Полюбить себя. Это слишком смело? (2/2)

— Наверно, надо удалить всё и написать, что меня взломали.

Она лежала неподвижно переваривая боль тела и трансформируя ее в слова.

— Значит в кусты? Да, Этери? Не успела ступить на дорогу войны, как сразу выбросила белый флаг? Ты все правильно сделала, что ему ответила. Иначе и он и все остальные и дальше будут думать, что забрасывание тебя дерьмом — это и есть свобода слова. Это не свобода слова. Это клевета, оскорбление, за которое можно и нужно отвечать.

— Тут пишут, что надо быть выше этого всего…

— А кто пишет? Такие же как и Лиз, которые привыкли на тебя набрасывать, а ты вдруг ответила. И сломала всю малину безнаказанности. Этот гадкий народец труслив. И если ты, мы, показательно прижучим несколько крупных животных — там пиздоЛиза этого или Синюю Бабу Родину, остальные три раза подумают прежде, чем что-нибудь о тебе писать эдакое, что соберет 33 статьи на спортсе и вой жаб на болотах в комментах. А выше быть это как? Ах я вся такие воздушная, вы бросайте в меня, бросайте-набрасывайте, а я с удовольствием буду это хавать? Так? Так вот, Этерьчик, это абсолютная пристройка снизу, психология слабого человека не готового к борьбе.

— А я и есть слабый человек. Я не готова к борьбе. Я слабый пол, — ныла Этери, ей сегодня можно, — у меня так в паспорте написано.

— Этери Георгиевна, на заборе тоже слово МИР с тремя ошибками написано. Но забор от этого не стал хуем. Прости.

— Прощаю. Так что мне делать?

— Бороться. Бороться до конца. Давать в зубы. Подключать юристов. Чтоб каждая собака из стаи знала, что открыть против тебя пасть чревато попаданием на деньги. Ничто так не дисциплинирует гадкий народец, как собственно вырванная из кармана денежка. А сейчас ни в коем случае ничего не удалять. Если ты это сделаешь, да еще и начнешь оправдываться, что тебя взломали, все сразу поймут, что нихера тебя не взламывали, а ты дала заднюю. Ты дралась когда-нибудь?

— Ты хочешь подраться? Давай подеремся, — хохотнула она, — только я чур буду драться лежа. Мне стоять больно.

Он заржал глядя на эту прелесть.

— Подеремся. Обязательно. Я тебя еще за волосы оттаскаю.

У нее округлились глаза от таких откровений.

— Да шучу я, шучу. А может и нет. Поживем-увидим. Так вот, сбежать посреди драки — это намного хуже, чем вообще в нее не ввязываться.

— Тебе то про драки откуда известно, мальчик-ботаник на коньках?

— Мальчиком-ботаником — это я был для мамы с папой, чтоб их не волновать. А так, прошел нормальное дворовое московское детство. Да и фк всегда спасало — на него всегда можно было списать синяки.

— Ну ты даешь!

— Ага. А так?

Массажируя ей ножки с задней стороны он дошел до того места откуда они растут. И немножко начал искать истоки такой чудесной длинной стройности.

— И так даешь! Даешь именно так!

Огласила Этери лозунгом, перевернувшись на спину и направив его руку глубже в себя к еще большему удовольствию.

— Э нет, Этери Георгиевна. Так сегодня не пойдет. Завершая наш с тобой воспитательный час, скажу тебе вот что — надо тебе перестать в себе сомневаться. В каждом своем шаге, действии. А то ты как тот храбрый заяц — идешь на подвиги и трясешься от страха.

— А что ж мне делать, если я действительно трясусь от страха?

— Полюбить себя. Научиться себя любить.

Она перевернулась набок, игриво выставляя изгиб бедра, приглашая его полюбить ее. Массаж сделал свое волшебное дело. Или нравоучения? Никто не знает.

— Поласкай себя, я хочу видеть, как ты себя любишь — прошептал он ей на ушко горячими губами. Он тоже возбудился уже массажируя это прекрасное тело.

Она закрыла лицо руками. И было непонятно, что она думает об этом. Все таки, удовлетворять саму себя, когда никто не видит — это одно. А в его присутствии… Это слишком смело?