Клыки и когти (2/2)

Анджей сам не знает сейчас, какое из двух слов звучит весомее. Но выходящий вслед за ним в кузницу волк напрягается.

— А если предложат? Тогда что?

Чистильщик возвращается к одиноко брошенному рюкзаку и, подняв его, закидывает на плечо. Обернувшись, демонстрирует поистине волчью ухмылку.

— Тогда ты бы выполнил мой заказ бесплатно.

Надевая рукавицы уже, клещами снова заталкивая заготовку в оставленное без присмотра пламя, волк спрашивает напоследок, когда Анджей, размышляя, отправиться ли ему оговаривать оплату или сразу к одинокому болотцу, проходит мимо аконитовых кустов:

— Имя-то своё, может, скажешь?

— В следующий раз, хмурая морда! Когда вернусь за клинком.

«Хмурая морда» хищно скалится, отсвечивая белоснежными зубами, и, кивнув, с удовольствием добавляет, оставляя последнее слово за собой:

— Только если тварь с болот тебя не убьёт.

***

— Если… — сквозь зубы проговаривает попавший под противную холодную морось Анджей, кривящийся от ощущения стекающей за шиворот с волос воды и то и дело отмахивающийся от целой тучи кружащих над ним голодных мошек. — Если эти твари не сожрут меня раньше.

К печально известному в селении болотцу он отправился уже на закате, чтобы уж наверняка напасть на след когтистого монстра, а если повезёт, то столкнуться лицом к морде и выполнить заказ.

Стремительно темнеет из-за набежавших грозовых туч, рыхлый мрак сгущается, становится концентрированным, словно зелье умерщвления в колбе с прозрачными банками, и Анджей, предчувствуя неладное, жалеет, что не скинул в таверне рюкзак. Теперь мешаться будет, валяясь под ногами, а налипшую грязь счищать не один час.

Болотце совсем рядом, на окраине леса, всего каких-то сто-двести метров от частокола, но стволы деревьев, кажется, налеплены так плотно друг к другу, что уже спустя пару шагов не разглядеть дымящиеся трубы на покосившихся крышах. Густые кроны заслоняют восходящую луну, и Анджей, будь он человеком, едва бы разглядел носы своих то и дело увязающих в грязи сапог.

Упорно пробирается вперёд, уже густую поросль камыша видит, как останавливается словно в землю вкопанный.

Спина напрягается, становится каменной, неестественно прямой, и он, помедлив, стаскивает с плеча треклятый мешок на лямках. Без замаха под раскидистую ель отбрасывает, берётся за ремень, плотно обёрнутый вокруг шкуры, служащей ножнами, и, прежде чем высвободить клинок, вскинувшись, оборачивается назад.

Тишина.

Слишком пронзительная для древнего леса, в котором живности водится едва ли меньше, чем блох на местных псинах.

И никого. Даже сверхъестественно острое чутьё молчит.

Только ветер, завывая, путается в верхушках раскидистых крон, да повылезавшие из болота жабы квакают, раздувая безобразный зоб.

Анджей, впрочем, не торопится подходить к мутным, подёрнутым илом водам. Высвобождает меч, и шкура, аккуратно свёрнутая, отправляется в рюкзак. Не привык он разбрасываться не отслужившими своё вещами.

Примеривается к рукояти, взвешивает двуручный меч на ладони, привыкая к его весу, и после пары пробных, со свистом рассекающих воздух замахов забрасывает его на плечи, осторожно приближаясь к подёрнутой рябью водной глади.

Мальчишку-утопленника отыскать думал… Находит. Прямо посреди болотца плавает, лицом вниз. Руки и ноги раскинуты, мокрый весь, недвижим.

Тогда Анджей присаживается на корточки и негромко свистит.

Ничего.

Поморщившись и подтянув к локтю рукав куртки, касается ладонью холодной плотной воды и шлёпает пару раз. Разбегаются круги. Медленно, один за другим доходят до центра озера, и утопленник начинает вяло шевелиться. Приподнимает опущенное в воду лицо, облепленное спутанными, доходящими до подбородка тёмными волосами, и медленно, слишком медленно для новообращённой нечисти, гребёт к берегу.

Чистильщик выжидает, не поднимается и, лишь когда между ним и существом остаётся не больше пары метров, отступает на шаг назад, чтобы его за ногу не удалось схватить и, опрокинув, в мгновение ока затащить на глубину. Там уже и быку не выбраться.

Маленький мертвец вяло барахтается на мелкоте, никак не может перевернуться, словно жук, упавший на спину, бестолково шевелит разбухшими ручонками, и Анджей, поморщившись, цепляет его за край тонкой куртёжки остриём меча. Тащит к берегу, протаскивает по зелёному склизкому слою ила и, извозив в грязи, перекатывает на спину осторожным движением сапога.

Увиденное заставляет его, почти лишённого эмоций убийцу, скривиться. Отвернуться хочется. Мальчишка больше никому не навредит. Потому что нижняя челюсть вырвана вместе с языком, а оголившаяся из-за сорванного с лица шмата кожи десна лишена зубов. Правый глаз вытек, вместо левого — толстая щепа, густой чёрной жижей покрытая, в изувеченную глазницу вбитая.

Глухо булькает, тянется пальцами со слезшими ногтями к Анджею, и тот, помедлив, заносит меч. Чёрное остриё прямо напротив впалой груди. Утопленник чувствует его, ощупывает, раня ладошки, и… Единым движением глубоко в грудь. Как сухие ветки, трещат хрупкие рёбра, булькает что-то внутри, и чистильщик отталкивает тельце от берега.

Тут же тонет. Уже во второй раз. Только больше не вернётся.

Анджей отступает назад, к поселению, и в душе у него царит точно такой же, как и в ночном лесу, мрак.

Маленький утопец тоже видел. Видел существо, забравшееся в амбар. И то пошло по его размытым дождём следам. Не убило — оставило подыхать прожорливую нежить от голода.

Морось сменяется тяжёлым ледяным ливнем. Капли гулко ударяются о воду, листья деревьев, даже о мягкую землю. Все звуки скрадывает. Прячет.

Тревога, ненавязчиво коснувшаяся плеча на подходе к заболоченному озерцу, утраивается.

Подходит к своему рюкзаку. Не спешит поднимать.

Теперь чужой взгляд прямо промеж лопаток жжёт.

В камышах…

Ветер усиливается, струи ледяной воды хлёстко проходятся по лицу.

Шуршит что-то, и сухой камыш на краю болотца дёргается. Кто-то стремительно проносится, сминая толстые стебли, и в один прыжок оказывается уже в лесу, в зарослях колючего кустарника. Мелькает только пушистый хвост.

Анджей срывается следом и слышит только лишь удары тяжёлых лап о землю и звериное хриплое дыхание.

Нагоняет почти у края выжженной поляны, выбегает на центр и понимает, что больше не видит зверя. Не видит, но не теряет из виду.

Смрадное дыхание, хруст меняющих положение костей… Слышит. Кожей тварь чувствует. Ощущает, как та неторопливо кружит по выжженной, изъеденной пламенем земле и подбирается ближе.

Чистильщик и сам скалится, смотрит в заросли дикой, тёмно-зелёной крапивы и резким движением кисти стряхивает капли с клинка.

— Ну давай… — шипит, и тварюга, не волк, которого он ожидал увидеть, не скрываясь неторопливо выходит на поляну.

Чистильщик кривится и сплёвывает в сторону.

Морда существа и вправду смахивает на волчью, но зубов намного больше — загнутые, растут в два ряда и не помещаются в пасти чудовища. Лапы двупалые, оснащённые крючковатыми когтями, удар которыми, Анджей уверен, не останется простым кровоточащим росчерком. Хвоста два. Жёлтые, горящие, гноящиеся глаза глубоко посажены и кажутся скорее мутными каплями янтаря, утопленными в чёрном мехе.

Мужчина понимает теперь, почему волк его не учуял. Куда оборотню опознать перевёртыша. Слишком хитры, твари. Слишком сильны, чтобы тягаться вот так, один на один.

Анджей с некой иронией даже вспоминает слова, сказанные оборотню. Сейчас тоже, будь у него выбор, он не поставил бы на себя.

Налетевший порывистый ветер разгоняет облака, и холодная равнодушная луна освещает поляну.

Зверюга щерится и, словно ухмыльнувшись, запрокидывает уродливую морду назад. Анджей свалился бы замертво, если бы заслышал её вой, будучи человеком. Сейчас же он ощутил, как сводит пальцы от пронзившего тело могильного холода.

Сжимает рукоять двумя ладонями, мысленно, словно между делом, рассуждая о том, что будет делать Йен, если он не вернётся, и, увернувшись от первого, чудовищного по своей длине прыжка твари, пытается достать её рубящим в ответ. Разумеется, не выходит. Разумеется, слишком вёрткая, скачет, словно пружины вместо подушек лап, и свой первый удар наносит со спины. Проезжается лапой по плащу и рассекает вместе с тугой плотью чуть выше лопаток.

Анджей шипит, сам звереет от боли и серией коротких рубящих успевает зацепить заднюю лапу зверюги, а после она и вовсе скрывается из виду, взбираясь на ближайшее дерево.

Башку откусит и не подавится. Если не успеет увернуться, не успеет отбить — и кончено тут же.

А ливень не унимается, подзатихнув было, срывается с небес с новой силой, и чёрный круг быстро превращается в хлюпающую лужу.

Анджей вокруг своей оси крутится, высматривает. Лезвие наготове, лезвию не терпится проклятой крови твари испить… Анджей сам выслеживает. Анджей отворачивается всего на секунду, инстинктивно косится в сторону трещащих веток по правую руку, и именно этот момент выбирает для удара тварь.

Молниеносно покидает своё укрытие, прыжок — и в трёх метрах уже, следующий, и… сбитое метнувшимся с другого края поляны чёрным пятном, отвратительно воет, опрокинутая на спину, с глоткой, зажатой между куда более страшными челюстями. Зубы перевёртышей острые, огромные, но слабые по сравнению с натиском клыков оборотней. Оборотня. Который угрожающе низко рычит, и пойманная им тварь дёргается, пытается вывернуться, со всех было сил лапой бьёт, целясь в незащищённый бок, и… верещит. Не отражающая свет сталь блокирует удар и тут же, без заминки, отсекает дёрнувшуюся конечность.

Анджей обходит их по дуге, заглядывает в алые горящие глаза зверя и с некоторым удовольствием даже коротко приказывает ему сломать твари шею.

Дважды не приходится.

Хруст, череда затихающих хрипов, и волк, убедившись, что в пасти больше ничего не дёргается, осторожно отступает назад, а после, переминаясь на лапах, становится неясным пятном, и когда очертания возвращают чёткость, то перед чистильщиком стоит уже вполне себе человек. Голый и, пожалуй, слишком хмурый.

— Мог бы и сказать, что ты альфа. Да и то, что выслеживать будешь, тоже. Постереги-ка этого.

Анджей стягивает с себя плащ. Скомкав, толкает в грудь не совсем обычного кузнеца и, старательно делая вид, что раны на спине его, в общем-то, не беспокоят, возвращается к своему брошенному рюкзаку.

Уже на поляне, присев на корточки рядом с достаточно дохлым на вид зверем, потрошит сумку и, отыскав нужный мутный пузырёк, откупоривает его, зубами выдернув пробку.

— Что это?

— Пересмешник. Высушенный на солнце и перетёртый в порошок. Давай-ка глянем, как на самом деле выглядит эта тварь.

Посыпает тело монстра, и спустя секунду тот начинает меняться, конвульсивно подёргивая высыхающими лапами. С десяток секунд — и на траве лежит сухонький, большеголовый, покрытый тёмными пигментными пятнами старикашка с огромной, доходящей до заострённых ушей пастью и вывернутыми в обратную сторону коленками. Лежит на боку, перекатывается на спину и, прежде чем Анджей успевает среагировать, распахивает усеянную клыками пасть, вгрызается в его бок, ловко задирая вверх свободную куртку. Чистильщик только морщится, хватает не успевшую как следует срастись, болтающуюся туда-сюда шею и насильно отдирает от себя перевёртыша, наваливаясь всем весом на только кажущееся хрупким тело.

— Верёвку в рюкзаке найди! — шипит оборотню, коленом вдавливая в землю тощие бёдра существа.

— Разве удержит?

— Заговорённая, идиот! Ну же!

Перевёртыш барахтается, верещит, клацает зубами, ругается на непонятном скрипучем языке, но стоит только первой петле обхватить его плечи, как затихает, смыкает губы и тут же превращается в обыкновенного сухонького старикашку со слезящимися глазами и подрагивающей нижней челюстью. Даже ладони его точь-в-точь как у старого человека. Дрожащие, немощные.

Оборотень заканчивает, сматывая запястья существа, прижав полностью оформившуюся культю к оставшейся руке, и Анджей поднимается, с удовольствием вырубая монстра тяжёлым ударом сапога.

— Поспит пусть пока. Покончим с ним после того, как местные расплатятся, а ты бы зад прикрыл пока, хмурая морда.

Ответом только ехидно вскинутая густая бровь. Но на большее Анджей и не надеялся. Равно как и на то, что не останется нового шрама от зубов этой твари.

***

— Триста монет? За старикашку?! Ты издеваешься, выродок?! — Теперь уже и седой, округлив глаза, встаёт на сторону своего товарища помоложе и наотрез отказывается платить. Сейчас уже черёд самого охотника на нечисть закатывать глаза и поглядывать за тем, чтобы никто из набившихся в таверну мужиков не подкрался к нему со спины с тяжёлой оглоблей наперевес.

Гомон в таверне стоит жуткий, связанное существо сидит в центре неровного круга и только взирает на собравшихся увлажнившимися глазками. Сухонький столетний дедок ни дать ни взять.

Волк держится у входной двери, по старой привычке сложив руки на груди.

— Это перевёртыш, дубина! — теряя терпение, прикрикивает чистильщик, и на мгновение, всего на одно, собравшиеся затихают. — Старик, облик которого он принял, уже сдох и не иначе как тихонько тлеет в подвале собственного дома.

— Думаешь, я деда от оборотня не отличу?! — рявкает в ответ седой и, убоявшись собственной смелости вдруг, делает шаг назад.

Кузнец, подпирающий засов поясницей, опускает голову и кривовато ухмыляется одним уголком рта.

Существо оживляется вдруг, лысой головёнкой вертит и, взглядом впялившись в настоящего волка, начинает тараторить, указывая на того единственным указательным пальцем:

— Вон, вон оборотень! Видел, видел, как шкуру сбрасывал! И этот, — крючковатый палец обращён на Анджея в этот раз, — тоже видел! Заодно! Заодно! Убить их, уби-и-ить! — пищит тоненько, вовсе не по-человечески, но местному мужичью, кажется, нет до этого дела.

Тогда Анджей, не раз и не два побывавший в подобных ситуациях, с ухмылкой стаскивает рюкзак с плеча. Под пристальным взглядом не одного десятка глаз достаёт из него обмотанную не слишком-то чистой тряпицей, найденной в доме кузнеца, лапу монстра и, развернув, швыряет её на пол к подрагивающим ногам существа.

Седой, должно быть, избранный кем-то вроде главы общины, набирается смелости и обращается к Анджею снова:

— Забирай своего дружка и убирайся. Со старикашкой мы уж как-нибудь сами, без помощи выродка.

— Опять выродок, — деланно вздыхает чистильщик и высвобождает клинок. Пространства вокруг разом становится больше. — Как платить время приходит, так всегда одно и то же. Выродок, чудовище, монстр…

Оборачивается к кузнецу, который едва ли если и выдал себя, то только окаменевшей нижнею челюстью да взглядом исподлобья. Того и гляди обратится, и проступят лишённые волос массивные надбровные дуги. Именно так выглядят не научившиеся перекидываться полностью в зверя обращённые волки.

— Убери верёвку.

Кузнец неохотно отлипает от двери и, видимо, уже всё для себя решив, больше не таится, тонкую витую пеньку перерезает удлинившимся указательным ногтем.

— Я сказал «убери», а не «испорть», — тут же морщится Анджей и делает шаг назад.

Удерживающие петли ослабевают, существо ловко выпутывается даже с одной рукой и, оглядевшись по сторонам, улыбается вдруг седому. Ласково, кажется, что даже по-доброму.

— Выпотрошу, — сообщает со счастливой улыбкой и слишком ловко для старца перекатывается на живот, тут же, впрочем, подтягивает под себя ноги, немного заваливается набок, опираясь на повреждённую конечность, и стряхивает с себя чужой облик. Возвращается унизанный острейшими зубами жабий рот и водянистые жёлтые глазки.

— Всех выпотрошу! — начиная трансформацию в куда более страшного зверя, булькает изменяющейся глоткой, трясёт вытягивающейся, стремительно чернеющей башкой и уже пригибается для прыжка, как, взвизгнув, оказывается распластанным по деревянному полу. Пришпиленным к выщербленным доскам чёрным лезвием, вошедшим аккурат между лопатками, и для верности чистильщик придавливает его сапогом.

— Ну, так община заплатит или как-нибудь сами?

Седой спешно кивает и во все глаза пялится на всё ещё слишком слабую, едва начавшую приходить в себя тварь.

Анджей удовлетворённо кивает, выдернув лезвие, замахивается снова и одним ударом отрубает ей голову. Та верещит, спешно меняется ещё раз, возобновляя череду превращений по новой, и затихает, оставшись стариком с начавшим расширяться ртом.

Чистильщик нагибается, подхватывает голову за клочками оставшуюся, не успевшую полностью опасть чёрную густую шерсть и легонько, без замаха перекидывает её седому. Тот рефлекторно ловит, а после, опомнившись, в ужасе отбрасывает неправильной формы страшный подарок и спешно принимается срывать привязанный к поясу кошель. Возится, отсчитывая монеты, и, ссыпав лишку в карман, кидает Анджею. Тот ловит одной рукой и, взвесив на ладони, досадливо цокает.

— Перевёртыш, и даже трёх сотен-то нет. Тело расчленить и отдельно от башки закопать. Иначе в следующее полнолуние вылезет и пережрёт всех к чертям.

Кивает кузнецу, подхватывает рюкзак и вслед за волком выходит на улицу.

— Придётся искать новое место для пряток?

— Похоже на то, — кивает оборотень, и они молча идут по просёлочной дороге, разделяющей поселение на две узкие улочки, направляясь к кузнице.

Анджей остаётся дожидаться на улице, и волк появляется спустя каких-то десять минут. В чёрной кожаной куртке, выделанной явно не местными умельцами; в дорожных тяжёлых сапогах и с небольшой сумкой через плечо. В руках он держит старые затёртые ножны, но чистильщика куда больше интересует их содержимое.

— Не совсем то, что ты хотел, но для того, чтобы успокоить парочку буйных нелюдей, вполне сойдёт.

Клинок короткий — Анджей вытягивает его из ножен — примерно на два пальца. Разглядывает фамильную очернённую гравировку и кивает.

— Спасибо. Сговаривались на восемь сотен? — Тянется к рюкзаку, но оборотень останавливает его, перехватив за предплечье, и качает головой:

— Не надо.

— Отчего же? Тебе не нужны деньги? Или олень там, олень тут, а спать можно и под кустом?

— Вроде того, — зубасто ухмыльнувшись, соглашается волк и, став серьёзным, добавляет ещё кое-что: — Я много думал после тех твоих слов о друге. Похоже, и мне тоже пора перестать прятаться. Что толку? Отыщет рано или поздно. Всегда находит.

— Всё так плохо? Что за существо способно заставить бежать альфа-оборотня?

Кузнец — или кто он там на самом деле? — вдруг широко улыбается, качает головой.

— Худший из всех демонов. Надоедливый, суматошный мальчишка.

— Вот как… — Охотник удивляется, но тут же решает, что чужие дела вовсе не то, чем ему стоит забивать голову. Куда важнее сейчас то, что его самого, должно быть, уже отчаялись дождаться. — Давай, волк. Пора выбираться отсюда. К рассвету свернём на тракт.

Оборотень согласно кивает, и они, направляясь к главным воротам, не сговариваясь, останавливаются, чтобы прислушаться к подозрительной тишине, охватившей трактир. Впрочем, ни один из них проверить не возвращается.

***

Поднимается по скрипучим ступеням и тихонько толкает дверь. Оказывается незапертой, и Анджей качает головой, даже не удивляясь легкомысленности мальчишки, привыкшего к круглосуточной страже, выставленной около покоев.

Внутри так же, как и в коридоре, темно. Накрывающая землю ночь только-только вступает в свои права, но Йен уже спит, с головой закопавшись под тонкое одеяло.

Чистильщик улыбается и поистине бесшумно оставляет рюкзак и тяжёлый двуруч на раздолбанном, лишь чудом не скрипнувшем столе.

В очередной раз пропоротый плащ, сапоги, куртка, штаны, а затем и рубаха — прямо на пол. Отгибает край одеяла, и мальчишка, скривив хорошенькое личико, перекатывается на спину. Анджею так даже больше нравится.

Ложится сверху, удерживая свой вес на локтях, любуется несколько мгновений и, склонившись, целует тёплые расслабленные губы.

Йен ёрзает, вздрагивает, сонно отвечает и, распахнув глаза, почти взвизгнув, подскакивает, острой коленкой едва не зарядив чистильщику между ног.

— Разве я не говорил запирать дверь?

Тонкие пальцы с силой вцепляются в его плечи и спустя мгновение обвиваются вокруг шеи. Порывисто обнимает, щекочет волосами, ладонью проводит по спине и, нащупав покрытую подсохшей коркой рану, отдёргивает руку.

— А это ещё что такое?

— Пустяки. Так что с дверью?

— Если я запрусь, то как же ты войдёшь? — бормочет далёкий, впрочем, от наивности во многих вещах, кроме собственной безопасности, Йен, и Анджей решает не спорить с ним. Не сейчас. Даже прикрывает глаза, широкими ладонями забираясь под свободную рубашку мальчишки, шарит по горячей пояснице, словно впитывает чужое тепло и греется.

Йен неловко передёргивает узкими плечами и, устроившись поудобнее, принимается за осмотр холодного, придавившего его тела. Разумеется, и укус находит тоже.

— Ты когда-нибудь пытался быть аккуратнее? — недовольно бурчит, а чистильщик уже проваливается куда-то в темноту под сомкнутыми веками. Не засыпает, нет, всего-то лишь согревается, носом ведёт по вылезшим из свободной косы прядкам, и ему почти хорошо. Спокойно уж точно.

— Эй, я тут один почти четыре дня торчал. Даже не расскажешь ничего? — Тон немного обиженный, но проворные руки уже покрывают их обоих колким одеялом.

— Расскажу. Завтра. А пока дай мне помолчать немного.

Стискивает тощее тельце двумя руками, обвивает ими торс мальчишки и, как вампиры пьют кровь, так же жадно впитывает чужое тепло.

— Скажи только: нашёл то, за чем уходил?

Это он может, да.

Кивает и прихватывает зубами тонкую кожу на выступающей ключице. Предупреждает о том, к чему может привести докучливый трёп.

Йен, впрочем, не против.