Часть 7. (1/1)

Прошло несколько месяцев, прежде чем Адлер начал осознавать ситуацию более глубоко, чем в детстве. Но даже сейчас, он чувствовал себя таким же никчемным и неспособным что-либо предпринять. Постоянное угрызение совести за удовлетворение самого себя, вина за смерть отца мучила его каждую ночь, проявляясь либо в бессоннице, либо в нескончаемых кошмарах. Он решил наконец покончить с этим раз и навсегда. Он думал над двумя вопросами: как можно убить отца, или как можно убить себя. Одно из двух должно быть в приоритете. Таким же строгим и независимым от решения отца, ведь он пойдет на отчаянный поступок, не так ли? Убийство.. причем хладнокровное. Хотя что ему это стоит? Сделал раз–сделает и второй. Все так же беспощадно и хладнокровно. Даже не осознавая происходящего. Однако в первом варианте следовало продумать метод убийства. К этому нужно подходить основательно, ведь Гюнтер будет точно не рад желаниям своего сына о его умерщвлении.

Нож? Слишком ненадежно.. ко всему, Гюнтер может выдержать удар, хотя Адлер и не знал точно. Кот не смог бы пойти на такое, даже при всем желании. Поднять руку на отца, применяя такие усилия. Ему нужно было что-то, что помогло бы быстро и надежно убить его. В голову ничего не лезло. Может тогда убить себя? Неужели ему действительно придется это сделать? В каком-то фильме, который смотрел Гюнтер, он увидел сцену, где герой завязал петлю на шее и нацепил ее на люстру.. Он захотел попробовать так же, все равно терять нечего.

Он с небольшой улыбкой и смутением взял веревку в подвале, в котором царила атмосфера страха. Тьма заполняла небольшое помещение, делая его отвратительно жутким. Уже поднимаясь обратно в дом, мальчик сжимал веревку, которая неприятно терла пальцы. Но сейчас уже это было неважно. Наконец, он сделает что-то по-настоящему стоящее, за всю свою паршивую жизнь. Заперев за собой дверь, он встал посередине своей комнаты, прямо под люстрой. Ничем не примечательная, металлическая люстра уже давно не освещала комнату Адлера, ведь в ней не было ламп. Встав на стул, он достал до люстры, завязывая крепкие узлы веревки. С каждым узлом он чувствовал неприятные волны тошноты от необычайного страха. Накатило то волнение и адреналин, когда ты знаешь, что сейчас случится что-то страшное, но не можешь это остановить. На миг, кот остановился, обдумывая поступок. Он уничтожит себя. Этот мир больше не будет для него существовать. И он никогда не узнает, что там–за дверью этого дома. Не узнает других фурри, их прошлое, намерения, чувства.. Эти мысли заставили его задуматься, уже сомневаясь в сделанном выборе. Руки на петле ослабли, уже не сжимая ее так сильно.

”Нет. Так больше нельзя. Я убийца. Я хотел убить.. нет, я убил своего отца, и хочу убить еще одного.. Разве я хороший? Чем я лучше, чем Гюнтер?” Адлер начал плакать, вновь сжимая шероховатую петлю веревки, будто держась за последнюю возможность отказаться от поступка. Однако отчаяние, копившееся многие годы, все же пересилило интерес о внешнем мире. Он накинул веревку на шею, смотря в пол, будто он был в нескольких километрах от него. Так далеко и недосягаемо, что стул, на котором он стоял, будто отрезал его дорогу назад на землю. Теперь у него один путь. Неловко махнув лапами, он опрокинул стул под собой, сразу же начав барахтаться в невесомости. Шею резко сдавило до сумасшедшей боли, а язык вывалился изо рта вместе со слюнями. Сердце забилось в агонии, не понимая, почему в легкие не поступает кислород. Дышать было невозможно. Это конец. Конец всему. Всему миру. Глаза закрываются, а мир уходит из под ног.

Перед ним мутная пелена. Отголоски мыслей и желаний спутались в один комок. Неразбериха. Мечты перепутались с кошмарами, став одним целым.

”Я.. умер? Но если я спрашиваю себя.. значит я мыслю.. Значит я...” Кот не мог понять где он находится. Тело было будто в вакууме, а мышцы полностью расслаблены. ”И все же, я хочу проснуться, или что-то сделать, чтобы выбраться отсюда!” Непонятная, мутно-серая масса окружала его, а в голове стучало что-то, словно биение сердца. Он слышит биение сердца. Значит он жив. Но каким образом? Неужели он не мертв? Нет.. нет! Нужно проснуться, чтобы его не увидел отец!

Картина начала меняться. Из мутно-серой, преобразовывалась в более четкую. Адлер наконец открыл глаза, видя перед собой.. погодите.. потолок? Но это не был потолок его комнаты.. Нет. Это был потолок комнаты Гюнтера.

-Очнулся наконец, суицидник херов. Я тебе что-тут, просто так!? СОВСЕМ ИДИОТ?! МОЗГОВ У ТЕБЯ НЕТ! Я тебя рощу тут.. воспитываю.. Вкладываю в тебя хоть что-то! А ты хочешь.. СДОХНУТЬ?!- Он дал легкую пощечину Адлеру, у которого был мутный взгляд, не показывающий вразумительного выражения.

-Сволочь ты такая! Совсем не ценишь всех моих стараний сделать тебя нормальным гражданином!!!- Взявшись за ворот рубашки от злости, кричал Гюнтер.

Он кричал на него достаточно долго, чтобы Адлер понял, что хочет не просто покончить со всем. Он хочет убить своего отца. Решено. Окончательно. Но все же стоило решить, чем именно он это сделает. Он пойдет на все, чтобы прикончить этого ненавистного пса.

-Потому что я тебя ненавижу..- Хрипло проговорил парень, чувствуя боль у гортани.

-Вот как значит!? Ненавидишь, да?-

-Да. И что ты мне сделаешь? Опять изобьешь?.. Давай.. я готов.- Спокойно пробормотал Адлер, как после этого, его одним движением взяли за шкирку. Он уже заранее знал, куда его несет Гюнтер. Он был зол. Зол как никогда. Гюнтер не волновался за смерть своего сына, он просто не хотел, чтобы объект его мучений просто так пропал, и ему не над кем было бы издеваться. Адлер это прекрасно понимал, и осознавал, что сейчас, его наказание будет вполне заслуженно, со стороны точки зрения Гюнтера.

Уже в подвале, снова покалеченный и избитый, он потрогал свою шею, которая была в борозде от веревки, еще недавно душащей его шею. Тело вновь в синяках. Живот болит от пинков Гюнтера. Еще немного и он вырубится. Неожиданно, его переворачивают на живот, грубо прикладывают шею к холодному полу. Отец вновь решил заняться любовью с ним. Показывает ли он этим, что он на самом деле его любит? Пусть даже и так, это не изменит решения Адлера. Мальчик не чувствовал ни удовольствия, ни дискомфорта, лишь пустоту, заполняющую его всего.