око за око (яку/лев) (1/2)

— Босс, Терушима у нас. Ждем вас.

— Еду, — коротко сообщает Лев и жмет на отбой.

До полупустого склада в порту он добирается практически за десять минут. Вокруг ни души. Над Токио сумерки, и городское небо почти без звезд. Внутри склада слабый свет одиноко висящей на голом проводе лампочки — внутри Льва бушует огонь.

Едва приблизившись, Лев без церемоний бьет рукояткой зажатого в руке пистолета — без разбора, наотмашь, куда-то в лицо — отчего человек перед ним падает на пол, как был — привязанный к стулу. Стонет хрипло сквозь зубы, а после отхаркивается, пачкая и без того грязный бетон плевками крови, в которой виднеется выбитый зуб.

— Поднимите его, — приказывает Лев стоящим поодаль Инуоке и Шибаяме.

Когда стул возвращают на место, Лев шагает вплотную и тут же впивается Терушиме пальцами в глотку, давя на кадык, отчего его и без того теперь покалеченное лицо становится красным. Терушима пытается засмеяться, дерзко, назло, но боль в челюсти и нехватка воздуха заставляет машинально сщуриться и заткнуться.

Льву хочется лично услышать ответ на вопрос: зачем Терушима отдал приказ расправиться с Яку, но понимает, что чистосердечное вряд ли последует. Он вместе с главой Нохеби разобрался в причинах, разнюхал, вышел на след, натравил подручных ищеек. И вот добыча в его руках. Еще брыкается, как рыба на суше у кромки воды. Ему бы поиграться, помучить, но пытки не в его вкусе.

Он хочет банальной мести. Око за око. Мараться нет смысла, исход все равно один.

— Привет от Яку-сана, тварь.

Приставляет холодное дуло ко лбу и спускает курок без колебаний.

Инуока позади вздрагивает и чуть округлившимися глазами смотрит на кровяные пятна и прилипшие мерзкие сгустки содержимого черепа Терушимы у себя на брюках. Льву сейчас не до жалости, но он ставит в памяти зарубку — поговорить с Соу, помнит еще себя пару лет назад, когда был таким же зеленым и шуганым, прибившись к Яку.

В больничном коридоре холодно, Льва трясет. Парнишка, что привез его сюда — Инуока, из «свежака», на Яку от силы месяца два работает, — метнулся за кофе, но Льву кажется, что даже бутылка чего-то крепкого ни тепла не даст, ни нервы в порядок не приведет.

Шинобу, кажется, умер на месте, а Яку везли до госпиталя едва ли не по частям и вот уже второй час оперируют. Лев, русский наполовину, на два фронта — и Будде, и Иисусу молится, хоть ни в какого бога раньше в жизни не верил. Лишь бы Яку выжил.

Инуока приносит огромный стакан с горячим кофе, буквально пихает в дрожащие пальцы Льва и молча садится рядом.

— Я ни разу вслух не сказал, что люблю его, — зачем-то признается Лев, и не столько Инуоке, сколько озвучивая внезапно вспыхнувшую в голове мысль.

— Хайба-сан, ваши чувства и без слов ясны, даже я заметить успел, — успокаивает Инуока и замирает, соображая, не ляпнул ли лишнего. Одним из правил в доме Яку-сана был запрет на пересуды о личной жизни главы Некома, в том числе и о Льве, конечно.

— У тебя есть любимый человек, Соу? Есть семья?

Лев вертит в руках стакан, стеклянным взглядом пялится в коричневую гладь кофе, по которой кругами расходятся помехи от капнувшей с носа слезы.

— Нет. Ни того, ни другого. Я сирота.

— Я тоже… был, пока Яку не встретил. Он мне всех заменил: и родных, и друзей, и любимого. Он не может вот так умереть.

Лев срывается и ревет: некрасиво, растирая вперемешку слезы с соплями, хныча, утробно рыдая. Боль откуда-то из центра груди рвется, выворачивает наизнанку. Инуока плюет на вероятное нарушение субординации, обнимает Льва за плечи, а он словно того и ждал — утыкается Инуоке лбом в грудь, продолжая рыдать в голос, весь сжимается, будто спрятаться хочет — с габаритами Инуоки вполне позволительно. Инуока гладит Льва по спине, прям как маленького, ощущая ответственность, и истерика Льва постепенно начинает стихать.