Часть 8. Неверие и иллюзии (2/2)
- И вы правда не бросите меня?
- Никогда. Разве можно бросить самый прекрасный инструмент на всем белом свете?
Эрик судорожно вздохнул и провел рукой по лицу. Откуда ему было знать, что в один прекрасный день скрипка сама восстанет против своего скрипача и пожелает его бросить первой? А что ему делать теперь? Как заставить ее забыть о тех его мольбах в подземелье? Как помочь ей поверить, что с прошлым действительно покончено? И главное – как ему снова начать петь для нее?
----------------------------------------------------------
- Виконт де Шаньи сегодня не принимает, - ответил персу вышедший на звонок лакей. Дарога, однако, был не из тех, кто отступает перед столь незначительным препятствием.
- Передайте виконту, - мягко настаивал он, - что дело касается бывшей мадемуазель Кристины Дайе.
Вскоре после этого Хамида проводили в графский особняк – несколько мрачного вида здание XVI века, чудом сохранившееся нетронутым в этом квартале. Мощные серые стены, высокие окна с решетками, изящный портик с садиком и фонтаном во внутреннем дворе… По широкой мраморной лестнице, уставленной вазами с цветами, его провели в гостиную – залу с большим камином, довольно традиционно и несколько помпезно убранную в стиле «буль»: мебель была инкрустирована перламутром и бронзой; каминная полка полна фарфоровых статуэток, изящных и не очень; кресла обтянуты малиновым шелком, на полу, радуя глаз перса, лежал зеленый с черным узором ковер, а по стенам были развешаны многочисленные семейные фотографии. Перс ненадолго остался один и, заложив руки за спину, принялся ходить по зале, разглядывая эти изображения. Строгие благородные черты господ и дам в элегантных европейских одеяниях смотрели на него с черно-белых портретов; их лица дышали достоинством древнего рода; отдельные неправильности и неприятные штрихи сглаживались общим благостным и торжественным выражением. Спроси его, перс и сам не мог бы сказать, что же так отталкивало его в европейской культуре, из-за чего он готов был рискнуть немилостью шаха в те времена, когда она еще имела какое-то значение. Возможно, это наследие французских просветителей – странных господ в непомерно пышных париках, которые, скрипя своими перьями над толстыми энциклопедиями, смотрели на его народ как на экзотическое племя варваров и мнили, что только они, избранные Аллахом европейцы, несут в мир светоч истинных ценностей? А может быть, это отталкивающее нечто родилось еще раньше, в те времена, когда из французской деревни исчезли последние следы крепостной зависимости, и каждый смерд почувствовал себя чуть ли не хозяином на своей родине? Или во время революции, когда открылись шлюзы насилия (Хамид сглотнул), все тайное, стыдное, стало явным, и каждый «гражданин» (ну и словечко!) возомнил себя вправе решать судьбы бывшего королевства? Кто знает, не раздражают ли его, покорного традиционным установлениям перса, эти бунтарские замашки свободолюбивой Европы, первым бастионом которой является Франция? Но вот перед ним портреты знатных дворян – тех, кого пощадила революция прошлого века; тех, чьи лица, следуя его логике, должны быть ему милы и приятны – и все же, именно глядя на их отталкивающе-надменные и самодовольные выражения, он в который раз чувствует отвращение к своей судьбе, забросившей его к этим западным варварам, так далеко от родного крова…
Прерывая его размышления, в гостиную зашел молодой виконт. Перс немедленно склонился в низком поклоне, на который Рауль ответил таким же поклоном; затем они обменялись церемонными приветствиями; наконец виконт предложил дароге кресло у камина и спросил, чему обязан удовольствием принимать его у себя.
Перс исподтишка наблюдал за молодым человеком. Он помнил его бледным, довольно слабохарактерным юношей, который, однако, воспламенялся страстью при каждом упоминании имени Кристины Дайе. Сейчас он, казалось, несколько возмужал: плечи стали чуть шире, над верхней губой появилась щеточка светлых усов, а в глазах – какое-то новое, несколько серьезное и грустное выражение, далекое от прежнего бездумного веселья. Виконт был единственным сыном любящих и нещадно баловавших его родителей, которые не могли нарадоваться на наследника и, весьма строго воспитывая дочерей, сыну позволяли делать все, что только душа пожелает. Перс помнил, как де Шаньи небрежно упомянул об этом два года назад, когда Хамид позволил себе выразить сомнение в том, разрешат ли родители виконта заключить ему помолвку с оперной певицей. Что ж, вот и наступил момент проверить истинность его слов.
Хамид начал, как всегда, издалека, уснащая свою речь многочисленными цветистыми оборотами, среди которых не последнее место занимали пожелания здоровья всему дому де Шаньи в целом и молодому виконту в частности, а затем внезапно спросил:
- Надеюсь, бывшая мадемуазель Дайе также пребывает в добром здравии?
Виконт вздрогнул:
- «Бывшая»? Вы сказали, «бывшая»? Вам что-то известно, мой друг?
Перс смутился:
- Я имел в виду… ваша супруга… или… ваша невеста…
Виконт нервно сглотнул и мужественно посмотрел дароге прямо в глаза:
- Мадемуазель Дайе – не моя супруга и не моя невеста.
В груди у Хамида что-то екнуло. Между ними воцарилось неловкое молчание, и, так как виконт, сидевший на стуле напротив перса и пристально глядевший на него, по всей видимости, не собирался его нарушать, тому пришлось ответить:
- Месье виконт, я позволил себе осведомиться у вас о здоровье мадемуазель Дайе только потому, что два года назад, как мне кажется, вы принимали в ее судьбе некоторое участие. Я нижайше прошу прощения за дерзость.
Виконт откашлялся и, потерев подбородок, нерешительно проговорил:
- Дорогой мой друг, вы вовсе не должны просить прощения. На самом деле, вы, как никто иной, заслуживаете знать все о моих отношениях с… мадемуазель Дайе. Ведь именно вы так самоотверженно пожелали помочь мне в деле ее спасения от подземного монстра.
При этих словах перс слегка сощурился. А де Шаньи продолжал:
- Выслушайте меня, месье, и простите, если я покажусь вам чересчур взволнованным, но, я уверен, вы будете снисходительны к моему состоянию. После нашего освобождения из подвалов чудовища я отвез мадемуазель Дайе в наш особняк. Она, как вы можете себе представить, испытывала тяжелейшее нервное потрясение. Неделями она не приходила в себя, плакала, видела кошмары… О, негодяй! – Юноша сжал кулаки, но, тут же придя в себя, продолжал: - Потом она стала жаловаться на отсутствие голоса и на то, что ей не хватает воздуха… Я возил ее на прогулки, приказывал слугам почаще открывать окна в ее спальне… Пытаясь как-то развлечь ее, иногда предлагал ей спеть для гостей – вы понимаете, в узком домашнем кругу, среди самых близких друзей – но каждый раз ей становилось так плохо, как будто ее действительно душило это… этот омерзительный урод!!!
Перс внимательно слушал его.
- И так прошло несколько месяцев. Помолвка… да, помолвка. Конечно, я не имел ни малейшего намерения ее расторгать. Честно вам скажу, что родители, безусловно, были не в восторге от этой партии, но согласились с моим решением, как соглашались всегда с любым моим капризом. Но на этот раз… на этот раз речь ведь шла не о капризе, а о серьезном и взвешенном решении. И мне никто не чинил препятствий. Кроме нее!
Дарога нахмурился:
- Прошу прощения, месье?
- Вы не ослышались, друг мой. Она ушла от меня. – кивнул виконт. – Ушла, не предупредив, не пожелав даже поделиться своими сомнениями и страхами. Просто в один прекрасный день исчезла, предоставив мне самому догадываться, где ее искать – и это после всего, что произошло в тех подвалах со мной и с вами…
- Куда же она пошла? В театр? – пробормотал перс, забыв о восточной учтивости.
- О нет, она не могла бы туда пойти. Ведь, как я говорил вам, она жаловалась, что у нее пропал голос. А ведь она не танцевала, а была хористкой, а потом – хоть и совсем недолго, по вине чудовища – примадонной. Без голоса она никогда бы не смогла вернуться на сцену.
- Виконт, - тихо возразил перс, - но ведь чудовище и привело ее на сцену, без него эта девочка никогда бы не стала звездой. Если вы говорите, что ее голос был утерян, то не может ли быть, что она, находясь все еще под влиянием своего душевного расстройства, захотела вернуться к нему, чтобы он снова сделал ее певицей?
Юноша застыл. Было видно, что подобная мысль ни разу за все это время не приходила ему в голову.
- Опомнитесь, друг мой! Как вы могли даже предположить этакую бессмыслицу! Разве Кристина, ценой столь тяжкого потрясения спасенная нами из подземелья, могла бы по доброй воле вернуться к своему мучителю? Он же просто опасный убийца, не говоря уж о его лице…
- Но правда и то, что он был ее учителем на протяжении многих лет, - осторожно возразил дарога. – Разве легко отречься от былой привязанности, пусть у нее и оказалось столь ужасное лицо?
- Месье Хамид, вряд ли это возможно, - несколько надменно заявил виконт (и казалось, только его безукоризненная вежливость помешала ему сказать: «Вы забываетесь»). – Кристина страдала и находилась немного не в себе, но безумна она все же не была! И ваше заблуждение развеется, как только вы узнаете, где я обнаружил ее спустя всего несколько дней после побега. Мадемуазель Дайе устроилась работать в швейном ателье.
Перс уставился на него во все глаза, окончательно позабыв о приличиях:
- Прошу прощения, месье?
- Да, в швейном ателье, - повторил де Шаньи. – У кузины мадам Жири. Она сама сообщила мне об этом. Я пробовал убедить ее вернуться, пробовал обрисовать все недостатки ее нынешнего положения. Но она ясно заявила мне, что хочет независимости… Она даже не согласилась принять от меня самую бескорыстную помощь, - несчастным тоном закончил он. Перс не мог прийти в себя от изумления; услышанное противоречило всему, что он знал о женщинах и об обращении с ними даже в этой варварской стране.
- И вы не попытались увезти ее оттуда против ее желания? Юная девушка, почти девочка, не может знать, что для нее лучше! – воскликнул он.
- Разумеется, я попытался! – с отчаянием отозвался виконт. – Дорогой мой друг, да я готов был, если потребуется, силой усадить ее в карету. Но она сказала мне тогда… - Он вдруг изменился в лице. – Сказала ужасные слова: если я увезу ее насильно, то буду ничем не лучше чудовища, но только, в отличие от него, у меня не будет его музыкального дара!
Перс стиснул зубы. Несчастный глупец, наивный юноша… А сам-то он, безмерный дурак, тоже хорош – на какую-то долю мгновенья поверил, что девушка действительно стремилась к самостоятельности. Да она до сих пор живет только воспоминаниями об Эрике, мечтает только о том, как бы снова спеть с ним дуэтом!
Должно быть, он совершенно перестал владеть собой, так как юноша удивленно поглядел на него. Дарога опомнился, и лицо его, застывшее перед тем в жесткой гримасе, с какой он некогда смотрел на публичные казни, вновь озарилось мягкой сочувственной улыбкой:
- Дорогой виконт, простите за любопытство, но скоро я объясню вам его причину. Виделись ли вы с тех пор еще с мадемуазель Дайе?
Виконт покачал головой:
- Нет. Она поклялась мне, что обратится ко мне в случае нужды, но за полтора года ни разу не дала о себе знать. А я не привык навязывать свое общество тому, кому оно неприятно. Благодарение небу и вам, дорогой месье Хамид, я сумел оказаться полезным ей в те страшные дни – и бесконечно рад этому. Но теперь, когда она полностью освободилась от власти страшилища, от всех своих былых… увлечений, и до такой степени не… желает терпеть своего Рауля рядом с собой, что готова поступиться положением виконтессы де Шаньи ради честной бедности… что ж, разве смею я настаивать на чем-то большем?
Перс отметил про себя это «своего Рауля».
- Увы, мои чувства к мадемуазель Дайе нисколько не изменились, друг мой, - продолжал виконт. – Видеть ее, не имея возможности обладать ее сердцем, для меня крайне тяжело. Иногда – вы не поверите - я почти готов понять того урода. – Он поежился, но решительно закончил: - Кто знает, если бы меня воспитывали иначе, не натворил ли бы и я непоправимых зверств, лишь бы удержать ее рядом с собой? Но я скорее убью себя, чем позволю ей проронить одну-единственную слезинку по моей вине…
- Месье виконт, - спокойно сказал дарога, - вы не согласились бы вновь увидеть ее, даже если бы знали, что ей по-прежнему угрожает опасность?
Юноша вздрогнул и пристально посмотрел на перса.
- Месье Хамид, что вы имеете в виду? Вы что-то знаете? Говорите! – пальцы его впились в ручки кресла, обреченно-унылый вид как рукой сняло. Перс прошептал:
- Дорогой мой друг – ведь вы позволите и мне называть вас своим другом, не так ли? – у меня есть все основания подозревать, что Призрак снова начал действовать. В театре творится что-то странное. Директора как будто вновь пляшут под его дудку, он вертит всем, как хочет, и, с тех пор как вы отказались быть покровителем Оперы, у нее один покровитель – ваш злой гений.
- Но Кристина никогда… - начал было де Шаньи.
- Почему вы так уверены, - оборвал его перс, – что их встреча так уж зависит от намерений мадемуазель Дайе? Вы не хуже меня теперь знаете, на что способен этот недочеловек – или сверхчеловек, а может, и то, и другое вместе. Если бы девушка стала вашей женой, разговор был бы иной, она имела бы надежную опору в лице вашей семьи, но вы оставили ее одну – простите, виконт, я буду откровенен – и она сейчас совершенно беззащитна перед его поползновениями!
- Что же мне делать… - растерянно пробормотал юноша.
- На вашем месте я бы для начала попытался снова увидеться с ней. Поверьте, я понимаю ваши чувства, но ее безопасность важнее оскорбленного самолюбия, не правда ли?
- О, конечно, конечно! – пылко воскликнул виконт.
- Затем я бы установил за ней слежку, постарался бы наблюдать, с кем она больше всего общается, не возвращается ли домой поздно вечером, не заходит ли иногда в театр…
Де Шаньи скривился:
- Я не могу и не буду следить за мадемуазель Дайе, как ищейка. Не проще ли… не лучше ли заявить прямо в полицию о его новом появлении? Директора, несомненно, будут счастливы официальному вмешательству в этом случае…
- О, дорогой мой друг, позвольте с вами не согласиться. По тому, что я слышал, я могу судить, что директора, как раз напротив, счастливы, что он снова дал о себе знать. У этого существа много талантов, оно как-то сумело с ними договориться, и, пока денежки за удачные постановки текут к ним в карман, они будут его самыми надежными союзниками и не подпустят к нему жандармов даже на пушечный выстрел… К тому же, разве удачно окончилась наша прошлая попытка изловить его? – перс даже поежился, вспомнив, впрочем, не жестокости, а последний взгляд Эрика, адресованный лично ему. - Нет, здесь надо действовать тоньше. Наша цель – не бороться с Призраком театра, до которого нам теперь не должно быть дела, а защитить невинную маленькую швею от встречи с ним. И только. – Перс ненадолго задумался и продолжал: – Пожалуй, вы правы, месье виконт. Не нужно слежки, тем более, что это, в конце концов, может быть просто опасно для всех нас. Достаточно просто как следует позаботиться о мадемуазель Дайе, забыв на время о гордости. Принять в ней участие, навещать ее, знать о том, с кем и где она проводит время… Возможно, видя вас изо дня в день, она изменит представления о своем будущем и вернет вам свою дружбу.
- Как я могу отблагодарить вас, месье Хамид? – проговорил медленно виконт. – Вы и так были слишком добры ко мне в прошлом… а теперь открываете мне глаза на угрозу настоящего. – Он тяжело вздохнул.
- Просто постарайтесь побольше находиться рядом с ней, как бы вам это ни было тяжело.
Де Шаньи кивнул:
- Я постараюсь, мой друг. Вы правы. Пусть она еще хоть сотню раз повторит мне в лицо, что не желает меня видеть, главное – знать, что с ней все в порядке.