Часть 2. Глава 1 (2/2)

Приподнимает бровь и прячет кинжал в поясные ножны, которые сразу и не разглядеть под курткой.

— У него член истлел ещё до того, как ты родился. Да и вылез он, скорее всего, потому, что кто-то развопился слишком громко.

— Да не вопил я!

— А сейчас ты что сделал?

Вспыхнув, отворачиваюсь и, сложив руки на груди, решаю и вовсе заткнуться. Нравится молчать — ладно. Буду просто таскаться рядом, и пусть распугивает редких в ночное время горожан своим смурным видом. Не буду…

— Не стоит изображать обиду, малыш Йен.

— Это почему же ещё? — бурчу тут же, вопреки всем заключённым с самим же собой договорам, и, развернувшись, поглядываю на него через плечо.

— Неподходящее место, да и публика не та. Давай, подбирай сумку — и в сторону ворот. Уверен, больше нам здесь делать нечего.

Бросаюсь исполнять так резво, что едва не падаю, зацепившись носком сапога за щербатый, невесть откуда появившийся камень около надгробия. Но мне так сильно не терпится убраться отсюда, что даже не обращаю на это внимания. Ни на оцарапанную ладонь о грубую кору дерева, за которое ухватился, ни на прилетевший в спину смешок.

С последним, кажется, и вовсе смирился уже.

— А с этим что? — спрашиваю, уже поправляя широкую, но от этого не менее неудобную лямку на плече, и киваю в ту сторону, где осталось лежать тело.

Пожимает плечами и даже не думает озаботиться тем, чтобы найти лопату или поискать, откуда именно выбрался мертвец.

— Ничего. Могильщик разберётся, к кому подкинуть. Сомневаюсь, что опознают в нём какого-нибудь высокородного господина и вернут в фамильный склеп.

— И куда же тогда? — интересуюсь, огибая прудик и буквально выбегая на широкую дорожку. Лунный свет заливает её полностью, до самых чугунных ворот, и я вроде как уже не боюсь. Ну, может, только самую малость.

— В общую яму, к беднякам.

Не понимаю, что именно он имеет в виду, и решаюсь переспросить, только когда минуем ограду и оказываемся по ту сторону высокой стены, в относительно безопасном городе живых:

— Как это?

Поглядывает странно, сверху вниз, и тени поглощают добрую половину его тела, делая линии страшными и ломаными.

Поглядывает оценивающе и будто бы решая, стоит ли говорить.

— У родни умершего не всегда есть деньги на погребение, — начинает издали и внимательно, очень внимательно глядит уже на моё лицо. Так же, как я совсем недавно на его. — И тогда тела сжигают. Скопом. Всех сразу.

Губы тут же становятся сухими и непослушно резиновыми.

Отчего-то сейчас бьёт даже сильнее, нежели когда я услышал приближающиеся шаги истлевшего мертвеца.

Просто не могу осознать того, что услышал. Не могу понять, отчего же мне чудится подвох в его словах.

— А пепел? — давлю из себя почти по букве, но что-то внутри не позволяет мне малодушно кивнуть и заткнуться. Сделать вид, что я удовлетворён его ответом, и приняться болтать как ни в чём не бывало. — Развеивают над морем?

Молчит, шагает чуть поодаль и выглядит слишком уж погружённым в свои мысли. Словно только что вспомнил что-то. Что-то, что, возможно, мне никогда не удастся узнать.

Но мой вопрос кажется необычайно важным. Из разряда тех, что мучают по ночам.

Зову ещё раз, притормаживая на выходе из переулка:

— Анджей?

Отчего-то всегда останавливается, когда слышит своё имя, и игнорирует вдвое реже. Отчего-то замечаю это только сейчас, когда не вовремя и совсем не к месту.

— Так что с пеплом?

— Спустят в сточную канаву вместе с мусором.

Даже не оборачивается, чтобы посмотреть на меня.

Даже не сбавляет шага — не то чтобы заметить, что я замер прямо посреди пустой улицы с распахнутым ртом.

И если до этого мне было страшно, то теперь всё много хуже. То теперь мне очень… грязно.

Будто по самую макушку измазался в нечистотах.

Социальное неравенство — вовсе не то, с чем мне доводилось сталкиваться, но наивный я даже и не помышлял, что бедняки могут заканчивать свой путь вот так. Пылью, оседающей слоем грязи на крутых морских берегах.

Что кто-то вообще может закончить вот так.

В канаве.

Смешанный с мусором.

И это кажется мне настолько ужасным, что глаза тут же влажные.

Это кажется мне чудовищным и бесчеловечным. Самым страшным из возможного.

Замедляю шаг, только теперь понимая, что половину из всех убитых им по пути никто никогда не найдёт.

Не похоронит.

Никто никогда не найдёт… Ни тел, ни того, что останется после пира трупоедов или диких зверей.

И не так важно, на чьей стороне они были.

Не важно кем.

Поведя головой, невольно упираюсь взглядом в его прямую спину и понимаю вдруг, что монстролову абсолютно всё равно. Плевать на то, что случится с теми, кто не заплатит. Нет, я знал это и раньше, но в полной мере осознанием накрыло только сейчас.

Ему наплевать… На всех и каждого, на старых и молодых. Холодной ненавистью ненавидит одинаково всех.

И здоровых, и больных.

А меня?... Меня тоже?

Или же всё это, все усмешки, прикосновения и скупая нежность — только пока водиться не надоест, а потом?..

Что будет со мной потом?

Ни разу не думал об этом. Ни когда переполненный восторгом сбежал вместе с ним, ни раньше, когда только мечтал об этом.

Не думал о том, как я могу закончить.

Пылью на дне канала?..

Не спрашиваю даже, куда теперь. Что ещё остаётся, кроме как вернуться на постоялый двор и, дождавшись утра, навестить нанимателя? Не спрашиваю и не собираюсь больше напрашиваться.

Сейчас — точно.

Улочки сменяют одна другую, переплетаются между собой, но монстролов всё никак не свернёт к окраине, продолжает уверенно продвигаться вглубь южной части города, и мне становится не по себе от того, насколько много я могу увидеть за одну короткую ночь.

Наверное, он был прав и стоило остаться в комнате, закутавшись в безопасное одеяло.

Только вот в тонкое шерстяное или же пуховое, лёгкое, с золотыми нитями на пододеяльнике? Какое именно он имел в виду?

— Долго собираешься кваситься, княжна? — бросает небрежно, не обернувшись и даже не посмотрев на меня. И вместо того чтобы продолжать терзать сомнениями себя, начинаю злиться на него.

За мертвяка, гулей, шёлковый халат и то, что забрал с собой.

За то, что разговаривает как с несмышлёнышем и с унизительным снисхождением.

За сточную канаву и пепел.

Останавливаюсь и, шумно сбросив рюкзак, скрещиваю руки на груди. Может, этого и не стоило делать, но кровь уже кипит — и за алым не рассмотреть ничего другого.

Ни осторожности, ни доводов разума.

Мне хочется обвинить кого-то во всех увиденных ужасах. Мне хочется, чтобы виноват был кто-то другой. Не я.

Оборачивается наконец и, осмотрев сверху донизу, вопросительно вскидывает бровь, оставаясь с абсолютно нечитаемым каменным лицом.

Лицом, которое и без гримас в редком свете фонарей издевательски перекошенное и изломанное всё.

— Это что значит? — интересуется, не сделав и шага навстречу и уж точно не собираясь сюсюкать со мной и успокаивать. Интересуется, и загодя знаю, что всё, что получу в ответ на свои вопли, — это холодное молчание в лучшем случае.

Знаю и всё равно не могу сдержаться.

— Назовёшь меня так ещё раз — и спать будешь один! И это, — толкаю ногой рюкзак, — тоже забери. Я тебе не служанка. Поизмывался — и будет, — заявляю категорично, ни разу не сбившись, и, только захлопнув рот, понимаю это. Понимаю, что только что сам выписал себе если не приговор, то хорошую трёпку точно.

Едва сдерживаюсь от того, чтобы не втянуть голову в плечи. Едва сдерживаюсь, чтобы не зажмуриться, когда приближается всё-таки, и остаюсь на месте, даже когда становится почти вплотную, натурально вдавливая тёмным взглядом в камень.

— Оглянись по сторонам, княжна. Это не твой безопасный замок, и даже не замок, в котором осела твоя сестрица. Не нравится тебе — собирай свои заколки и катись назад. — Тут хмыкает и, глядя на то, как я медленно краснею от злости, опускает взгляд на мои губы. И то, что говорит следом, самое гадкое из всего, что мне довелось от него услышать. Самое противное, и не по смыслу слов, а тому, что стоит за ними. — Уверен, кто-нибудь из снующих от города к городу торговцев тебя подкинет. По доброте душевной, конечно же.

Замахиваюсь быстрее, чем успеваю подумать об этом.

Замахиваюсь, несправедливо обиженный, но кисть попадает в тиски, едва вскинувшись. Я даже не понимаю, в какой именно момент перехватил мою руку.

Перехватил и сжал так, что вот-вот запястье расплющит. И главное, совершенно молча. Сжал и ждёт.

Сжал и смотрит.

— Отпусти! — шиплю, и тогда цепко хватает ещё и за подбородок, стискивает так сильно, что вот-вот взвою, и тащит вверх. Привстаю на носки и смотрю на него захваченной куда более крупным хищником мышью. Жду, пока сожрёт, и ничего, ничего не могу с этим сделать.

И снова предательские слёзы выступают.

Слёзы беспомощности и обид, в которых я уже и сам успел запутаться.

— Замахнёшься ещё раз — получишь в ответ, — проговаривает чётко, без злобы, но и других эмоций в его голосе не сыскать. Проговаривает и, внимательно впиваясь в мои зрачки взглядом, продолжает чеканить слова так же равнодушно, как работает мечом: — Спать со мной не хочешь? Так это вовсе и не я к тебе в койку полез. Хочешь занимать отдельную кровать — отправляйся работать. Глядишь, и хватит на то, чтобы снять угол где-нибудь в хлеву с крысами. Ты меня понял?

Киваю, тут же соглашаясь со всем и сразу, и, стоит ему только разжать пальцы, отскакиваю назад, борясь с желанием растереть челюсть.

Смотрит на меня в упор, крайне выразительно теперь, и я, потупившись, поднимаю с таким апломбом отброшенную сумку.

Понимаю, что вспышка была напрасной, и теперь всё стало ещё хуже. После того, как мне ясно дали понять, где именно моё место.

Но разве не сам виноват?

Думать надо было, прежде чем цепляться за чужие штаны. Думать надо было, прежде чем обиженно топать ножкой, легкомысленно не задумываясь о реакции.

Знаю же, что с ним капризы не выгорят. С самого начала знал и сам этого захотел.

Послушно закидываю сумку на плечо, старательно не замечая, что широкая лямка ужасно давит, и, сделав пару шагов вперёд, гляжу на носы его обуви, но никак не на лицо.

Очень хочется спрятаться от ответного взгляда.

— Заглянем кое-куда, — произносит как ни в чём не бывало и, уже после того как сворачиваем на следующую, такую же тёмную, как и все остальные, улицу, многообещающе добавляет: — Тебе понравится.

***

Понравится…

— Да ты издеваешься? — сквозь зубы шиплю и, наплевав на все свои обиды, мёртвой хваткой цепляюсь за его предплечье. Двумя ладонями, чтоб наверняка. Чтобы не отцепил ни за что вообще.

Место, в которое он меня привёл, более чем колоритное.

Запоминающееся с первого взгляда.

Заколоченные наглухо окна, прикрытые парчовыми занавесками, преобладающие в интерьере тёмные тона… и роящаяся по углам тьма.

Тьма, которая давит, даже будучи бесплотной и не отделимой от половых досок и мебели.

И людей вокруг предостаточно, но я отчего-то уверен, что живые здесь только клиенты. Мертвенно-бледные, ухоженные, почти голые, длинноволосые девицы слишком похожи на недавних покойниц. И запах стоит странный.

Запах немытых тел, эфирных масел и, легко узнаваемый мной уже, крови.

Да ещё и спустившаяся со второго этажа полуголая мадам откровенно отдаёт синевой.

Длинноволосая, как та наяда, которой я чем-то не понравился. И едва ли более сдержанная.

Невольно отодвигаюсь назад, сжимая пальцы поверх чужого рукава.

— Анджей! — протягивает к нему руки, а мне взвыть хочется от отвратительнейшего чувства дежавю. Хочется зашипеть на неё ещё до того, как приблизится, и вместе с тем остаться целым. Но, в отличие от мадам в красном, не пихает язык в его рот, а только легко касается плеча и, заинтересованно покосившись на меня, отступает на шаг.

Демонстративно, должно быть, показывая, что соблюдает границы.

Щерится, выставляя напоказ острые глазные зубы, и мне хочется пнуть монстролова изо всех сил. А после ещё раз.

Вот же зараза!

Снова бордель!

Да и ладно бы бордель, а не вампирский притон, в который люди приходят, ища вовсе не тепла чужих тел.

Обнимаю руку, в которую вцепился, вжимаюсь в чужой бок, и плевать мне, что он там себе надумает или скажет после. Притащил к алчущей вовсе не денег нежити — пусть отдувается.

— Ты же не по основному роду деятельности? — интересуется вампирша будто между делом, кокетливо накручивая на палец блестящий локон, и заискивающе заглядывает ему в глаза. Заглядывает так, будто не замечая ни меня, ни шепотков, прокатившихся по зале. И мне вдруг очень и очень хочется заиметь кол. Или чего там боятся эти твари? Солнечного света? Отодрать бы пару досок и глянуть, насколько привлекательной окажется на самом деле.

— По основному. — Монстролов или на самом деле не замечает ни взглядов, ни шелеста чужих голосов, и его собственный голос скучающе ровный, или же ему просто наплевать на них. Ничего необычного. — Но не по твой хорошенький зад. Он здесь?

Вампирица перестаёт доброжелательно скалиться сразу же и только закатывает глаза, прекрасно разобрав, в отличие от меня, какой именно «он» вызвал чужой интерес.

Наверное, какая-то приметная птица в этих краях.

Важная.

— И почему я не удивлена? — Вопрос из тех, на которые никогда не называют ответов, да ещё себе под нос. Видимо, «птица» не только важная, но ещё и бедовая. — Да, наверху. Позвать?

Анджей только качает головой и, посмотрев на меня, вздыхает, но не отпихивает. За что я уже испытываю своего рода благодарность. Просто не смог бы справиться с дрожью, если бы оттолкнул меня.

— Нет, лучше проводи.

Вампирша корчит обиженную мордочку, и не могу не отметить, какая она всё-таки хорошенькая. Лицо идеальное. Глаза, скулы, губы… Просто эталон, которому без сомнения завидовали бы при дворе, если не брать её мёртвость в расчёт.

— Так ты пришёл поговорить? — уточняет якобы просто так, ради болтовни, но взгляд тут же становится внимательным и цепким. — А я-то подумала, что наконец стану единоличной хозяйкой заведения.

— Веди уже, Мари.

Потягивается, привставая на носках, демонстрируя перетянутую только лишь полосой ткани полную грудь, и кивает в сторону лестницы. Анджей же делает всего один шаг вперёд и свободной рукой хватается за мою жилетку.

— Сам отцепишься или силой отодрать? — спрашивает негромко, и я, отпустив замороженную, словно после лечебного зелья, улыбку, разжимаю ладони. Одно дело закатить сцену из-за ряженого в женское платье кривляющегося мужчины, а совсем иное — из-за полуголой вампирши. Не то потому, что я опасаюсь их всех, не то потому, что Анджей, вспылив, может попросту бросить меня здесь.

Отчего-то эта мысль закрадывается только сейчас. Но, втемяшившись в голову, уже не покидает.

В любой момент, Йен. Он может бросить тебя в любой момент.

И, должно быть, чувствует что-то, ощущает мою заторможенность и, уже взявшись за добротные широкие перила, на нижних ступеньках лестницы оборачивается.

— И даже ничего не спросишь? — уточняет, а я только быстро мотаю головой.

Ничего не спрошу.

Буду послушным и молчаливым, сколько потребуется.

Но я бы хотел, это да. Я бы хотел узнать про целую кучу этих «ничего».

Единственный ли это вампирский притон в городе?

Убивают ли они людей? А люди убивают их?

Почему они не боятся охотника на монстров, а он, в свою очередь, не трогает их?

Впрочем, на последний я и сам прекрасно знаю ответ.

Потому что за них не платят. Видно, время года не то, на кровососов спроса нет.

А как только отыщется некий обиженный, желающий щедро отсыпать монет в чужой карман господин, ты извинишься перед упырицами, а после полетят их головы.

— Йен?

Выныривая из своих мыслей, вздрагиваю и смотрю на него, задрав голову. Не уверен, что хочу подниматься наверх, но и внизу тоже с кишащей по углам нечистью попроще оставаться не хочется. Кто знает, может, они и не разберут, что меня нельзя есть?

Шагаю следом и, прочистив горло, нагоняю его. Нагоняю и, вместо всего того, что крутится в голове, выдыхаю совсем иное:

— Вообще-то да, есть у меня один вопрос.

Поворачивается ко мне уже на верхней площадке и выжидает. Вампирша уже скрылась на этаже, но, наверное, всё равно услышит. Что же, надеюсь, это сойдёт мне с рук.

— Сколько старых потаскух ты ещё знаешь?

Меняется в лице, оживает как-то даже от удивления, словно вовсе не этого ожидал, но обгоняю уже и иду первым.

— А ты только к старым ревнуешь? — летит в спину через какое-то время, и я закусываю щёку, чтобы не улыбнуться. Надо же, не нагрубил и не одёрнул.

Отшутился, уйдя от ответа, и как ни в чём не бывало идёт позади, а когда притормаживаю, струхнув из-за звуков, доносящихся из-под прикрытых дверей, нагоняет и держится уже рядом. Вслушивается внимательнее моего, но либо его ничего не настораживает, либо просто не подаёт виду. Доходит почти до конца коридора и останавливается возле единственных во всём коридоре двойных дверей, а после и вовсе распахивает их, не дожидаясь приглашения войти.

И в комнатах за массивными дубовыми дверями ожидаемо темно. Только лампы, расставленные по углам, тускло тлеют, совершенно не прогоняя темноты.

Оттенки тёмно-лилового в мебели, тяжёлая бахрома драпировок.

Останавливаюсь на пороге, осматриваясь, но монстролов подталкивает в спину, и я неохотно прохожу в глубину не то покоев местного принца, не то какого-то бархатного склепа.

Кожей чувствую, что не одни, что помимо шагнувшей в тень и привалившейся к стене девицы здесь есть кто-то ещё. Кто-то, кто, забавляясь, скрывается среди тяжёлых, через потолочные балки перекинутых полотнищ. Будто нарочно они здесь, для пряток или куда более извращённых игрищ.

Мне уже даже дрожь в пальцах чем-то привычным кажется. Холодок, бегающий по позвонкам, тоже, но от этого более приятным не становится.

Сглатываю, пытаюсь побороть себя, но плохо выходит. По крайней мере, пока твёрдые пальцы не схватят за локоть и, привлекая к себе внимание, не сожмутся поверх тонкой рубашки.

— Иди присядь. — Анджей кивает в сторону пустующего дивана, и я послушно опускаюсь на его край, надеясь, что тот — самый обычный и не попробует сожрать меня. — А ты прекращай прятаться, Демиан.

Демиан? Повторяю имя мысленно и, несмотря на опаску, приподнимаю бровь. Серьёзно? Вампиры и вправду так любят вычурность и пафос?

Должно быть, недоумение очень хорошо читается на моём лице, иначе зачем бы монстролов стал так понимающе хмыкать?

— Серьёзно, не вынуждай меня искать самому, — обращается к невидимому собеседнику и вроде бы даже без угрозы, сводя всё в какую-то странную шутку, но я понимаю, что не рискнул бы играть с ним дальше. — Ещё пара секунд — и я начну тыкать лезвием куда придётся.

Не рискнул бы играть после такого ненавязчивого предупреждения.

И, видно, так думаю не я один.

— Слишком примитивный способ. Ты же знаешь, так меня не поймать. — Голос странный, чудится одновременно и мужским, и женским. Раздаётся отовсюду, и одновременно с этим кажется, что только лишь в моей голове. Голос равнодушно-спокойный и неживой.

Верчу головой, но не выходит вычленить источник звука. Кажется, где-то сверху. Спустя секунду — что не говорил ничего вообще.

— Ты не единственный, кого я могу поймать в этой комнате, — Анджей отвечает так же туманно, как и категорично. Даже отводит ладонь за спину, должно быть, нащупывая поясные ножны. — Прекрати ломаться и покажись.

Невесть откуда тяжело вдыхают, и в следующее мгновение я с криком отшатываюсь назад, не опрокинувшись на спину только потому, что сзади — диванная спинка.

Потому что материализуется из ниоткуда в паре сантиметров от моего лица.

Высокий, худощавый, бледнющий и настолько красивый, что, не знай я о его сверхъестественной природе, тут же повёлся бы. Изящный, облачённый в светло-кремовый фрак, с уложенными волнами тёмными волосами. Мечта любой томной барышни.

Появился прямо передо мной, склонившись так, чтобы лица были вровень, и с глумливой тонкой улыбкой, играющей на губах.

Цепко перехватывает моё запястье, и я с удивлением понимаю, что Анджей-то ещё сравнительно тёплый. Этот, по сравнению со мной, совсем ледяной.

Ощупывает мою кисть, особое внимание уделив запястью, и подносит его к своему лицу.

И новая волна мурашек по коже. Только лишь от его взгляда.

— Ты такой хорошенький… Не хочешь познать вечную любовь? — мурлычет, и я осознаю, что не чувствую его дыхания на костяшках своих пальцев. Склоняется, чтобы поцеловать их, и тут же получает увесистый тычок в плечо и ускользает куда-то в сторону, отпустив меня.

Слава богам, монстролов соображает куда быстрее меня.

Глупо хлопаю глазами и чувствую себя так, будто уснул на минуту и был жестоко разбужен.

— Ещё раз потянешь руки куда не следует — отрублю.

Не сразу понимаю, что это не мне, но когда понимаю, то ощущаю себя немного спокойнее.

— Посмотрим, как быстро отрастут новые?

— О, это вовсе не интересный процесс. Отвратительно выглядит, никакой эстетики, — отмахивается вампир будто бы от какой-то пустяковой просьбы, а после и вовсе грозит чистильщику длинным бледным пальцем: — А ты всё такой же грубый, Энджи. Сколько прошло с твоего последнего визита? Недели три?

— Примерно, — кивает и, подойдя ближе ко мне, встаёт так, чтобы отгородить от кокетливого кровососа. — Плюс-минус три года.

Тот продолжает помахивать рукой, словно отгоняя навязчиво кружащую вокруг муху, и кривит губы:

— Всё время путаю. Я полагаю, что это не просто дружеский визит. Так чем могу быть полезен, господин чистильщик?

Раскланивается, и я устало потираю глаза, решив, что можно и не быть таким внимательным.

Откидываюсь на спинку дивана, и мышцы отзываются болезненной усталостью. Рюкзак оказался не по плечу, и теперь всю спину тянет. Когда я вообще последний раз таскал тяжести? Вообще таскал когда-нибудь?

Уныло думаю о содержимом чужой сумки и вдруг чувствую — иначе это просто не описать, — что что-то есть за висящим подле дивана полотнищем. Что-то хищное и, должно быть, любопытное. Упорно игнорирую, посылая подальше воспалённое более чем насыщенным вечером воображение, не желая окликать монстролова лишний раз. Всё равно он уже дал понять, что не позволит сожрать меня, — так к чему отвлекать лишний раз?

— Некто не совсем человеческой наружности обрюхатил местную горожанку. Знаешь что-нибудь?

Вампир в ответ на это только разводит пустыми руками и качает головой. Весьма скучающе и ни на секунду не заинтересовавшись.

— Ты же знаешь, что заделать потомство я могу только через укус, — договаривает и тут же подмигивает мне, да так заинтересованно, что Анджей становится поближе. Движение простое, едва ли значительное, просто полшага назад, но отпускает. Знаю, что успеет, если диван или одна из тряпок решат сожрать меня. И от этого дышать чуть проще. От этого и не так холодно, как было вначале.

— А дампиры?

Понятия не имею, что это за существа, но не вклиниваюсь, предпочитая выспрашивать в более безопасном месте. И желательно при ярком солнечном свете.

— Я же знаю, что ты так и не расстался со своей парочкой.

— У моей «парочки» весьма специфические вкусы. Горожанки их не интересуют, а если бы и интересовали, то серебряная цепь быстро поумерит их пыл. Я слежу за своими питомцами, Анджей. И хорошо слежу.

Его слова звучат более чем весомо, и монстролов, призадумавшись и потерев подбородок пальцами, кивает. А я, собираясь робко вклиниться, затыкаюсь вдруг, так и не открыв рта, ощущая, как нечто проводит ладонью над моей головой, едва-едва касаясь растрёпанных волос.

За спиной.

Всё ещё не оборачиваюсь.

Пальцы намертво вцепились в лямки рюкзака, и будто бы онемел вовсе.

Может, показалось?

— Что вообще за тварь может изнасиловать девушку? — устало потирая уже самый заметный из своих шрамов, ни к кому конкретно не обращаясь, интересуется чистильщик, и притихшая около стены вампирица выходит из темноты.

— Оборотни, дракониды, да даже болотная погань частенько откладывает икру прямо в тела, — перечисляет, откидывая за спину свои длинные волосы, и мне чудится на секунду, что она как-то странно двоится. Плывёт перед моими глазами.

Демиан же качает головой и, словно уличный фокусник, извлекает прямо из воздуха пузатый, наполненный на четверть бокал. И мне очень хочется верить, что это вино багровыми бликами на дне плещется. Хочется верить, да только не настолько наивен, чтобы обманываться. Со скрытым любопытством и отвращением наблюдаю, как отпивает, долго смакуя глоток, и только после возвращается к диалогу:

— Ты права, моя дорогая Мари. Но оборотней в Штормграде сейчас нет. Дракониды? Люди-ящеры? Тоже нет, не вблизи человеческих городов и уж тем более не внутри. Остатки вымирающих племён сбиваются в жалкие кучки на окраине Северных пустошей. Ты верно сказала о погани, да только речь идёт не об огромной, уродливой, истекающей гноем шишке с монстром внутри, если я правильно понимаю.

Анджей кивает, и я, мысленно согласившись с ним, невольно вспоминаю девушку, заботливо поддерживающую ладонями внушительную округлость. Поддерживающую, поглаживающую украдкой и явно не страдающую из-за своего положения.

Не убитую горем и не зарёванную.

Разве так берегут нежеланное дитя?

А нежеланное ли вообще?.. И слуга, следующий за ней по пятам, словно заботливый муж, жадно улавливающий каждый её взгляд.

Догадка поражает меня подобно удару молнии.

Совершенно не вовремя и не в том месте.

Неужто действительно всё так просто? Просто и вместе с тем мерзко из-за чужой лжи?

Неужто можно молчать, зная, что кому-то придётся всю ночь слоняться по кладбищу и рисковать своей жизнью?

Краем уха слышу, как Анджей скупо пересказывает всё то, что услышал от нанимателя, и продолжаю так и этак крутить собственное предположение. Решаюсь даже поделиться им вслух, но, подняв голову, испуганно отшатываюсь назад. Потому что слева из-за резного подлокотника торчит растрёпанная рыжая голова с двумя когтистыми ладонями, уцепившимися за деревянную перекладину. Поглядывает с любопытством, всё больше вытягивается вверх, являя голые плечи и грудь. Словно змея, огибает подлокотник и подбирается ко мне, высунувшись по пояс.

И ни позвать, ни пошевелиться.

Продолжаю беспомощно обнимать рюкзак, разглядывая протянутые ладони. Я бы предположил, что этот нагой парень — мой ровесник, но жёлтые зрачки меня путают. Сколько лет минуло с тех пор, как он перестал стареть?

Раскачивается, улыбается шире, и больше не слышу ничего вовсе. Все звуки исчезают. Кажется, единственное, что сейчас важно, — это не опускать взгляд, не разрывать контакт с его гипнотическими, сжавшимися до точки зрачками.

Околдован.

Понимаю слишком поздно, чтобы позвать на помощь или хотя бы просто вскочить на ноги.

Зачарован…

Прикосновение к колену.

Как в бреду поворачиваю ставшую чугунной голову, и кажется, что сознание обманывает меня. Потому что раз — и появляется второй.

Куда ближе первого.

Вытягивается с другой стороны, грудью ложится на обивку, подползает, взбираясь на диван, и укладывает свою голову на мои колени, небрежно столкнув рюкзак в сторону.

Почему Анджей не слышит грохота? Почему я сам его не слышу?

Одинаковые… Так и вьются вокруг.

Нагие, в одних только чёрных гладких ошейниках, и я просто упускаю момент, когда обжигающе ледяные пальцы сжимают мою руку. Чьи именно? Слева или справа?..

Сжимают, а в следующий миг болью полосует по кисти.

Но не сразу, не резко, а словно ленивой волной накатывая, пламенем охватывая кожу на запястье и расползаясь по пальцам. Немеет, и слышу, как сглатывают. Всего один раз.

После — ничего сдавливающего кожу уже нет. Равно как и макушки на моих коленях. Есть только грохот и чей-то низкий угрожающий рык. Животный и страшный.

Не понимаю.

Даже когда вместо такого удобного сейчас дивана приходится опираться на собственные неверные ноги.

Даже когда тащат куда-то, схватив за шкирку и так оттянув назад ворот, что краем впивается в горло.

Плетусь, то и дело заваливаясь то влево, то вправо. Чувствую тело не лучше тряпичной, наспех сшитой и неплотно набитой соломой куклы.

Лестница кажется непреодолимым препятствием — и слетел бы кубарем, но всё кружится вдруг, пол стремительно приближается, а в живот бьётся что-то твёрдое, да так и остаётся давить. Ладони болтаются плетьми, елозят по шероховатой, сшитой из выделанной кожи куртке, и вместе с тем, как в сознание вторгаются громкие голоса, начинаю приходить в себя.

Смутно догадываюсь, что свисаю с чьего-то плеча, уже после того, как холодный ночной воздух наполняет лёгкие.

Ставят на землю, удерживая за плечи, и трясут. Сильно, ни разу не деликатно, и талдычат что-то, повторяя раз за разом одну фразу.

Один гул лишь — и больше ничего.

Голова болтается из стороны в сторону, и смазанная тёмная картинка постоянно скачет. Никакой чёткости.

Резкий окрик — кажется, что-то созвучное с моим именем, — и обжигает щёку.

Заторможенно догадываюсь, что пощёчиной, а следом в довесок ещё и второй.

Кожа горит, пощипывает, и вместе с этим понемногу начинаю понимать, где я и что произошло.

Ещё удар — и влагой мажет по губам.

Очнувшись, всхлипываю и вижу перед собой искажённое лицо монстролова.

Таращусь на него во все глаза и непослушными пальцами пытаюсь нащупать саднящую губу.

Выходит плохо — не то оттого, что в висках от крепких затрещин звенит, не то от покалывающей всё тело слабости. По подбородку, выше, натыкаясь на нос, ниже, размазывая что-то тягучее. Отодвигаю ладонь от лица и с удивлением вижу тёмные пятна.

Кровь?

Чувствительность возвращается стремительно, и я, охнув и покачнувшись, подаюсь вперёд, прижимаясь к широкой грудной клетке, не обращая внимания на то, как застёжка на куртке давит на лоб.

Наваливаюсь на него, дышу раскрытым ртом и понимаю, что только что произошло.

— О боги… — выдыхаю куда-то в сторону, и ладонь, только что съездившая мне по лицу, ложится промеж лопаток и успокаивающе давит.

Жадно втягиваю в себя напоённый самыми обыкновенными запахами цветущих около домов клумб и печного дыма воздух и никак не могу надышаться.

Запястье напоминает о себе, когда неосторожно касаюсь им твёрдого края ременной бляхи. Опускаю взгляд и несколько мгновений просто осматриваю набухшие, полукругом лёгшие ранки.

— Он укусил меня!

В панике вскидываюсь, пытаюсь отпрыгнуть, но не пускает. Удерживает рядом, и, не зная, куда девать дрожащие ладони, вцепляюсь в первое, что нащупываю.

— Я… Я… умру?

Последнее слово произносить вслух слишком страшно, вышло только жалким шёпотом выдавить и, во все глаза уставившись, ждать приговора.

Вот сейчас он скажет, что всё кончено… Сейчас скажет, что пути назад нет и мне придётся пить кровь… Сейчас скажет, что я уже мёртвый… Сейчас…

— Выдохни, бестолочь, — произносит крайне терпеливо и так буднично, что все мои истерики подыхают, так и не вырвавшись. Застревают в горле.

— Что?..

Оглушённый догадками, одна хуже другой, не сразу понимаю смысла его слов. А когда понимаю, нахожу в себе силы вытолкать так и не вступившую в полную силу панику.

— Так я не стану вампиром?

— Разумеется, нет. Тебя укусил полукровка, а не целый вампир.

Киваю, будто бы вообще что-то понимаю в вампирах, и всё ещё не верю в то, что обошлось. Не верю и, нахмурившись, озадачиваюсь другим вопросом:

— Но вы же говорили о том, что вампиры не могут иметь детей. Как же тогда получаются полукровки?

Сам не верю, что смог сформулировать такую сложную фразу, и, судя по выражению лица напротив, монстролов озадачен тем же.

— Обращённые — могут. Мужчины остаются… — Замолкает, подбирая более подходящее слово, и, наконец нашарив его в своей голове, договаривает: — Дееспособными. После обращения ещё примерно пару недель, пока тело окончательно не умрёт.

— А Демиан?

— А что Демиан? Демиан — порождение демонской крови и в своём истинном облике далеко не так привлекателен. Высшие вампиры — скорее нечто иное, не рядовая нежить.

Подозрительно щурюсь и заглядываю в его тёмные глаза.

— С чего это ты стал таким разговорчивым? Разве я не раздражаю тебя весь вечер? — припоминаю весьма мстительно, но вместо уверений в том, что это не так, разумеется, подтверждает мои слова.

Но другого я и не ждал.

— Раздражаешь. Но я рад, что ты в порядке.

Застываю с открытым ртом и понимаю, что дальше он может говорить всё, что его душе угодно. Я просто не услышу этого, не в силах перестать прокручивать в голове это его «рад».

— И шлёпнуть бы тебя ещё, чтобы в следующий раз не попался, да ты и без того жалким выглядишь.

Мой тихий выдох ночным ветром разносится меж домов и теряется где-то в переулке.

Ты рад?

Выходит, не так уж я и не нужен, раз беспокоишься, правда?

По новой прижимаюсь щекой к куртке. Замечаю, что в опущенной руке держит теперь и во снах от меня не отстанущий рюкзак, и тянусь, чтобы забрать:

— Давай сюда, должна же от меня быть хоть какая-то польза.

С сомнением косится и молча забрасывает его за свою спину, и не передать словами то облегчение, которое я испытываю. Никогда не признался бы вслух, но как же я на это надеялся. На то, что он сам его заберёт, а не мне придётся постыдно канючить, подобно уставшему ребёнку.

Очень уставшему ребёнку.

Поднимаю взгляд и с удивлением разглядываю начавшее светлеть небо. Словно кто-то краски разбавил, растворив в насыщенном тёмно-синем немного блеклого белого.

Вот так и ночь минула, а я даже и не заметил.

Не за горами рассвет.

— Куда мы теперь? — спрашиваю и, вспомнив о том, что так и не рассказал ему, продолжаю, неохотно отлипая и делая шаг вперёд, кажется, по направлению к главной улице: — Впрочем, не отвечай. Я знаю, где искать твоего таинственного монстра.

— Да ну, — тянет насмешливо, и явственно ощущаю себя дураком. Неужто с самого начала водил за нос?.. — Так поделись со мной.

Улыбается и вовсе уже не кажется страшным. Хитрым, дьявольски циничным, но только не злым. Не по отношению ко мне. Может быть, лишь чуточку ко всему остальному миру, но да разве так не лучше? Не лучше, когда знаешь, что нет никого, кто может составить тебе конкуренцию?

— Скажешь, что с самого начала понял, и я тебя ударю, — предупреждаю, указательным пальцем постучав по его плечу, и он скидывает мою руку, чтобы сжать её в своей.

— Я уже предупреждал, но можешь попробовать, если хочешь.

Звучит вполне себе миролюбиво, и я, всё ещё пребывающий в лёгком тумане и едва на ногах стоящий от усталости, решаю прояснить:

— Так ты понял, да? Понял, что беременность девушки совершенно не магическая?

Коротко кивает и поправляет неудобную лямку на плече:

— Нечисть предпочитает жрать юных дев, Йен.

Хочется вставить, что и не юным мало везёт тоже, но решаю, что не стоит. Не стоит, если я не хочу услышать, как поддакнет, намекая и на мальчиков тоже.

— А если и доходит до насилия, то остатки уже не в состоянии плодиться.

— К чему тогда всё это? Просто так потратили целый день.

Щурится и останавливает меня, сжав руку покрепче и заставив развернуться к себе.

— Разве просто так? Неужто желание таскаться со мной по злачным местам не отбило?

— Так ради этого всё? — выдыхаю и подвигаюсь ещё, окончательно преграждая ему путь. — Ты специально потащил меня на кладбище и в этот притон, чтобы напугать?!

Осознание по затылку бьёт, и, несмотря на то что это кажется обидным, всё равно радует.

Проверял меня целый день.

Таскал чёрт-те где только ради того, чтобы убедиться, что я чего-то стою.

Потому что ему не всё равно.

— Скажи ещё, что не вышло?

Уставший, перепачканный, покусанный и даже немного побитый, я чувствую почти эйфорию.

Вот оно, значит, как всё? Держишь слово, выходит? Что же, за эту ночь я натерпелся больше, чем за всю жизнь. Натерпелся, замёрз и ощущаю такой всплеск воодушевления, что всё вокруг ещё больше смазывается и едет.

— Разумеется, нет!

Встречаемся взглядами, и я тут же тушуюсь, растеряв всю браваду:

— Разве что только немного. Ну ладно, много. Несколько раз почти до смерти, так и быть. Но это не значит, что ты можешь запереть меня на постоялом дворе.

Ни за что не стану сидеть под дверью и ждать. Ни за что больше!

— Вот увидишь, я научусь.

— Чему же? Смелости?

Киваю, и от слишком резких движений всё кружится. Пошатываюсь, но придерживает за плечо, и снова запрокидываю голову вверх. И правда светлеет, вот-вот алое полоской на горизонте задребезжит.

— И ей тоже. Всему, что потребуется.

Сглатываю, надеясь как можно быстрее избавиться и от мерзкого привкуса на языке, и от чёрных пятен, расплывающихся перед глазами.

— А пока… Что подсказывает твой опыт? Нам так заплатят или тебе придётся зарубить будущего папашу?