Вечер вторника (1/2)
— Скучаешь?
Она представилась Долли. Рыжая, губы выкрашенные в самый блядский розовый, который только можно было найти, короткая джинсовая юбка, собранная на талии, делала комплимент ее ногам, от чего казались они куда длиннее. На деле же, встав с темного кафеля ванной комнаты, Долли макушкой едва доставала Билли до подбородка. Потекшая тушь черными пятнами размазана под глазами, покрасневший нос и надрывистое дыхание. Легко было догадаться, что случилось незадолго до. Билли нравилось играть в спасателя на вечеринках, но зачастую роль эту он примерял по воле случая. Он не ходил по туалетам и закрытым спальням в поисках расстроенной и брошенной девушки. Они находили его сами. Смотрели всегда одинаково — с налетом грусти и с чертями, отплясывающими в расширенных до безобразия зрачках. Меж пальцев всегда дымилась самокрутка.
Билли представал рыцарем в их глазах. В джинсах, пропитанных пролитым алкоголем, в грязных ботинках, кожаной куртке и с растрепанными влажными от пота и хрен знает чего волосами. Девушкам это не мешало, они испытывали жажду в утешении, а голову им кружила смесь из желания примитивной мести и дури, добытой на вечеринке. Билли не пользовался, они начинали первыми, он лишь спасал, помогал, подставлял мужское плечо для слёз и стонов. С Долли стало также.
Она отвечает:
— Уже нет.
И он присел рядом, достав из кармана сигарету и зажигалку. Она же выхватила из его рук красный пластиковый стаканчик, и, осушив в два глотка, смяла и выкинула в ванную. В комнате темно — окно закрыли жалюзи и горит лишь один настенный светильник, из-под щели дверной бьются мигающие огни вечеринки и прорываются глухие крики, музыка басами в стены отдает, слышно, как мимо проходят люди, кто-то дергает закрытую ручку двери и тенью исчезает, а кто-то останавливается и шепчется о чем-то неважном и пьяном.
Билли улыбку не сдерживает, чувствуя исходящее от Долли напряжение. Она целует первая, настойчиво, влажно, требовательно, прокусывает до крови губу и Билли на языке металлический вкус ощущает, а следом и ее язык поверх своего. Седлает его бедра, проведя ногтями красными по коже головы, волосы сжимает, оттянув назад, Билли в ответ стона не сдерживает, руками контуры ее тела очерчивает, сжимает ладонями груди и металл пирсинга касается его кожи.
Долли ведёт дорожку из поцелуев от мочки уха до ключицы, проводит языком под кадыком, спускается ниже к оголенному торсу, и тишину, скованную вздохами и стонами, звон бляшки ремня и звуки расстёгивающейся ширинки разрывают в клочья. Темп она нарочно сбивает, Билли глаз с нее не сводит — покрасневшие и припухшие от жестких поцелуев губы, розовый размазан по ее подбородку и его телу, в уголках глаз капельки слез. Она дразнит, двигает головой медленно, щеки втягивает, а Билли терпеть больше не в силах, хочется взять сразу, быстро, рвано, грязно, глубоко. Он не ее парень, они не любовники, церемонится он не собирается. Нахуй ласки, нежность и уже тем более любовь. Хватает ее за волосы, на кулак наматывает и оттягивает. Она тянется ближе, к поцелую, но Билли голову отворачивает и бедра ее сжимает рукой, другой в кармане роется, ищет проклятый квадратик из фольги, и насаживает на себя.
Долли прогибается в спине, топ свой через голову снимает, и кожей к коже прислоняется, шипит, холодный металл обжигает. Билли толкается грубо, и она его темп быстро подхватывает, связки в стонах срывает, сжимает руку на его горле так, что у Билли пульс собственный в ушах отбивать начинает. Он на мгновение глаза прикрывает, отдается минутному ускользающему наслаждению, тело спазм сковывает. Чувствует, как ее мышцы начинают сокращаться под его прикосновениями, слышит сбивчивый хриплый шепот, а следом высокий протяжный стон, слишком громкий. Там, за дверью, точно понимают, что происходит, и затихают, может прислушиваются, а может свалили.
Она больше не ерзает над ним, не прижимается, не просит. Тела влажные, покрытые потом, дыхание тяжелое. Долли смотрит сквозь него, взгляд мутный, плывущий, пальцами кудри мокрые, прилипшие ко лбу, поправляет, но Билли руку ее убирает и стаскивает с себя, она послушно рядом садится и не возмущается, а он наощупь находит отброшенные сигареты и зажигалку.
Дым окутывает легкие и вырывается прямиком к потолку.
В комнате дышать нечем, нестерпимо душно, отвратительно жарко. Зеркало запотело, Долли проводит по нему ладонью и включает второй светильник. Склоняется над раковиной, поправив задранную юбку, прикрывает задницу, тянется к отражению и смоченной туалетной бумагой пытается стереть макияж. Из крана не перестаёт литься вода, Билли поднимает куртку с грязного пола и застегивает джинсы, Долли надевает смятый топ. Безмолвие кажется комфортным, на голову не давит, придумывать темы для разговора нужды нет — говорить им нечего и не о чем. Он не будет давать ей советы в отношениях, а она указывать ему, где в следующий раз стоит схватить посильнее, а где не трогать вообще. Вместо этого она еще раз сполоснет покрасневшее лицо холодной водой, выйдет за дверь и будет искать своего пока-еще-не-бывшего парня, расскажет подружкам на следующей день в школе о случившемся в туалете и ткнет в силуэт Билли пальцем, когда заметит его в одном из классов, ей не поверят и он услышит смех, они пару раз переглянутся и через неделю забудут.
— Свидимся как-нибудь, — не звучит, как вопрос или предложение, чистая напускная вежливость, растворяющаяся в прокуренных стенах коридора.
В ответ она одаривает его кивком и легкой скромной улыбкой. При нормальном освещении ее волосы больше не кажутся такими рыжими, ноги длинными, а розовой помады на губах и вовсе нет. Она уходит в толпу танцующих, теряется в ней и в музыке, а Билли так и не понял, кем всё же она нарядилась на Хэллоуин.
***</p>
Он спускается по лестнице, перешагивая через вырубившихся подростков, в их руках сжаты полупустые бутылки и стаканчики, а в углах размазанная обувью проходящих рвота. Волей-неволей взгляд на телах задерживаешь, проверяешь дышит или нет, пинаешь, чтобы проснулись и в себя приходить начали, не хочется заканчивать вечеринку вызовом скорой или полиции. На одной из ступеней парочка целуется так, что непонятно, где чьё лицо, их лучше обходить стороной и лишний раз не трогать, а то есть неплохая вероятность того, что одного, точнее одну, из них ты можешь знать и даже встречаться. Было дело, давно, в Калифорнии ещё, больше Билли так не рискует и аккуратно переступает через них, направляясь к кухне.
В горле сухость, на столе остатки розового пунша с водкой. Совсем немного, но хватает, чтобы до краев заполнить валяющийся пустой стаканчик, и остановить медленно потухающее настроение. Билли открывает окна и холодный ветер ударяет по разгоряченной коже. На кухне пусто, кругом лежат коробки из-под пиццы и ящики из-под пива. Дверь стеклянная и прекрасно видно всё происходящее, напоминает телевизор, только каналы не переключить и звук не убавить, музыка продолжает бить по голове, а волна усталости накатывает незаметно быстро, мысли в кучу собираются труднее, теряются в алкогольном дурмане после того, как стакан на половину пустеет, а во рту горчит. Билли морщится, с недоверием нюхает оставшийся напиток и допивает в три глотка. Вечеринка наскучивает быстро, после второго часа львиная доля алкоголя выпита, народ убавляется, пьяные игры забываются и пробивается зевота, от выпитого за весь вечер пошатывает, но мир перед глазами крутиться не начинает, тошнота не подкатывает, а в горле все еще сухо.
Надо быть полным идиотом, чтобы принять приглашение на вечеринку во вторник вечером и по пьяни уснуть на крохотном диванчике в углу комнаты, на котором никто, наверное, и в обычное время не сидит. Спина утром будет нещадно болеть, мышцы затекут, а голова треснет на две части от похмелья. Билли знает, по самокритике у него всегда стояло «отлично», а диван как раз был свободен, надо только дойти, пока от морозного свежего воздуха в край не расплющило и мозг не послал управление ногами нахуй, но дойти не получается, Билли спотыкается и падает, спасибо, что хоть не лицом, но на пол, синяк останется. Стаканчик из рук выпадает и катится в сторону, пока не останавливают его чьи-то ноги.
— От тебя несёт, — не то, что хочется услышать первым, когда чуть бровь себе не рассекаешь о плитку. Голос слышится настолько знакомым, что в Билли рефлекторно злость включается. Чарли. Поднимать голову и открывать глаза не надо, чтобы узнать ее, она въелась Билли на подкорке. Сука. Вторник должен был выйти хорошим днем. Их разделили, развели, буквально, в два разных конца школы и было спокойно. Никаких надоедливых вопросов, шуток невпопад и зеленых колготок, что маячили бы туда-сюда. Сегодня они желтые и какая-то белая простынь вместо костюма.
— Ты будешь говорить мне это при каждой нашей встрече? — Билли приподнимается и садится на пол, на противоположную сторону от Чарли, и также опирается спиной о дверцы ящиков, ручки неприятно давят сквозь куртку в спину.
Он ответил ей впервые после того, как она швырнула в его лицо тряпку. А хотелось убить, но сначала наорать и заставлять извиняться. Он знает, что она не стала бы, в жизни бы не извинилась, как и он, — единственное, в чем Билли находил у них точку пересечения. Упрямство. Она тогда болтать не перестала, игнорируя ощутимо изменившееся настроение в самой комнате, Алвин продолжила твердить о своем. Сказала, что квиты они, когда Билли повернул ключ зажигания, на что получила отражение среднего пальца в зеркале боковом.
Сегодняшним утром даже подходить не стала, до самого начала наказания на глаза не попадалась, не то, чтобы он осознанно выискивал ее макушку в толпе учеников в столовой, просто глянул разок и не увидел, во второй раз тоже. Столкнулись они только в дверях кабинета, когда мистер как-там-его попросил Билли подождать и увел Чарли на второй этаж. Она улыбнулась, плечом толкнула и пошла следом за учителем.
— Если это заставит тебя обзавестись дезодорантом, то да.
Ему плевать на то, что именно говорит Чарли, ее ненужные и иногда слишком прямолинейные замечания, высказывания и выпады не задевают. У Билли в конце концов есть младшая сестра и они кажутся очень похожими. Спасибо, что хоть эта не рыжая. Сидит и жует, откусывает еще один кусок и внимательно разглядывает бургер, откусывает еще один кусок. Билли разглядывает её. Волосы завязаны в очередную нелепую косу с лентами, нога закинута на ногу, трясет стопой из стороны в сторону, мычит под нос песню, что звучала до этого в гостиной. Совсем не обращает внимания на него.
— Как ты сюда попала? — само вырывается, а Чарли замолкает и, приподняв бровь, переводит взгляд на Билли.
— Ну знаешь, вышла из дома, села на велосипед, ах да, не села, он же сломан и лежит в гараже, пришлось идти пешком и вот спустя сорок минут я здесь и всё этого для того, чтобы увидеть, как ты давишься этим пивом на заднем дворе, — язвительности она не скрывает, — не волнуйся, я здесь ради халявной еды, а не для того, чтобы сталкерить тебя, я не настолько странная.
— Я о том, кто тебя пригласил.
Чарли закидывает последний кусочек в рот и вытирает пальцы салфеткой.
— По-твоему, я недостаточно крутая, чтобы быть здесь?
— Уж точно не тебе говорить о крутости в костюме…что это вообще? — Билли размахивает рукой и указывает на Чарли. Она смотрит на себя и расправляет складки на простыне, которая закрывала почти все ее тело и завязывалась узлом на плече.
— Это хитон, в Хокинсе сложно его найти и я сшила, — на лице ее светится гордость, Билли во второй раз видит обычно неаккуратную, относящуюся к вещам с пофигизмом Алвин такой. Она со странной, неприсущей ей любовью оглядывает наряд и убирает невидимые пылинки, смахивает катышки и крошки, поправляет подол и туже затягивает узел.
— И поэтому ты призрак в хитоне?
— Греческая богиня Гера.
— Греческая богиня в колготках, — Билли цепляет пальцами край ее юбки и приподнимает, Чарли ахает и бьет его по руке, отдернув ткань.
— На улице холодно и я о своем здоровье забочусь, в отличие от некоторых. А ты кто кстати?
— Сама как думаешь? — Билли разводит руками, отчего куртка раскрывается шире и оголяет его тело. Чарли бегло осматривает его с ног до головы и останавливается на уровне глаз.
— Я думаю о том, как сильно оскорбиться твоя тонкая чувствительная душевная организация или еще больше раздуется эго, если я назову тебя стриптизером?
— Я терминатор!