Глава 13 (105). Начало конца (1/2)

Джоанна нашла Картера в подсобке, переоборудованной под курилку, с сигарой в зубах и Каспером за карточной партией.

— Ничего себе… — удивленно протянула она, застыв в дверях, потому что, право, действительно не ожидала такого. — Картер, ты точно сошел с ума. Играешь в азартные игры, а меня не зовешь…

— Нужно ходить на собрания, чтобы все успевать, — вклинился Каспер, потому как Картер в это время напряженно вглядывался в свои карты.

— Ой, надо же как ты заговорил! — театрально воскликнула Джоанна, скорчив раздражительную гримасу, и пренебрежительно фыркнула: — Ходить на собрания… Чего я там не слышала? Линтона? От его болтовни уши в трубочку сворачиваются.

Джоанна закрыла за собой дверь и подбежала к ящику, который Картер с Каспером использовали, как стол. Колода была еще толстая, Каспер закидывал Картера картами, а тот напряженно думал, попутно потягивая сигару. Джоанна заглянула в карты Каспера, затем — Картера, и задумчиво покачала головой, чем тут привлекла внимание первого:

— Что не так? Он проигрывает? Я проигрываю?

— Это секрет, — дернув уголком рта, ретировалась Джоанна.

Каспер демонстративно вздохнул — ну, не скажет же она ему, что у Картера, при правильно выбранной тактике, если все шансы победить? Делая ходы мелкими картами, он мог бы постоянно вытянуть из Каспера все имеющиеся у него козыри, а затем осадить оставшуюся мелочь, и вынудить тем самым пойти на попятную.

— Следующую партию я играю с вами, — заявила Джоанна, устраиваясь на другом ящике у стены, а затем достала сигару и закурила.

Ей срочно нужно было на что-то отвлечься и прогнать назойливое волнение, вызванное тягостью злосчастного ожидания.

Они вылетели из Гарнизона еще утром, но продвигались очень медленно, так как был риск наткнуться на корабли Империи. К тому же, всем было известно, что по мере приближения к Крайним землям радары начинали бесноваться и работали с перебоями, что тоже требовало осторожности. Так можно было часами нарезать круги над океаном, а это было совсем не нужно. Было еще куча мелких технических моментов, в подробности которых Джоанна вдаваться не желала; и уже ближе к вечеру они только поднялись над водами Мертвого моря.

Джоанна больше не могла терпеть. Ей хотелось как можно скорее услышать новость о том, что все прошло успешно, а затем развернуться обратно в Гарнизон. И, конечно же, в ходе всего этого должно было случиться то, чего она особенно ждала; то, после чего Линтон упадет и не сможет встать на ноги.

Пока что складывалось как нельзя лучше, и Джоанна, несмотря на то, что прекрасно понимала, как глупо в таких неоднозначных ситуациях отвергать возможность поражения, была уверена, что все закончится изумительным образом. Судьба каждого отныне изменится: кто-то проиграет, а кто-то — выиграет. Это предельно ясно, как дважды два.

А что будет после, зависит уже от нее. Прежде Джоанна могла себе позволить оставаться в стороне, но только не теперь. Начав игру, выйти из нее нельзя. Она могла отвергать эту мысль, но то время, когда она была в силах позволить себе несерьезность и легкомысленность в отношении чего бы то ни было, прошло. Бежать больше не получится, отмахиваться от происходящего — тоже. Помнится, Хэкидонмуя сказала ей перед тем, как они с Картером отплыли с Крайних земель, что именно кровь врагов поднимет ее на вершину и подарит свободу. Джоанна до сих пор не могла точно понять, что имела в виду эта чудаковатая женщина, однако знала: действительно, пока она не отомстит всем, кто когда-либо перешел ей дорогу и причинил боль, душевного спокойствия ей не видать. Все ее нутро, переполненное ненавистью, жаждало крови.

— Твою же мать! — громкий возглас Каспера, сопровождаемый звонким ударом по лбу, заставил Джоанну вздрогнуть и отмести в стороны мысли, которые в очередной раз сгустились над ней мрачной тучей.

Она посмотрела на него, выдыхая сизый дым, и со снисходительной улыбкой заметила, как тому пришлось загрести все карты. Все-таки, Картер выбрал правильную тактику. Хотя колода, однако, еще была полна, чтобы можно было с уверенностью судить о том, кто выиграет. Вообще, карты — это такая игра, где сомнения остаются до самого конца.

— Мухлевщик, — обвинительно процедил Каспер, когда сгреб в охапку все положенные ему карты.

— Я? — уязвлено отозвался Картер. — Это, по-моему, ты в прошлый раз положил шестерку вместо девятки.

— Ну откуда же мне знать, что ты такой умный. И все равно я выиграл.

— Один — два. Даже так выигрываю я.

— Это временно.

— Посмотрим.

Они смотрели друг на друга так, будто не в карты играли, а бились насмерть. Джоанна закатила глаза. От кого, но Каспера принципиальности и упрямства с таком пустяковом вопросе она не ожидала. Как дети малые, вот уж точно… Впрочем, им нужно было на что-то отвлечься; как и ей, ибо уж больно черные стены этого корабля напоминали ей об Иггаззирской тюрьме.

— Вот вы где.

За глупым спором Картера и Каспера она не заметила, как дверь открылась, а на пороге показался Линтон — вот уж кто точно лучше всех умел нагонять паршивое настроение одним своим присутствием. Картера с Каспером были вынуждены прерваться; и если первый даже не поднял на Линтона взгляда, а только раздражительно скривился, но второй же посмотрел на него: впрочем, недовольно, всем своим видом показывая, что ему уже осточертело постоянное появление Линтона где ни попадя. Джоанна закатила глаза и шумно вздохнула, перед тем, как снова затянуться, будто ее и вовсе не смущало его присутствие. Честно говоря, вообще, теперь при виде него она могла только злорадствовать.

— Снова прохлаждаетесь?

— Мы обсуждали твое групповое убийство, — язвительно опустила Джоанна. Линтон проигнорировал ее, хотя вполне мог бы ответить, и строго опустил:

— Мы прибываем через десять минут. Королева сказала всем идти на капитанский мостик.

— А что, ты один уже не справляешься?

— Заканчивай паясничать, Джоанна, — раздражительно выплюнул он — ну, наконец-то, рассердился. Она смешливо фыркнула и покачала головой. — Идите, живо.

После этого Линтон ушел. Джоанна бросила окурок в ведро, используемое в качестве пепельницы, и спрыгнула с ящика. Ей вовсе не хотелось идти куда-то потому, что он так сказал, однако Крайние земли были близко, и она действительно горела желанием застать тот момент, когда все наконец случится.

Каспер и Картер тоже сложили все свои дела, и втроем они отправились на капитанский мостик.

***</p>

На капитанском мостике царила настоящая суматоха, на которую Кармен, расположившаяся на возвышающемся над просторным залом помосте, нисколько не обращала внимания, целиком и полностью погруженная в свои мысли. Джоанна обвела ее настороженным взглядом, едва только вышла из-за дверей вслед за Картером, но, удостоверившись, что та проигнорировала и ее, спокойно вышла к перилам, опираясь на них с тяжелым вздохом.

Вчера вечером они с королевой не договорили, а после — так тем более, хотя Джоанна, признаться, все ждала и ждала, когда та подойдет к ней, чтобы отчитать за все, что она вчера сказала о дражайшем сенешале. Пару раз Кармен, проходя мимо, метнула, конечно, в ее сторону недовольные взгляды, но этим все и ограничилось. Она злилась, но молчала. Касперу, как выяснилось, тоже об этом не говорила.

Джоанна все думала: что же это могло значить? Либо королева была настолько ослеплена лицемерием Линтона, что отказывалась принимать любое обвинение в его адрес; либо же, наоборот, начала сомневаться. Джоанна знала, что Кармен не из тех, кто привык обсуждать свои решения вслух, поэтому, даже если у нее и затаилась какая-то неуверенность насчет Линтона, она будет молчать о ней до последнего — что ж, ну у и пусть. Джоанну совершенно не интересовало, что будет твориться у нее в голове: лишь бы только это вылилось во вред Линтону.

Думать о нем было уже просто тошно, но и поделать ничего со своей ненавистью она не могла. Осталось подождать совсем немного — и тогда можно забыть о нем навсегда.

— Под готов к отправлению? — спросила Кармен, повернувшись к Линтону, который стоял рядом с ней.

— Да, — отозвался тот. — Наемника уже повели на казнь. Останется только погрузить капсулу, и пилот полетит, как только прикажете.

— Замечательно.

— Опускаемся на дно! — громко уведомил один из солдат, снующих внизу. Это было необходимо в соображениях осторожности: ведь, если вдруг что-то пойдет не так, то толща воды станет дополнительной защитой вместе с крепким барьером.

Джоанна сжала перила руками, услышав, как за бортом зашуршала вода. Если до этого из окна пробивался солнечный свет, то теперь его сменила темнота морского дна. Картер оказался рядом, и по одному взгляду на него Джоанна поняла, что тот был напряжен не меньше. Поджав губы, он смотрел вдаль — туда, где в толще воды извивались водоросли, — и нервно притопывал ногой. Глубоко вдохнул, она сделала шаг в сторону, чтобы мягко толкнуть его локтем, а затем, когда Картер обратил на нее внимание, качнуть головой, как бы заверяя, что все будет хорошо.

Ей самой очень хотелось быть уверенной в этом на все сто.

— Приготовить барьер к активации! — скомандовал один из солдатов Ордена, и рабочие тут же засуетились. Пилот поднял голографический экран и принялся что-то клацать на нем, попутно отдавая распоряжения всем остальным.

— Ваше Величество, — из-за двери позади них появился другой солдат, кланяясь, — все сделано.

— Хорошо, — Кармен кивнула, помрачнев. — Делайте то, что нужно.

— Поместить тело в капсулу, — обратился тот уже к рации.

Джоанна слушала эти сугубо формальные разговоры и думала о том, что у нее совсем не осталось совести.

Она хорошо помнила, как они с Картером подобрали наемника в Пепельной пустоши, дав ему ложную надежду на то, что здесь, в Гарнизоне, он, возможно, найдет себе пристанище. Он действительно хотел этого, поскольку был убежден, что это его шанс на исправление. Да, Джоанна и это помнила: он нисколько не скрывал того, что сожалеет о всем, что совершил, и ждал искупления своей вины.

А в итоге они привели его на верную смерть; использовали в своих целях. Она прекрасно понимала, что это, возможно, подло, но, честно говоря, не чувствовала ни угрызений совести, ни чувства вины. Все хорошее, что могло в ней остаться, Джоанна похоронила, ибо таков этот жестокий мир: побеждают лишь чудовища.

Да и разве предатель не заслуживает самому быть обманутым?

— Под вылетел из ангара!

— Поднять барьер!

Вода хлестко зашуршала, когда корабль опоясал плотный купол, отбрасывающий блики. На большом экране высветилось изображение с камеры корабля: вырвавшись из-под глубины, он взднялся в небо, стремительно приближаясь к Каллипану, на верхушке которого поблескивал золотисто-желтый кристалл, отливающий алыми рефлексами в свете заходящего солнца. Вокруг него по земле расползлись жуткие трещины, которые уходили так глубоко, что внутри виднелась лишь зияющая тьма. Все присутствующие на капитанском мостике разошлись во взволнованном шепоте, а Джоанна непроизвольно еще сильнее сжала перила: настолько, что у нее заболели пальцы.

Всего шаг отделял их от победы. Всего шаг.

Под завис аккурат над Каллипаном, и все смогли узреть дыру в самом центре желтого кристалла. Заскрипел металл: это на тросе спускалась капсула. Каждая секунда была сравнима с вечностью, и по мере того, как шло время, нарастало и напряжение внутри. Джоанна прекрасно понимала, что вероятность того, что все пойдет не так, как надо, все еще существовала, и знала, какой катастрофой это может обернуться для всех. Однако, не сделай они этого, участь все равно оказалась бы не самой радостной.

Расклад был таков: либо победа, либо смерть.

Трос отцепился от капсулы с характерным звонким щелчком, и та тут же провалилась в темное отверстие, блеснув напоследок. Джоанна прикрыла глаза и глубоко вздохнула. Она была готова ко всему.

Но не произошло ничего.

На минуту на капитанском мостике повисла тишина. Никто и дыхнуть не решался: все испуганно замерли в ожидании чего-то, что так и не наступило; а затем один из ученых, что тоже присутствовал внизу, сообщил:

— Радиационный фон резко упал.

— Что это значит? — встревоженно выпалила Кармен, повернувшись к Касперу.

— Это значит… — он начала сразу же, но тут же запнулся, чтобы обдумать. Бросил взгляд на экран, где напрямую транслировалось происходящее, но все оставалось так, как и раньше. — Это значит, что Каллипан поглотил обратно всю выпущенную энергию, — наконец смог объяснить Каспер. — А если говорить проще, то все получилось.

***</p>

Расмус был совершенно сбит с толку, когда утром его увели не на расстрел, а на удракийский корабль, где заперли в одной из кают и оставили, не дав никаких объяснений. «Не сейчас», — это было единственное, что ему сказали, когда он спросил, когда его собираются казнить. Больше ничего. И с тех пор к нему не приходили ни охранники, ни сенешаль.

Любой другой на его месте, наверное, был бы рад, что смерть припозднилась, да только вот Расмус уже приготовился встретиться с ней. Он достиг высшей точки смирения и нисколько не противился своей участи. Но, видимо, даже здесь судьба решила сыграть с ним злую шутку и вдоволь поиздеваться напоследок. Сколько же еще должны продлиться эти мучения?

Расмус считал каждую секунду и гадал, когда же к нему придут палачи. На второй час, пятьдесят третью минуту и двадцать шестую секунду его нахождения в этой тесной каюте корабль неожиданно взлетел. Окон здесь и в помине не было, а единственный солдат, приставленный к нему в качестве охраны, молчал, поэтому Расмус понятия не имел, что происходит.

Впрочем, были ли это так важно? Расмус переживал об этом лишь потому, что боялся, что его подвергнут очередным пыткам-издевкам, вместо того, чтобы наконец позволить случиться тому, что должно случиться. И продолжал ждать палачей.

Но они не приходили. Не явились ни через час, ни через два, ни через три… Затем Расмус, который провел без сна всю ночь, заснул.

Там ему привиделась собственная казнь. Сначала сенешаль Карраско, сумевший за один единственный день стать монструозным злом, пришел за ним в сопровождении солдат, которые, взяв его под руки, повели на капитанский мостик — это место хорошо вгрызлось ему в память, ведь когда-то давно, больше года назад, именно на капитанском мостике корабля Рейлы он собственноручно казнил служанку принцессы Церен. И здесь, сидя в большом кресле, его встретила королева Кармен. Расмус никогда не видел ее вживую вблизи, а ее выступлениями не особенно интересовался, но почему-то ее образ предстал перед ним так четко и красочно, будто он знал ее всю жизнь. Королева Кармен смотрела на него с презрением и отвращением, а затем махнула рукой в повелительном жесте, и Расмус услышал шаги, до одури медленные и угрожающе тяжелые, а затем — услышал тихий, успокаивающий голос совсем рядом:

— Не бойся. От пули умирают быстро.

Он обернулся и увидел перед собой Лукрецию. Она сидела рядом, подогнув ноги под себя, в красном вискозном платье, с растрепанными темными волосами и светлой, безмятежной улыбкой.

Едва только ощутив ледяное касание ружья, Расмус проснулся и вновь оказался на жесткой койке в той же самой каюте, с тяжелым сердцем и беснующимся пламенем собственной вины. Потерев рукой отросшую бороду, он тяжело вздохнул и принял сидячее положение, зарываясь пальцами в волосы.

Какой же он все-таки идиот.

Расмус глубоко вздохнул, пытаясь воззвать к спокойствию. Все эти сожаления уже не имеют значения. Скоро это все закончится. Обязательно. Впрочем, Расмус даже не знал, сколько еще времени прошло, пока он спал, и потом начал отсчет заново.

На семнадцатой минуте он ни с того ни с сего задумался: а каким же запомнят его люди Немекроны? Предателем, казненным за государственную измену? А в Удракийской Империи, там что о нем станут говорить? Будут ли обсуждать его любовные неудачи и глупость — ведь не иначе как она подтолкнула его ко всем этим решениям? Да и вообще, вспоминает ли его хоть кто-то? Например, Айзелла: что она о нем думает? Винит ли себя за то, что не рассказала ему о том, что случилось с Лукрецией, хотя все знала? Это вряд ли. Этой женщине неведома ни совесть, ни жалость. Она жестока и всецело преданна своей не менее жестокой императрице.

На двадцать пятой минуте, если он, конечно, не сбился со счета, Расмус начал вспоминать свою жизнь. В последний раз ему хотелось попытаться разобраться в том, почему он всегда поступал так недальновидно.

Кем он был до того, как все это началось? Расмусом. Просто Расмусом, сиротой из Пепельной пустоши, который всегда довольствовался малым, но неустанно хотел большего.

Не то, чтобы детство его прошло как-то незаурядно. Пепельная пустошь была оплотом порочности и маргинальности, и, соответственно, слишком много в тех краях сложилось несчастных судеб. Он не был исключением. Родителей своих Расмус никогда не знал, да и не стремился, в общем-то. С младенчества он рос в детском доме и поначалу даже не представлял, что бывает по-другому.

Пока не пошел в школу, где, помимо сирот, было много детей, у которых были родители: добрые, заботливые, любящие — только такие слова и могли прийти на ум семилетнему ребенку. Тут-то все и началось. Дети приносили в школу сладости, игры, хвастали красивыми вещами и рассказывали о поездках по разным городам и встречах с разными людьми. А что было у Расмуса? Детский дом, который он считал прекрасным местом, пока не появилось, с чем сравнить.

Оказалось, что это не очень хорошо, когда с потолка по ночам на него падали куски облупившейся штукатурки. Еще выяснилось, что ему вовсе необязательно было донашивать одежду за детьми, которые уже выросли из нее, невзирая на кучу кривых швов и заплаток. Да и еда вовсе не обязана быть пресной и безвкусной, а разные вкусности и подарки заслуживают получать не только любимчики воспитателей. Может быть, Расмус бы этого и не понял, если бы сам был из их числа, да только вот это ему никогда не удавалось, сколько он не старался. Воспитатели были, можно сказать, жестокими в отношении детей: крики, оскорбления, постоянные наказания, а в редких случаях и рукоприкладство — это то, что он видел всю свою жизнь, но никогда не придавал значения. Казалось, так и должно быть.

С тех пор Расмус перестал любить детский дом, а также начал собственноручно добиваться того, чего, как считал, заслуживал. Пробраться в воспитательскую и набить карманы конфетами и печеньем, чтобы потом съесть их в кабинке туалета, было обычной практикой. Стащить у какого-нибудь избалованного вниманием нянек мальчика штаны, немного замарав их для более изношенного вида, тоже. Расмус хотел иметь больше, чем у него уж было, и искренне считал, что имеет право получить это.

Подобные хищения он проворачивал на протяжении нескольких лет и всегда оставался безнаказанным, пока один раз не украл чужую футболку, на которой по случайности не заметил надписи на бирке. Тот ребенок сделал это специально, заметив, что у некоторых начала пропадать одежда, и сразу же пожаловался воспитателям. Тут Расмус и попался. Один из воспитателей, Джордж, в качестве наказания решил выставить его на улицу посреди ночи, а Расмус, недолго думая, перелез через забор и сбежал, чтобы уже никогда не вернуться.

Итак, ему было тринадцать лет, и он оказался на улице без еды, денег и в одной пижаме. Наступили тяжелые времена. Ему приходилось подрабатывать то тут, то там за ничтожную оплату и, конечно же, воровать. Расмус привык обеспечивать себя именно таким способом и на улице уж точно не стал чураться. Пару раз его чуть не поймали, но ему удавалось сбежать.

Расмус тащил все, что плохо лежит, хотя, на самом-то деле, умудрялся прибирать к рукам вообще все. Он крал чужие карты, проходился по барам и вытаскивал бумажники у пьяных посетителей, подбирал чужую дурь и перепродавал другим, выносил одежду из магазинов, надевая поверх нее другую, и многое, многое другое. Вооружившись ножом, он начал еще и вымогать деньги, а иногда просто без зазрения совести подходил к случайным прохожим и просил дать ему хоть что-нибудь.

Расмус выживал, как только мог, и однажды это зашло слишком далеко. Ему тогда было шестнадцать, и он уже обладал достаточными познаниями о жизни на улице и о тонкостях криминальных делишек, чтобы соорудить план, как пробраться в дом одного весьма богатого мужчины и обокрасть его. Расмус очень хорошо помнил тот вечер, ибо тогда его судьба изменилась раз и навсегда. Дождавшись, когда тот богач уйдет по каким-то своим делам, он прокрался к нему в дом, взломав замок, и принялся сметать в свою гигантскую сумку все подряд. Он обчистил его дом до краев, а под конец решил еще и заглянуть в холодильник: уж больно голодным он тогда был. Еды тоже понабрал разной, не задумываясь даже о том, как быстро она испортится на жаре. Готов был уже уходить, когда входная дверь дернулась, и внутрь, крича на кого-то, с кем разговаривал по телефону, влетел тот самый богач. Кажется, сначала он даже и не заметил Расмуса, но чувство самосохранения уже подстегнуло его к отчаянному шагу. Расмусу потребовалась всего минута, чтобы заколоть богата ножом. По ту сторону все еще звучал чей-то голос, испуганный криками своего уже мертвого собеседника, а Расмус стоял весь в крови и не придумал ничего лучше, чем бросить нож и убежать.

Убитый им человек мог оказаться кем угодно, и поэтому весь следующий день Расмус провел в каком-то заброшенном доме, забившись в угол и с ужасом представляя, что может случиться, если ему вдруг кто-то захочет отомстить. Он нашел в себе силы выползти из укрытия только на следующую ночь, и почти сразу же был схвачен какими-то верзилами, которые хорошенько его поколотили, а потом бросили в машину и повезли в другой город, где представили крупному криминальному авторитету по имени Джейкоб, известному всем под прозвищем Черный Ящер. Ящер — потому, что был саламандрианцем, а Черный — потому, что без жалости убивал каждого, кто вставал у него на пути.

Расмус тогда предполагал, что Черный Ящер захочет убить и его, ведь он, как никак, заколол члена его банды, но тот, выслушав нелепые оправдания Расмуса о том, что на такое его сподвигла бедная жизнь, предложил кое-что поинтереснее: а именно, работать на него. Все-таки, Черный Ящер отметил его проворство и сказал — Расмус как сейчас помнил, — что с этим можно работать.

Дело Расмусу досталось грязное, но удивительное простое: убивать. Черный Ящер посылал его устранять недругов своей банды, а вскоре превратил его дело в самое настоящее наемничество, предлагая его услуги всем подряд. Расмус был настоящим профессионалом своего дела и не мог отказать: за каждую голову Черный Ящер давал ему огромную плату.

Правда, одно из таких дел стоило Расмусу ноги. По несчастливому стечению обстоятельств, он попал в перестрелку, где ему полностью раздробили кость. Никудышные медики Пепельной пустоши только разводили руками, а время все шло, и гноящаяся рана на его ноге грозилась превратиться в гангрену. Черный Ящер, однако, не мог терять такого ценного человека, как он, и не поскупился на то, чтобы отправить Расмуса в Ибирш и оплатить протез. Ему потребовалось где-то полгода, чтобы свыкнуться с такой модификацией, и в итоге Расмус и вовсе забыл, что когда-то лишился конечности. А в банде Черного Ящера его тем временем прозвали Стальной Ногой. Расмус находил это прозвище весьма забавным и наслаждался беззаботной реакцией остальных на все с ним случившееся. Ему совершенно не хотелось бы, чтобы его вдруг начали жалеть.

Затем все вернулось на круги своя, будто ничего и не произошло. Расмус продолжал заниматься тем, чем и прежде, и в один злосчастный день, когда Немекрону уже охватила война, Черный Ящер вдруг сообщил ему, что сама удракийская принцесса Рейла нуждается в его услугах. В тот момент — да и никогда прежде — Расмус не думал, кто есть друг, а кто есть враг, что правильно, а что неправильно: ему представлялась лишь роскошная жизнь рядом с рогатой инопланетянкой — и он ухватился за эту возможность цепкой хваткой. Расмус всегда хотел быть кем-то больше, чем наемником из Пепельной пустоши, и это был блистательный шанс достигнуть небывалых высот.