11. Майтимо (1/2)

Представил Финдарато — и как он заблудился во дворце, но даже не подумал плакать, а смотрел с любопытством, потому что ничего плохого произойти не может; и как он плакал на пути от садов Ирмо, а родители наверняка всё гадали и гадали, как его утешить; и как, когда он был совсем уж крошечным, над ним впервые склонялись Арафинвэ и Эарвен.

— А я бы, — сказал негромко, — если бы мог выбирать, остался бы во вчерашнем вечере. Все взвинчены перед праздником, Тьелко обижен, Курво просто уверен, что пойдёт, и плюётся в Карнистира, который говорит, что младшие, и даже он сам, остаются дома... Всё такое знакомое, и мама проверяет, в порядке ли подарки, и конечно, с одной упаковки кто-то уже стащил ленту, и никто не признался, кто, все говорят — Хуан, а Тьелкормо говорит, что Хуан бы никогда, и отец повышает голос, в конце концов: да перестаньте все, во имя валар, в конце концов, никто не умрёт, если лента будет зелёная, а не синяя, а мама говорит — зелёная не то... И Кано дёргает одну и ту же струну, пока я не толкну его, и всё на месте, всё в порядке, понимаешь? И я знаю, что увижу Финдекано, и все надеются, что праздник пройдёт гладко, и это всё, что нас волнует, а не... ладно.

У Финдарато почему-то было такое лицо, будто он слушал песню, а не дурацкие разговоры эльда, который и так уже понаошибался дальше некуда. А когда Майтимо закончил, почему-то вдруг сделался печален, словно тоска победила и затопила его целиком, вон, даже стакан с лимонадом выскользнул из пальцев и глухо ударился о пол, устеленный ковром. И по ковру расплылась лужица, и Финдарато подхватил стакан, конечно:

— Ох, извини. Майтимо!

Ну что? Как будто Майтимо ему невесть что рассказал. Ему-то что стыдиться? Он и не должен был ни о чём думать. Это Майтимо был должен.

— Майтимо, — Финдарато как будто так и не выстроил слова и решил выпустить их все. — Ты так говоришь, словно, не знаю, словно ты уже умер, и словно никогда ничего не будет хорошо! Как будто ты один и во всем виноват, и что бы ты ни делал, толку не будет, и даже не пытайся починить то, что разбилось, только смотри на осколки, по десять часов в день смотри! Как же... Это правда для тебя — так?

— Ты так красиво это говоришь, — почему-то хотелось плакать, хотя он очень давно не плакал, даже от красоты, а уж от тоски — тем более. И кто вообще плачет не один! — А это ведь всего лишь моя глупость. Не нужно веселиться, когда ты старший, и когда кто-то из семьи веселье разделить не в состоянии. Я думал, знаешь... — вообще-то он не Финдарато должен это говорить. Матери можно было бы, но не сейчас, когда-нибудь. Финдекано теперь тоже нельзя. Кано... ну влезет он в окно посреди ночи, и если сразу не уснёт...

— Я думал, если всё время всё делать как следует, не подводить, не расслабляться, не... — воздуха почему-то оказалось мало, — ну, в общем, быть хорошим старшим сыном и братом, знаешь, то отец... то тогда всё будет в порядке. И видишь, не вышло.

— Но Майтимо! Так ведь не бывает! — Фимндарато зачем-то придвинулся ближе, как будто хотел то ли обнять, то ли сказать в осанвэ что-то ободряющее. И даже взял Майтимо за руку, сжал крепко. — Ты ведь обязательно кого-то подведешь — не по легкомыслию, а может, и даже по нему, но еще так много ям и оврагов. Что-то не успеешь, не подумаешь, не сумеешь, потому что не научился — и это будет грустно и досадно, но ты постараешься исправить все, что можно исправить, и если чье-то сердце и тронет из-за тебя разочарованием, оно ведь не будет гуще ветра! Мелькнет, и кто-то скажет: ”Ну как же так?” Или рассердится и скажет много того, что заставит тебя огорчиться, пролить слезы... Мало ли! Но ведь в конечном счете разве что-то может не быть в порядке? Кузен, это ведь все решится, Ирмо сказал! А для тебя это как будто совсем не имеет значения... Что же ты думаешь — ты сумел за один раз взять и все испортить? Да каким же хрупким должно было быть то, что ты, в таком случае, разрушил!

— Да это уже неважно, поменяемся мы с тобой обратно или нет, — очень хотелось отчитать его как следует, но Майтимо поправился торопливо, потому что ведь и Финдэ тоже был младше, и, вообще-то, всех этих излияний не заслуживал: — То есть, конечно, никому из нас не придётся долго жить в доме другого, и ты будешь ходить к Ирмо, и это всё как-то решится, только суть же уже не в этом, понимаешь?

— Так я ведь...

Что ты “ведь”? О том и говоришь? Нет, вовсе даже не о том. Ты говоришь, что если даже кто-то и ошибся, всё все равно будет в порядке. А уж это точно не так. Ты говоришь, как будто песню хочешь петь, какую-то сочувствующую песню, как будто знаешь что-то, чего я не знаю. Но чего я могу не знать?

“Майтимо, — долетела вдруг мысль, — нельзя же быть таким дураком!”

Что?

Финдарато встал. Сказать ему, чтоб замолчал? Так он пока молчит. Но почему же хочется крикнуть, чтобы не смел? Как младшим иногда, когда ещё даже не знаешь, что они там собрались делать. Но гостям разве говорят не сметь?..

А Финдарато завопил — о, нет, это была никакая не песня, это было во сто крат хуже. Потому что кричал Финдарато самое глупое, да нет, самое жуткое, что мог вообще придумать: