12. Рано еще бежать (1/2)

Никита бессильно рухнул на кровать, то ли вымещая этим падением всю свою злость, то ли смиряясь с беспомощностью.

День вышел до невозможного бестолковым. Сначала Серый его оборжал, когда Никита, впервые в жизни затянувшись, закашлялся, давясь едким дымом. Дело могло бы кончиться дракой, но Серый быстро дал заднюю, заявив, что все вообще-то кашляют — он сам целую пачку скурить успел, прежде чем научился нормально затягиваться. Потом их с Серым чуть не поймали, когда они, перекурив, полезли через дырку в заборе обратно к корпусу, но там повезло — какой-то придурок — вожатый одного из мелких отрядов — был слишком сосредоточен на брыкающейся малявке, которую вытаскивал из их корпуса, и без особого энтузиазма велел идти к себе, даже не спросив, что они делали у забора. Затем Виктор этот, чтоб ему пусто было, объявил свой общий сбор, на котором Никите оттоптали ноги, не дали толком поглумиться над чужими идеями, а в конце и вовсе отослали накрывать столы для всего лагеря, как какую-то прислугу!

На самом деле ничего против помощи другим, дежурств по столовой и даже прислуги Никита не имел. Он бы, может, даже спорить и злиться не стал, если бы Виктор попросил нормально, а не послал его с этой пришибленной Соней, но так… В сумме с другими переживаниями, разочарованиями и унижениями, которые Никита сегодня испытал, это стало последней каплей.

Неся поднос со стаканами от раздачи к столу, Никита случайно — абсолютно точно случайно, без какого-либо умысла! — толкнул им Дашу, их вторую вожатую, а та выронила тарелки. Никита даже извиниться попробовал, но Даша, оказавшаяся ничуть не лучше Виктора, заявила, что он — слон в посудной лавке, а потом закричала, когда Никита ее послал. Закончилась эта сцена отвратительно — знакомством с директором лагеря, которому Никита пообещал впредь быть аккуратнее и не обижать вожатых. Отправлять его домой за плохое поведение директор отказался, сколько бы Никита его об этом ни просил, зато Дашу извиниться заставил тоже, и Никита без должного ликования слушал, как она обещает ему больше не срываться.

После обеда был сон-час, в который Никите даже из корпуса выйти не дали — сначала Виктор требовал, чтобы все собрались и решили наконец, какое у их отряда будет название, потом Серый пристал с расспросами и разговорами.

После сон-часа они до одури играли на улице во все эти идиотские игры на сплочение, типа «снежного кома» и «слепого счета», и Никите хотелось заорать и уйти, но он терпел, понимая, что сбегать нужно будет тихо и незаметно, а если вечно истерить, внимание к нему будет пристальным.

Вечером вожатые устроили для них какое-то представление в честь открытия смены, разыгрывали сценки и показывали «танец смены», а Никита дрых, привалившись спиной к стене и даже не пытаясь делать вид, что смотрит.

И вот теперь, вернувшись, наконец, в комнату, Никита завалился в кровать и понял — день прошел, а он ни сбежать, ни полюбить это место, как того требовал Виктор, так и не смог.

Хотя, день ведь еще прошел не весь.

— Сколько до отбоя? — спросил он у копающегося в тумбочке Серого.

Тот глянул на экран телефона, сощурился, пробормотал:

— Минут двадцать где-то.

Никита кивнул, слез с кровати, вытащил из-под нее сумку и поставил ее на подоконник.

— Ты чего? — нахмурился Серый.

— Сваливаю, — лениво ответил Никита.

— Прям щас?

— А че такого?

— На дворе ночь, кругом лес, а у тебя ни карты, ни жратвы, еще и телефон разряжен.

Никита машинально опустил руку на карман со сдохшим еще на ужине мобильником и огрызнулся: