нашло, Корбу впервые за долгие годы потерял самообладание и перешёл на крик.

— Да будет вам известно, юная графиня, что меня на протяжении всей моей жизни принимали за неполноценного члена общества, просто из-за того, что мне довелось родиться в «неправильной» семье по мнению общества! Знаешь скольких усилий мне пришлось вложить чтобы поступить на медицинский факультет?! Я был лучшим учеником академии и эти суеверные кретины до последнего отказывали мне в медицинской практике из-за моей еврейской крови! А когда по всей Европе распространилась чума, кого одним из первых обвинили в её распространении, угадай с первого раза?! Я один из немногих, кто смог сохранить своё положение, исключительно благодаря своим знаниям в области медицины. А по итогу меня всё равно сожгли на костре, из-за моей трижды проклятой стервы жены, которая из-за своего скудоумия не смогла понять всего моего гениального плана и сдала меня с потрохами властям!

Чумной доктор тяжело дышал, густые мокрые от пота тёмные волосы падали ему на лоб, стеклянные линзы на маске запотели. Он быстрыми шагами направился к умывальнику, находившемуся за медицинской ширмой. Октавии был видел лишь тусклый силуэт доктора, по которому она увидела, что собеседник снял маску и начал активно умывать лицо. Спустя пару секунд журчание воды прекратилось, но Корбу так и остался стоять за ширмой, оперившись на раковину. Наконец успокоившись, Корбу продолжил, но его голос больше не был заглушён плотной маской и Октавия услышала настоящий голос грешника-доктора. До сего момента, Октавия предполагала, что у доктора хриплый и даже грубый старческий голос и какого же было её удивление, когда она услышала мягкий тембр с немножечко типичным французским акцентом. И было ещё что-то в этом голосе, какая-то щемящая тоска, которую Октавия не могла определить.

— Ответь мне, демонесса, только говори чистую правду. Можно ли пожертвовать пару десяткой жизни, чтобы сохранить несколько тысяч?

— Не… не знаю, — замешкалась Октавия, — я не могу дать ответ на такой вопрос.

— Я сделал тяжёлый выбор, но он был единственно верный. Я, может, и совершал злодеяния, но я старался ради будущего. Ну да ладно, ничего с этим не поделаешь. Сделанного не воротишь. — тоскливо произнёс он. — Если тебе не сложно, я бы хотел побыть один.

Корбу не слышал, как уходила Октавия. Лишь медленно закрывающаяся металлическая дверь оповестила его об уходе собеседницы. Он поднял взгляд на треснувшее зеркало. В отражении на него смотрело до боли знакомое обезображенное обожжённое лицо, с язвами. Корбу закрыл глаза и отвернулся, не в силах долго смотреть на это чудовище. Подняв с пола маску, он надел её и уселся за стол. Желание работать полностью отпало, и он апатично смотрел куда-то в пустоту. Потеряв счёт времени, он направился к выходу. Ему необходимо было развеяться. Покинув свою «операционную», он увидел нескольких сотрудников, включая Шарлотту, столпившихся в холле и что-то горячо обсуждая. Решив узнать причину внезапного переполоха, Корбу подошёл к принцессе.

— Приехала мама Октавии и забрала её. — взволнованно, с печалью в глазах ответила та.