105. Эванс (2/2)

Я спросила у Дореи, сможем ли мы отправить через нее письмо в Хогвартс и заверила, что там не будет ни слова про министерство. Я правда собиралась написать совсем о другом.

В феврале я начала варить зелье для Марлин в одном из чуланов, в которых никто никогда даже не трахался. Первый этап успела завершить сама, после чего снадобье должно было настаиваться в течение двух недель, второй подробно описала в записке, которую передала через Джеймса. Я надеялась, что Марлин справилась; иного выхода у нее не оставалось, учитывая категорическое нежелание идти к Помфри. Третий этап был плевым, пару ингредиентов она смогла бы добавить и без моих указаний, но я представляла, что сейчас творится в башке Марлин, и не хотела рассчитывать на ее сообразительность. А вот в заключительный, четвертый… я бы ей не доверила. Может, нам повезет, и мы успеем вернуться в школу вовремя.

Хотя мысль, что мы уже никогда туда не вернемся, крепла с каждым днем. Она расползалась в душе, как пролитые чернила по пергаменту, и даже обнадеживающие слова Джеймса уже не спасали.

Он старался как мог, порой не замолкая ни на минуту. Чтобы не оставаться в тишине, тормошил меня, расспрашивал о маггловской начальной школе, заставляя вспоминать случаи, которые со мной происходили в детстве из-за стихийных выбросов магии.

Джеймс попросил у миссис Поттер ингредиенты, чтобы я могла отвлечься приготовлением зелий.

— Вы собрались готовить Феликс Фелицис? — удивленно-одобрительно спросила та, перечитав список.

— Ты собралась готовить Феликс Фелицис? — строго переспросил Джеймс, повернувшись ко мне и шутливо перекривив интонации матери.

Мне ничего не оставалось, как пожать плечами и нагло заявить, что удача в кармане никогда не бывает лишней.

— Старик Гораций, наверное, твой поклонник? — усмехнулась Дорея.

— Угу, — опередил меня Джеймс. — Он бы ее замуж позвал, но Устав школы запрещает.

Я скорчила физиономию, которая одновременно призывала его заткнуться и извинялась перед миссис Поттер за тупые шуточки.

— Я, конечно, слегка предвзята, Лили, — засмеялась она, — но я бы все же выбрала этого оболтуса, — Дорея указала на сына. — Гораций бывает жутко утомительным. Еще более утомительным, чем Джеймс, если ты понимаешь, о чем я.

Джеймс якобы возмущенно фыркнул, но все равно улыбнулся до ушей, а миссис Поттер махнула нам и была такова.

— Вот где добывают таких нормальных родителей, а? — пропыхтела я, укладываясь на кровать и обнимая подушку.

— Мои родители учились вместе в Хогвартсе. Как мы, — усмехнулся Джеймс, отнимая у меня подушку и занимая ее место. — Мама долгое время встречалась с Трэверсом, ты его не знаешь, он был старше на три года, но тогда это кого-то смущало еще меньше, чем сейчас.

— Встречалась… в смысле?..

— Ну да, со всеми вытекающими. Их же поженить хотели. Ты же слышала, Блэки двинутые на этот счет, чуть ли не с рождения детей пристраивают. Мама в детстве родителей слушалась, но все полетело ко всем гриндилоу, когда ее занесло в Гриффиндор. Мы с Бродягой пришли к выводу, что в Хогвартсе главный вовсе не Дамблдор и даже не Минерва, а Шляпа. Она решает, что будет с человеком дальше.

А ведь так и есть. Интересно, попади я по совету Сева в Слизерин, как все сложилось бы? Пожалуй, по-другому, да. Но Шляпа в моем случае даже не сомневалась ни секунды. Хотя могла бы для приличия предложить еще и Равенкло.

— Папа дождался, пока Трэверс выпустится, и начал к ней подкатывать. Сначала довольно безуспешно, кстати, — Джеймс заржал, — но он маме прохода не давал. И брал на себя все дерьмо, которое она натворила. А дерьма, похоже, было много. Мама говорит, что шило в заднице у меня от нее.

Я хихикнула.

— Получается, он увел ее у жениха?

— Технически мама сама ушла. Они любят вспоминать тот день, когда начали встречаться. Мама, кажется, за волосы оттащила от папы какую-то девку, с которой он сосался. И позвала гулять. Вот так запросто. Хотя на деле это наверняка не было просто.

— Неплохое начало, — я почему-то легко представила эту картину. Джеймс был таким же.

— Они поженились летом после шестого курса.

— Ты это только что придумал, — фыркнула я. Я была уверена, что он врет.

— Нет, — серьезно ответил Джеймс. — Можешь сама спросить. Отчасти это было продиктовано желанием опередить родителей Трэверса. Но мама с отцом до сих пор любят друг друг, так что правильно сделали, что не стали тянуть.

Я поймала себя на мысли, что ни разу не слышала подобных историй от мамы и папы. Вряд ли у мамы хватило бы смелости, чтобы расцарапать сопернице лицо, зато гордости, которая обычно мешает поступить как хочется, у нее хоть отбавляй.

В среду Дорея не пришла во время утреннего обхода, и весь день мы с Джеймсом провели как на иголках. Он даже подумывал выбраться наружу, вопреки наказу матери, но я уговорила дождаться хотя бы ночи.

Вечером, покончив с чисткой зубов, я собиралась выйти из уборной, когда услышала голоса.

— …каждый день, провожая Чарли в министерство, я боюсь не увидеть его вечером. — Дорея явно была встревожена.

— Мам, давай я выпью Оборотное и буду помогать отцу. Пожиратели давно перешли все границы, я не могу сидеть и ничего не делать. Особенно после сегодняшнего дерьма. Мне надо найти Сириуса, в конце концов! Как он, где, может, он ранен. Или Мэри.

— Даже если Чарли и его соратникам удастся привести свой план в исполнение, это не избавит магглов от угрозы, Джеймс, как ты не понимаешь? Это гораздо более… масштабно. Это может происходить при любом министре, при любых законах. Я выросла среди фанатиков, которые свирепствуют сейчас. Я делала реверанс, когда они приходили в гости к родителям, и мило улыбалась им за ужином. Я их знаю, Джеймс. Они не остановятся, пока у них есть покровитель. А на покровителя своего они смотрели как на Мерлина еще в школьные годы.

— И что, никто ничего не планирует предпринимать? — Я живо вообразила, как Джеймс возмущенно нахмурился.

— И Дамблдор, и Минерва не сидят сложа руки, но они не всесильны. Альбус такой же человек, как мы, разве что чуть более талантливый и опытный. Когда падет нынешнее министерство, у нас появится шанс, но это лишь начало пути. Ты школьник, Джеймс. Лили школьница, и ваши друзья тоже. Иногда подростки вершат великие дела, я знаю, но великие дела можно совершать в любом возрасте, а детьми вы больше никогда не станете. Честно скажу, мне спокойнее, пока вы здесь, под защитой Мунго. А сейчас… тебе нужно собраться и быть сильным за двоих. Это тоже часть той жизни, куда ты так рвешься. Держи, возможно пригодится. Справишься или все же мне?..

— Да. Я сам. Ну что за дерьмо. Выдали за пожар, да?

— Может, и был пожар. Но я не верю в такие совпадения. Чарли сказал, подобные дела запретили тщательно расследовать, но он обещал сделать все возможное.

Я не сразу сообразила, почему где-то за ребрами пощекотали.

Когда дверь хлопнула, я выждала минуту для порядка и вернулась в палату.

Джеймс усадил меня на кровать, а сам встал на колени рядом и взял мою ладонь обеими руками.

Наверное, я за месяц с лишним научилась понимать его без слов. Я чуяла, когда ему хорошо, когда тревожно, а когда — страшно.

В эту минуту Джеймс пах беспокойным смятением и… жалостью, что ли.

Он гладил мои пальцы. Он часто так делал, но сейчас избегал смотреть в глаза.

— Лили, я сейчас расскажу тебе кое-что, — Джеймс с трудом подбирал слова, — но перед этим… в общем, я хочу сказать, что я тебя очень люблю, и ты никогда не будешь одна, пока я жив.

Именно в этот момент я поняла, что произошло нечто необратимое. Потому что до этого Джеймс никогда не давал таких обещаний. И эти слова были слишком настоящими, чтобы им не верить.

— Твои папа с мамой…

Он говорил что-то, но уже спустя полчаса я плохо помнила, что именно.

В башке осталось только, что наш дом в Коукворте сгорел. Мама с папой задохнулись во сне. Им не было больно.

Спустя какое-то время — то ли к полуночи, то ли через три дня — я обнаружила, что мы с Джеймсом лежим под одеялом, и что слезы почти высохли.

Он пошевелился, потянулся к тумбочке и взял с нее прозрачный флакон.

— Амортенцию иногда используют как лекарство, ты знала? — прошептал Джеймс, приподнимаясь на локте. Я качнула головой. В общем, дала понять, что не слышала о таком. — Помнишь, то ли Рауф, то ли Талли на уроке спрашивали, что будет, если не добавлять в Амортенцию частицы? На самом деле, зелье все равно подействует. Ты будешь чувствовать вот это… ну, то, что бывает, когда смотришь на человека, который очень сильно нравится. Просто это ощущение будет опосредованным. Это все равно что любить целый мир и в то же время не понимать, кого любишь на самом деле.

— Откуда ты знаешь? — Об этом точно не писали в учебниках зельеварения.

— Один из целителей рассказывал, — Джеймс погладил меня по щеке и слабо улыбнулся. — Его фамилия Лавгуд. У них странная семья, но иногда они говорят охеренно дельные вещи. Ты можешь принять немного, чтобы… стало чуть легче.

— Мне… не нужна Амортенция, чтобы это чувствовать. Я постоянно это чувствую, когда ты рядом.

Папа был лишь четвертым по счету человеком, которого я люблю. Я видела его от силы несколько раз в год и, если подумать, давно отвыкла от мысли, что когда-нибудь вернусь в Коукворт и буду там жить.

А мама… мы с ней были слишком разные, чтобы привязаться друг к другу.

На Рождество они уехали, оставив мне сраное письмо и пятьдесят фунтов. Мы с Фабианом остались там одни, и я до сих пор не могу отделаться от ощущения, что все произошедшее в родительской спальне — их вина, а не моя и не Феба.

И сейчас тоже… уехали, оставив мне лишь чувство вины за их гибель.

Наверное, я правда уродка, и Туни права. У меня начисто отсутствует способность любить кого-то, кроме Джеймса, Шмэри и Феба.

Что за пиздец лезет в голову.

Я сжала флакон с зельем так крепко, что он разлетелся на мелкие куски.

Джеймс ругнулся, скатился с кровати и завертелся на месте, словно подумал, что на нас напали. Не обнаружив никого, он прошептал: «Репаро» и присел обратно на постель, уставившись на меня.

— Тебя не задело? — Его предплечье перечеркнула алая полоса. — У тебя что, до сих пор бывают стихийные выбросы?

— Угу, прошлый был на Рождество. — Джеймс смотрелся еще более взъерошенным, чем обычно, и я машинально протянула руку, чтобы пригладить особо непослушный вихор. — Случайно подожгла кое-что.

Я не стала уточнять, что кое-чем был Рич.

— Ну ничего себе, Эванс, — ошарашенно, но с улыбкой, выпалил Джеймс. — Ты не говорила.

— У меня есть ощущение, что это ненормально, — честно призналась я.

Мне показалось, он в восторге от того, что я чуть не отправила человека в ожоговый центр.

— Ты точно не экспериментировала с сексом, чтобы лучше колдовать? — настороженно уточнил Джеймс.

— Я думаю, ты бы заметил, начни я экспериментировать, — я дотронулась до его колючей щеки.

— Ну, я имел в виду, может, сама с собой, — он скорчил загадочную физиономию. — Не верю, что девочки не ублажают себя время от времени. Я слышал, что некоторые принимают кое-какие зелья, чтобы быстрее и ярче кончать. Хотя скорость не всегда к месту, — Джеймс усмехнулся. — Лавгуд рассказывал, что стихийные выбросы бывают результатом подобных стимуляций. Либо побочным эффектом избытка магии, для которой нет выхода.

Я, кажется, уже слышала что-то подобное от Феба. Правда, он не говорил про эксперименты с собственным клитором.

— А мистер Лавгуд не рассказывал, как это прекратить? Я не хотела бы отправить на тот свет какого-нибудь беднягу, неловко взмахнув рукой.

— Вообще рассказывал. От этого не нужно избавляться, твоя магия — часть тебя. Лучше научиться ею управлять. Понять, как ты можешь ее контролировать, — он замялся, будто не решался произнести следующую фразу. — Ты сейчас подумаешь, что я только что это выдумал, но волшебник лучше всего чувствует свою силу… в смысле готов к колдовству… во время оргазма. Ты ведь знаешь это ощущение, когда кажется, будто тонешь. Ты так сказала. Тогда, в раздевалке.

Как Джеймс мог запомнить, это было полгода назад.

Я в самом деле так сказала, потому что так чувствовала.

— Я знаю, — эти слова вырвались, прежде чем я успела подумать. — Ты пробовал… так?

— Да, — легко признался Джеймс. — Иногда мне хватало сильного возбуждения, чтобы справиться со сложнейшими формулами. У тебя тоже получится. Я помогу. Думаю, мы сможем проверить завтра.

Наверное, Джеймс считал, что трахаться в тот же день, когда погибли твои родители, это… непотребно. Непристойно.

Все-таки в чем-то он гораздо лучше меня. Чище. Может, даже во всем. У него душа есть. Настоящая. Он любит свою мать, он любит друзей. Он умеет любить больше трех человек.

Джеймс умеет понимать чужую боль.

Может, то, что я принимала за импульсивность, позерство и самолюбование, и есть обычная человеческая способность чувствовать?

Сколько же в нем жизни. Я все никак не могу привыкнуть. Эта страсть быть живым сметает все на своем пути.

Я прогнулась в спине, рывком снимая верх пижамы. Я знала, что Джеймса заводит этот жест. Как в наш первый раз.

Он уставился на меня почти с ужасом. Запустил руку в волосы, я видела, как приоткрылся его рот, словно носом стало сложно дышать, как пальцы другой руки судорожно смяли простынь. Я, избавившись от трусов, уселась на тумбочку между койками и развела ноги, уткнув ступни в ребра кроватей. В руке сжала палочку и бессмысленно — потому что Джеймс уже опустился на колени — спросила:

— Почему завтра?