Глава 22 (80). Между честью и трусливым смирением (1/2)

Нейтан видит Кертиса слишком часто, чтобы не суметь за все это время понять, какой он человек. Кертис серьезен и — до поры, до времени — спокоен. По крайней мере, спокойствие он ценит превыше всего. На первое место он ставит только самого себя и ни на кого не оглядывается; а все, что, так или иначе, переходит границы дозволенного, задевая его, он решительно отсекает — похвальная самодостаточность, которой Нейтану никогда не добиться. Но что самое странное… Почему тогда Кертис, весь из тебя «плевать-на-всех-кроме-себя» независимый, решил вдруг поволноваться о нем? Почему он пытается доказать и внушить ему что-то, будто его накатившее отвращение к миру, к людям и, прежде всего, к самому себе, действительно настолько важная и тревожная вещь? Почему, в конце концов, Кертису просто не противно от него? Вокруг ведь столько людей лучше, умнее и рассудительнее, с которыми не нужно столько возиться и которых вытерпеть гораздо легче.

Нейтан не мог не понять ничего из этого, но думал об этом бесконечно, всякий раз, когда хотя бы краем глаза замечал фигуру Кертиса рядом с собой. А иногда, глядя на него исподтишка в кабинете, пока тот работал, уткнувшись в отчеты и — Нейтан, по крайней мере, надеялся — не замечая ничего вокруг себя, в том числе и его взгляды, или бессонной ночью, слишком отчетливо видя, благодаря своему природному зрению, он думал о том, что в это время творится у Кертиса в голове.

Вот и сейчас тоже: пока тот возился около стеллажа, поставив нагреваться чайник, Нейтан, сидящий на стуле с закинутыми на стол ногами, искоса смотрел на него, пытаясь разгадать, что было там, под завесой непроницаемого, невозмутимого лица. Было это не так уж и просто.

Даже, казалось бы, приоткрываясь и расслабляясь, Кертис все равно будто держал эту нерушимую оборону. Понять больше, чем он скажет и сделает, было попросту нельзя. Но Нейтан пытался, пытался раз за разом, потому что он ничего не понимал. Более того: ему было страшно, что все повториться вновь.

Конечно, время лечит, и со временем Нейтан смог хотя бы смириться, что уже принесло хотя бы толику облегчения. Чем больше он проводил времени с Кертисом, вникая в его планы и задумки, тем сильнее ощущал себя… живым. Будто он пробудился от ночного кошмара и, погрузившись в будничную рутину, начал постепенно забывать об ужасном сне; и будто у него появилась хоть какая-то цель. Война многое у него отняла, но утраченного уже не вернуть. Гораздо важнее защитить то, что осталось.

— Чай будешь? — предложил Кертис, мазнув по нему мимолетным взглядом, который вынудил Нейтана отвернуться и с тяжелым вздохом отмахнуться от размышлений.

— Буду, — пожав плечами, ответил он и, когда Гарридо потянулся за второй чашкой, добавил: — И сахара побольше.

— Я помню, помню.

Кертис подхватил две чаши с чаем и вернулся за стол, поставив одну перед Нейтаном, а вторую — перед собой, и снова принялся за перебирание отчетов.

— Поставки с юга все никак не убавляются… — пробормотал он, отмечая, скорее, для самого себя.

— А это разве плохо?

— Нет, это хорошо. Но то, что мне приходится все пересчитывать, — это плохо. Наш покойный командующий совсем распустил главного бухгалтера…

— Он не доверял ему, — нахмурившись, пояснил Нейтан. Кажется, впервые мысль о смерти Картера не вызывал никаких эмоций. Это словно стало обыденным, сухим фактом, что, признаться, радовало. — Он вообще мало кому доверял в этом плане. Все всегда перепроверял сам.

Кертис, не найдясь с ответом, только поджал губы и неопределенно покачал головой. Нейтан повел бровью и коснулся рукой чашки: чай остынет еще не скоро.

— Наша великолепная королева говорила сегодня что-нибудь необычное? — он решил перевести тему, хотя и эта, впрочем, тоже была ему достаточно интересна. Неопределенность действительно раздражала.

— В каком это смысле, — Кертис недоумевающе вскинул брови, переспрашивая, «необычное»?

— Ну, знаешь ли, у нас тут, вроде как, белая полоса… — Нейтан опустил ноги со стола и принялся раскачиваться на кресле. — Карла Галлагер взлетела на воздух, Дреттон снова наш, а Рейла сбежала к себе домой, как последняя неудачница… Выглядит, как прекрасная возможность повоевать еще где-нибудь, пока рогатые в расстройстве.

Кертис задумчиво нахмурился, зажевав внутреннюю сторону губы.

— Это, вообще-то, очень даже рационально, — заключил он. — Линтон Карраско тоже предложил это королеве. Но она отказалась, потому что, как она сказала, у нас все только начало налаживаться, а это лишний риск.

— Линтон Карраско теперь советует что-то по поводу войны? — Нейтан скривился и опустил снисходительный смешок, который, на самом деле, был ничем иным, как сигналом возмущения и негодования. — С каких пор? Он же, вроде, управлял государственными агентами.

— Ну, этого я не знаю, — Кертис пожал плечами. — Но даже если, то сейчас этим агентам просто нечего делать, а значит, и ему тоже.

— И что? — Нейтан пренебрежительно шикнул, скрестив руки на груди и закинув ногу на ногу. — Мог бы тогда просто свалить в какую-нибудь глушь и не маячить здесь.

— Он тебе настолько не нравится?

— Тебе он тоже не нравится. Он никому не нравится.

— И то верно. Слишком уж он скользкий и подозрительный…

— Но наша королева почему-то с ним нянчится.

— Не «но», а «поэтому», — заметил Гарридо. — Он слишком красиво подлизывается. А я-то думал, ее лестью не возьмешь.

— Да почему же? — Нейтан вновь издал мрачное фырканье и раздраженно закатил глаза. — Она большая любительница всяких балаболов. А если они ей еще и состроят глазки и мило улыбнутся…

Кертис посмотрел на него с недоумением и растерянно выгнул брови. Тот только вздохнул и, опустив взгляд в пол, отмахнулся.

— Забей. Так что, ничего в ближайшее время не намечается?

— Пока нет, — сказал Гарридо. — Нам нужно немного восстановиться и понаблюдать за тем, как дальше поведет себя Империя.

— Понятно. Очень жаль, — Нейтан театрально вздохнул, поставив руку на подлокотник и скучающе подперев голову. — Я опять хочу надрать чью-нибудь задницу.

***</p>

— Все-таки, без крови на стенах тут намного лучше, — шутливо отметила Изабеллы, опускаясь на кресло за рабочим столом и вновь обводя пристальным взглядом всю комнату.

Светлые стены, бежевый ламинат, длинные стеллажи вдоль стен, забитые папками, которые, несомненно, нуждались в том, чтобы перебрать их от начала и до конца в поисках какой-нибудь важной информации, белые шторы, отдающие серебряным отливом в свете ламп, и пустующая вешалка в углу у двери — в целом, все осталось так, как было и до них, не считая убранной удракийской символики, которая, казалось, заполонила каждый уголок мэрии. Некогда этот кабинет принадлежал Карле Галлагер и наверняка успел стать ее «вторым домом» — ведь она так любила и гордилась своей должностью. Однако теперь эта комната, это здание и все этот город — все — в руках Изабеллы.

— Нравится сидеть там, где раньше грела свою задницу Галлагерша? — будто прочитав ее мысли, опустил в той же манере Билл, пока мерял шагами комнату, скучающе осматривая все, что попадало на глаза. — Наверняка чувствуешь себя властно. Наслаждаешься этим?

— Я не настолько тщеславна, — отмахнулась Изабелла. — Тут мы прежде всего — освободители. И делать должны все не для того, чтобы потешить свое самолюбие, а чтобы защитить людей.

— Мы прогнали и перебили имперских ублюдков, — проговорил Билл, растерянно нахмурившись. — Разве этого недостаточно?

— Победить врага — не то же самое, чтобы помочь своим. Это только часть всей работы. Нужно, во-первых, не дать ему вернуться снова…

— Если так случится, я с удовольствием перережу еще пару глоток, — уколол Билл, растянув губы в контрастно невинной улыбке. Изабелла недовольно поморщилась и продолжила, будто он ничего и не сказал:

— …А во-вторых позаботиться о том, чтобы пострадавшие вернулись к нормальной жизни.

Билл вздохнул и, присев на корточки, принялся осматривать шкафчики.

— Ты же знаешь, я не настолько человеколюб. Мне больше по душе избавляться от тех, кто мне не нравится.

— И все же, так получилось, что ты попал на правильную сторону, — Изабелла откинулась на спинку кресла, сложила руки на подлокотники и закинула ногу на ногу. — Не думал о том, что ты, возможно, не так уж плох, как думаешь о себе?

— Прошу тебя, прекрати. У меня нет совести и сострадания. Я психопат. У меня диагноз такой, разве ты не помнишь?

— Эти диагнозы мало что значат. Любому человеку, кто хоть как-то выбирается из шаблона, как говорится, «нормального» поведения, готовы приписать любое расстройство.

— Конечно. Но все-таки, не все люди такие хорошие, как ты думаешь. И не все делают что-то из-за каких-то своих моральных кодексов. Я помогаю тебе не потому, что я альтруист и патриот, а потому что я люблю насилие, ненавижу скуку и считаю тебя невероятно сексуальной.

Изабелла снисходительно усмехнулась и покачала головой, мол, конечно. Нет, Билл, и в самом деле, был прав. Она любит иногда, в каком-то смысле, идеализировать людей — или, по крайней мере, не может смириться с тем, что кто-то отличается от нее и поступает без каких-либо подноготных мотивов, будто корысть, месть или мораль. Билл же, по удачливому (или не совсем) стечению обстоятельств, был тем самым человеком без цели, пути и компаса. Он совершенно не вписывался в ее представление о мире, но удивительным образом столь красиво вписался в сам этот мир. Причина, возможно, была в том, что оба они — безумцы. А безумие только безумие к себе и притягивает.

— А ну-ка… Смотри, какое сокровище раздобыл! — радостно воскликнул он, доставая из шкафа еще не начатую бутылку коньяка. Изабелла непроизвольно подалась вперед, чтобы разглядеть ее получше. — Щедрое наследство от мисс Галлагер…

— Тащи-ка сюда.

Достав из шкафа две рюмки в придачу, Билл выпрямился и подошел к Изабелле, поставив их на стол.

— А скажи-ка мне лучше, — протянул он, обрывая бумагу, обернутую вокруг крышки и горлышка, — что мы будем делать дальше? Помимо этой твоей защиты.

— Мне хотелось бы связаться с Бурайским Гарнизоном. Но, — Изабелла вздохнула, — поскольку у нас есть временные проблемы с коммуникацией, сделать я этого пока не могу.

Билл наконец открыл бутылку и наполнил рюмки до верха.

— Пьем до дна, — сказал он, подхватив свою. — За нашу победу.

— За нашу победу.

Чокнувшись, они почти одновременно осушили рюмки. Изабелла непроизвольно поморщилась: слишком уж сладким и пекучим был этот коньяк. Поставив опустошенную емкость на стол и снова развалившись на кресле, он вдруг поймала на себе цепкий, пристальный, чем-то будто завороженный взгляд Билла, который так и остался держать выпитую рюмку возле лица. Изабелла недоумевающе выгнула бровь и произнесла:

— Что ты так смотришь?

— Тебе так идет это кресло… — хрипло протянул он. Та в ответ несдержанно прыснула, будто нес он откровенную пургу. Билл тем временем, медленно опустив рюмку на стол, продолжил: — Нет, я серьезно. Он… делает тебя такой… властной и надменной. Это очень возбуждающе.

— Ты озабоченный, — Изабелла язвила, а внутри, внизу живота, уже расплывался приятный жар, поднимаясь выше и выше, пока тело не пробило легкой дрожью, а в голову не ударило, точно как от крепкого алкоголя. Дело, конечно, было не в нем. Одной рюмки слишком мало, чтобы опьянеть настолько.

— У меня очень высокое либидо.

Изабелла вновь усмехнулась и, глядя ему прямо в глаза, медленно поднялась, отодвигая в сторону «властное кресло». Вышла из-за стола, кошачьей походкой приближаясь к Биллу, и остановилась совсем рядом с ним, чуть ли не впритык, едко дернув уголком рта. Билл расплылся в азартной ухмылке. Сверкающий призывной взгляд Изабеллы говорил лучше всяких слов и откликался пуще всяких действий, и Билл немедленно притянул ее к себе, впиваясь в женские губы с такой силой и вожделением, будто желал высосать из нее все соки.

Она выдохнула и подалась вперед, схватившись за его плечи руками, с напором и вызовом, который побудил Билла налечь на нее, припирая к столу. Изабелла нахально усмехнулась и вцепилась зубами в его нижнюю губу, пока не почувствовала металлический вкус крови во рту. Билл рефлекторно отшатнулся и болезненно зашипел — но на деле завелся от этого завелся только сильнее, принявшись поспешно снимать с нее одежду, пока Изабелла не подхватила и начала делать это самостоятельно, давая ему возможность раздеться самому.

Распрощавшись с одеждой, Билл шумно выдохнул и, подхватив столь же оголенную Изабеллу за бедра, усадил на стол, кладя руки на колени и медленно ведя ими все выше и выше, пока та прожигала его нетерпеливым, требовательным взглядом.

— А ты не боишься, что нас кто-нибудь услышит? — ехидно протянул Билл. — Или что кто-нибудь постучится в дверь?

— В этом есть свой азарт, — пожав плечами, отозвалась она. — А ты боишься?

— Я никогда ничего не боялся.

Изабелла фыркнула и откинулась назад, сдавленно простонав, когда он резко вошел. В его движениях не было какой-либо нежности и осторожности; каждый толчок, каждое касание, все — грубое, порывистое, пренебрежительное, так и кричащее: ему нужно брать силой, ему нужно обладать. А она никогда не была столь податлива. Но только не сейчас.

Только не с ним.

***</p>

Так называемая «оружейная империя», основанная Рамом-Оружейником на планете Инджитав несколько столетий назад и сумевшая прославиться чудом что не на всю Империю, со временем расползлась по всем колониям. Вот, например, один из филиалов располагался в городе Хиррашахар на планете Рейенис. Раскинувшись вдоль берега широкой реки с мутными зелеными водами, он представлял собой по-настоящему грандиозное, без всяких преувеличений, здание, простирающееся на достаточно большое расстояние как на север и юг, так и на запад и восток, черной тенью возвышаясь над серым пустырем, что отделял его на пару миль от города. Здесь было, по меньшей мере, десять этажей, множество дымоходных труб, с дюжину градирен и пристроенный полигон.

Работа на заводе не угасала ни на секунду; производство шло неустанно. Воздух внутри стоял тяжеловатый, жаркий, всюду гудели многочисленные механизмы, лязгал, звенел и щелкал металл — жизнь бурлила полным ходом; но даже этот страшный шум не смог затмить собой звонкого женского голоса, что звучал стократ громче всех заводских станков вместе взятых.

— Кто-то начинает свое утро с кофе, а я не могу взять и не пройтись по этому чудному месту! Гордость так и берет!

— Разумеется, госпожа Дагна, — подхватил шагающий чуть позади удракиец. Это был средних лет мужчина с извилистыми рогами и гладко уложенными волосами, достающими до кончиков ушей, сонными серо-голубыми глазами, обрамленными желтыми склерами, и тонкими губами, как-то натянуто, будто с налетом недовольства, сомкнутыми в плотную линию. — Это ведь величайшее достояние вашей семьи…

— Да, — Дагна тяжело вздохнула, — и будет очень печально, если я отчалю и так и не найду достойных наследников. Это все канет в никуда…

— Всему свое время. Вы так прекрасны, что просто не можете остаться одна.

— Спасибо за комплимент, господин Бехрам, но мне уже, в конце концов, сорок девять лет. Найду я себе хоть сотню любовников, возраст уже не даст мне обзавестись наследниками. А их посторонних вокруг нет никого достойного. Все они — безмозглые, бесполезные олухи, которые за пару дней развалят все, что моя семья возводила поколениями, — женщина презрительно фыркнула, щелкая туфлями по полу.

— Тогда… — Бехрам задумчиво нахмурился, замявшись на мгновение, — вы можете завещать все государству, и в этом случае…

— Нет, ни за что и никогда! — Дагна резко остановилась и, гневно ударив острым розовым каблуком, повернулась к мужчине с театральным, почти детским возмущением на лице. — Даже не смейте говорить об этом, господин Бехрам!

Тот в ответ лишь протяжно вздохнул и закатил глаза. Несмотря на свой высокий статус и драматическую эксплозивность, Дагна, как бы не старалась, попросту не могла выглядеть грозно. Величественно, статно — безусловно, но угрожающе — никогда.

Дагна, для начала, в общем и в целом обладающая типичной удракийской внешностью: платиновыми волосами, смуглой кожей и рогами — длинными, прямыми, иссиня-черными, — выглядела значительно моложе своих лет. Природа наградила ее хрупким, несмотря на пышные виляющие бедра, телосложением и кукольной, утонченной внешностью: округлой формой лица, пухлыми губами, изящными маленьким носом, высокими скулами и тонкими плавными бровями, которые были приподняты всегда, будто Дагна бесконечно чему-то удивлялась. Она любила яркий макияж, эксцентричные наряды и эпатаж во всем, что традиционно было присуще высшей, придворной аристократии, но никак не производительнице оружия с какой-то колонии.

Вот и сейчас Дагна стала рябым пятном в мрачных стенах этого завода. Губы накрашены красной насыщенной помадой, глаза подведены длинными острыми стрелками розовыми тенями, которые покрывали все верхнее веко едва не до бровей. Ее платиновые волосы, с небрежно обрезанной челкой, прикрывающей высокий лоб, были собраны в пышный пучок, по своим размерам по-настоящему внушительный — даже больше, чем голова женщины, — и заколотый двумя длинными серебряными шпильками. Одета Дагна была в розовую блузку без рукавов, под которой носила воздушную полупрозрачную серую кофточку, пышную юбку в черно-белую полоску, перевязанную массивным ремнем на талии, и длинные, достающие аж до середины бедра лакированные ботинки такого же розового цвета, как и блуза.

— Госпожа Дагна, — Бехрам решил перевести тему, пока женщина не разошлась, как она, по своему обычаю, любила делать это каждый раз, когда позволяла ситуация, — я вообще не от балды тут с вами разгуливаю…

— Конечно, не от балды! — воскликнула та, отворачиваясь и вновь продолжая, будто ничего и не бывало, шагать. — Вы мой заместитель и должны следить за всем так же тщательно, как и я, если не тщательнее.

— Само собой. Но я не это имел ввиду.

— А что тогда? Вы хотите мне что-то сказать?

— Именно, госпожа Дагна, — Бехрам кивнул, — и это дело первостепенной важности.

— И что это за дело? — она вздохнула с вселенской тяжестью, будто там предвкушала, что он скажет какую-нибудь незначительную, по ее мнению, глупость. Несмотря на свою склонность к преувеличению, Дагна в то же время обладала просто раритетной способностью обесценивать реальные проблемы.

— Сегодня пришло сообщение, адресованное вам лично. Там было написано… — он вздохнул и подозрительно обернулся. — В общем, лучше взгляните и обдумайте все сами.

— С чем это связано, хотя бы?

— О таких вещах вслух говорить лучше не стоит.

Лицо Дагны вытянулось в изумлении, но Бехрам, идущий позади, не мог этого увидеть.

— Вот как… Ну, хорошо. Тогда пойдем!

Вдвоем они вошли в кабинет Бехрама, который представлял собой достаточно скромно обставленное помещение с одним единственным стеллажом, столом и двумя стульями, один из которых стоял непосредственно на рабочем месте, а второй терпеливо покоился в углу, предназначенный для посетителей, которые желали засидеться здесь на подольше. Стены были оклеены черными обоями с золотистым узором, а окно с раздвинутыми бордовыми шторами открывало вид на зеленую реку.

Бехрам опустился на стул, открыл ноутбук и принялся копаться в электронной почте Дагны, которую та доверила ему, когда нарекла его «удивительно надежным хранителем даже самых грязных секретов».

Заслужить расположение настолько близкое со стороны этой чудной женщины было не так уж и просто, как могло показаться на первый взгляд, но Бехраму, каким-то образом, удалось это сделать. Конечно же, это не могло не породить множество сплетен. Кто-то поговаривает о том, что они любовники, и что Бехрам ублажает ее настолько хорошо, что она взамен предоставляет ему безграничное доверие и благосклонность; кто-то же — о том, что его преданность и молчание она попросту купила. Удракийская аристократия во всем пыталась найти гнильцу. Для них все добивалось будто бы только лестью, деньгами, угрозами и половыми сношениями; но никто не мог и представить, что люди способны испытывать банальную, искреннюю платоническую симпатию к тем, кто его окружает, и руководствоваться одной лишь ею, без всяких низменных умыслов.

Дагна оказалась сзади, оперевшись рукой о его плечо и наклонившись поближе к экрану, чтобы получше все рассмотреть. Бехрам открыл нужное письмо, и женщина, сжав губы в напряженную линию, начала читать про себя:

«Здравствуйте, госпожа Дагна. Я очень надеюсь, что это сообщение не увидят лишние глаза, которые не нужны не мне, не вам. Дело в том, что все, что написано здесь, представляет угрозу не только для меня, но и для вас, поскольку с этим вас вполне могут уличить достаточно серьезных преступлениях. Итак, раз уж вы предупреждены, я перейду к делу.

Мне прекрасно известно о вашей трагедии, и я убежден в том, что госпожа Мелексима отдала свою жизнь за правильные вещи. Она была человеком чести. Также я знаю, что за смерть своей дочери вы весьма недолюбливаете Империю, но вынужденно держите нейтралитет. Однако ваши опасения напрасны. Вы, госпожа Дагна, обладаете сильнейшим инструментом, который когда-либо изобретал человек, — оружием. В таком случае, почему бы вам не поквитаться с теми, кто отнял у вас самое дорогое и не поступить по справедливости? Без всяких сомнений, покойная госпожа именно этого от вас и хотела бы: чтобы вы поступали правильно. Сейчас для этого самое время. У нас, как говорится, есть цветы на смену пулям.

Обдумайте мое предложение и дайте свой ответ как можно скорее. Если же вы согласны, к вам будет выслан человек, который поможет разобраться со всеми подробностями. Уповаю на вашу совесть.

И. из Ордена»

Женщина тяжело вздохнула и отшатнулась, сложив руки на пояс и задумчиво закусив губу. Прочитанное взбудоражило в ней не самые приятные воспоминания о казни собственной дочери, и она почувствовала, как ее слегка передернуло и бросило в холод.

— Да уж, — пролепетала Дагна своим по-прежнему звонким и высоким голосом, — умеете вы удивить, господин Бехрам…

— Это… — заговорил он и тут же осекся.

Несомненно, о неприязни Дагны к правительству и идеологии Империи мужчина тоже знал, и, естественно, принимал все это: он-то и сам никогда не отличался особым патриотизмом и национализмом, которые детям прививали с самых пеленок. Однако сейчас, когда речь напрямую зашла о том, чтобы переметнуться на вражескую сторону — да еще и в разгар бунта, охватившего весь Рейенис, — относиться к этому с привычным безразличием было нельзя. Все обострилось и накалилось во мгновение ока.

— Вы ведь понимаете, что это прямое предложение восстать против Империи?

— Конечно, понимаю! — Дагна всплеснула руками.

— И что вы собираетесь предпринять? — сведя брови к переносице, взволнованно протянул Бехрам, когда повернулся к ней, забросив руку на спинку стула.

— Я… О, звезды. я не знаю!.. — Дагна ударила себя по лбу и принялась расхаживать из стороны в сторону, задумчиво морщась и кривясь. — Я думала об этом все эти пять лет, но сейчас… Это такой риск…

— Согласен, — рассудил он, кивнув. — Для вас это может обернуться катастрофой.

— Вот уж спасибо за поддержку, вы так оптимистичны!

— Я всего лишь говорю, как есть. И перестаньте, пожалуйста, мельтешить. От вашей блузки у меня рябит в глазах.